– Что же они делают? – спросил Коля. – Почему их не остановят?
– А ты что, не видишь, что их сверху с горы огнем поддерживают? – ответил матрос. – Нашим не высунуться.
Солдаты, что лежали у пулемета – а Коля уже воспринимал этот пулемет как собственность, как источник своего подвига, – вдруг вскочили и побежали, бросив его.
– Ну куда же, мать вашу! – Коля высунулся из окошка, начал грозить кулаком. Но солдаты не слышали его, они бежали ко дворцу, потом один из них упал и остался лежать на дорожке, а второй спрятался в кустах. Другие солдаты, что таились в зелени, тоже поднимались и отбегали к строениям. Некоторые падали.
Коля понял, что ему надо бежать вниз, потому что, кроме него, некому остановить бегство. И как только он сделал шаг от окошка, ему стало очень больно в правой руке, ниже локтя, словно ее пронзили раскаленным железным штырем – так больно, что Коля даже закричал, садясь, скрюченный, на пол.
– Задел, да? – спросил матрос. Но почему-то, не дожидаясь ответа, он пошел к двери и исчез, но Коле было так больно, даже тошнило, что он не обратил внимания на бегство матроса.
Пальцам левой руки, которая держала за локоть правую, стало очень мокро и горячо, будто он помочился на эти пальцы. И Коля понял, а потом увидел, что это кровь, и ее было очень много. Коля никогда еще не видел столько человеческой крови сразу – даже на войне, которая раньше обходила его стороной. Но это была его кровь, и надо было что-то делать, иначе вся кровь вытечет. Надо перевязать руку – но как это сделаешь, если так больно и одна рука не действует…
Слабость была ужасная. Коля постарался встать, но ноги его не держали, он пытался говорить с ними, как с живыми, – он стал уговаривать их: если ноги не поднимут его тело, то оно останется здесь лежать, пока не придет эмиссар Мученик в «пикельхельме», чтобы убить Колю.
И вдруг понимание возможности смерти обрушилось на Колю первозданным ужасом – ничего подобного ему не приходилось в жизни испытывать. Даже когда умирала мать и он увидел тот момент, что отделял ее жизнь от смерти, и был тот момент обыденным и неинтересным, он не испытал понимания, что смерть существует и она всегда рядом. И он понял, что нет ничего особенно удивительного и даже трагического для всех остальных людей в том, что здесь, на чердаке, будет валяться труп красивого молодого человека, лейтенанта Черноморского флота, который лишь начинал жить и делать свою карьеру, который не успел по-настоящему полюбить и испытать счастье…
Думая так и то смиряясь с неизбежностью смерти, то ужасаясь ее и борясь с ней, Коля медленно продвигался к приоткрытой двери, за которой начиналась крутая лестница вниз.
Он потерял чувство времени и не знал, то ли прошли минуты, то ли час с тех пор, как он был ранен.
Порой он старался утешить себя, повторяя чьи-то слова: «Ранение в руку? Какой пустяк! От этого не погибают», то старался подсчитать, сколько крови находится в человеке и сколько из него вытекает. Как задачка о двух бассейнах…
– На помощь! – закричал Коля. – Спасите!
Снизу раздался невнятный крик, и Коля со всей очевидностью, без сомнения понял – внизу, на первом этаже, уже люди Мученика. А Колчак и Романовы давно ушли, и никто из них не вспомнил о Коле Беккере – или об Андрее Берестове. И Коля даже уловил иронию в том, что забыли они не его, а ту маску, которую он надел, чтобы выжить. И если бы не надел, вернее всего, сейчас коротал бы спокойно время у своей феодосийской пушки…
Звать ли их – или истечь кровью здесь?
Коля понимал, что сейчас должны возникнуть картины его детства, но картины детства не возникали, и в голове только крутились слова, сказанные перед смертью… кажется, сыном Наполеона: «В моей жизни было два достойных упоминания события – я родился и умер».
– На помощь! – со злостью ко всем людям кричал Коля. Пускай он умрет – пускай это будет, но не один, не забытый на чердаке покинутой виллы! Не так, чтобы через год здесь отыскали скелет в разорванном, насквозь прогнившем мундире… И Коля сам удивился способности своего мозга создавать такие яркие картины.
И злость на человечество помогла Коле подняться на ноги – раненая рука повисла вдоль тела, а левой он придерживался за стенку. Таким образом, почти в забытьи, он миновал два пролета – на третьем ноги предали его, и он полетел вниз, но боли не почувствовал. И вообще ничего не почувствовал до тех пор, пока, проходя по комнатам дворца, его не увидел Елисей Мученик, потерявший в последней атаке свой черный «пикельхельм».
– Господи, – сказал он, – силы небесные! Андрей Сергеевич! Как вас угораздило!
Сказал он это искренне, потому что ему не хотелось сражаться с возлюбленным Раисы Федотовны.
Елисей Борисович Мученик был готов служить революции и мировой свободе, готов был сражаться на всех баррикадах планеты, но это не означало, что он был кровожадным человеком. В этом он был схож с иными вождями революционных течений и возмущений, которые остались в памяти человечества как варвары и садисты, хотя никогда такими не были. Вряд ли Наполеон смог бы отрубить голову даже самому отъявленному, с его точки зрения, преступнику – но подписать приказ о казни заложников или мародеров он мог без зазрения совести, даже перед обедом. Он казнил как бы не конкретных людей, а враждебные его высоким целям идеи. Он убирал препятствия с дороги к прогрессу. И не дай Бог вам оказаться таким препятствием. Но стоит такому вождю увидеть страдания одного человека, которого он знает лично, как в нем просыпаются гуманизм и человеческое сострадание.
Мученика, который Колю не любил и любить, конечно, не мог, при виде потерявшего сознание, лежащего у лестницы окровавленного соперника охватила не только жалость, но и искреннее негодование к судьбе, которая заставляет людей становиться врагами и убивать друг друга. Если бы рядом оказался врач и предложил Елисею Борисовичу отдать половину своей крови для спасения жизни Андрея Берестова, Мученик ни секунды бы не колебался. Он бы всю кровь отдал – лишь бы его соперник жил!
Вначале Мученик решил было, что Коля умер, и постарался обнажить голову. Но «пикельхельм» был уже потерян, потому пальцы Мученика запутались в шевелюре, там и остались. Вождь революционеров стоял над Колей, а мимо пробегали его соратники, продолжая наступление.
И тут Коля потянул вперед руку и застонал – высоко-высоко, будто заплакал младенческим голосом.
– Люди! – закричал тогда Мученик. – Идите сюда, кто может! Человеку плохо и ему надо помочь!
Он так убедительно кричал, что появился солдатик, который как раз и искал Мученика, потому что нес в руке потерянный прусский «пикельхельм». Солдатик считал его необходимым для вождя, как бы источником дополнительной силы.
– Молодец. – Мученик надвинул шлем на брови. – Надо перетащить его – на диван или куда-нибудь.
– На лавку положим, а? – сказал покорно солдатик.
И они вдвоем, измаравшись кровью и уморившись, потому что бессильного раненого человека тащить очень непросто, перетащили Колю на жесткую резную дубовую скамью, что стояла у стены прихожей. Мученик обернулся в поисках чего-то мягкого, чтобы положить под голову Беккеру, но ничего не нашел.
А тут в вестибюль дворца из внутренних помещений выбежал телеграфист и спросил:
– Чего дальше делать? Они не сдаются.
– А мы их сейчас в море утопим, – ответил Мученик и засмеялся, без злобы, а просто как человек, нашедший красивое решение геометрической задачи. Затем наклонился к Коле, поцеловал его по-братски в холодный лоб и сказал: – Выздоравливай, дурачок!
На этих странных словах Коля очнулся и увидел склоненное к нему лицо Мученика. Лицо тут же отодвинулось и исчезло. Елисей убегал от него, за ним телеграфист, а оттуда, куда они бежали, гремели выстрелы. Поэтому слабый крик Коли, мольбу не покидать его революционеры не услышали.
Коля попытался сесть на лавке, но не смог – был слишком слаб и слишком болела рука. У них, конечно, санитаров нет, подумал он о врагах. И его охватила ненависть к Мученику, который так подло оставил его умирать.
* * *Адмирал Колчак вывел к молу небольшую группу людей, отдавшихся под его покровительство. Он велел Марии Федоровне, жене Александра Михайловича Ксении Александровне, все еще пребывавшей в безумии княжне Татьяне, а также Юсуповой и горничной Наташе спрятаться сбоку от пирса. На их счастье, пирс, выдававшийся саблей в море, в том месте, где встречался с волнами, образовал стену, достаточную, чтобы защитить женщин от случайных пуль.
Перелетая через пирс, пули падали на излете в маслянистое море, поднимая фонтанчики вокруг поднявшейся из воды бронзовой статуи русалки с незаконно прижитым младенцем на руках.
С женщинами остались старшие Великие князья. Сам же Колчак и Феликс Юсупов, который не желал отсиживаться со стариками и женщинами, переползли выше, к началу пирса, где было куда опаснее. Последние солдаты и матросы охраны с трудом сдерживали напор Советов, которые, захватив дом и сад, уже вышли к узкому пляжу. Офицеров у Колчака не осталось. Полковник Баренц был ранен, а Андрей Берестов и поручик из контрразведки пропали – возможно, были отрезаны и убиты в доме.
Положение было, можно сказать, безнадежным. Оставалось уповать лишь на то, что помощь, как положено в авантюрном романе, прискачет в последний момент на быстрых конях. Но Колчаку вполне обоснованно казалось, что последний момент уже наступил, а на горизонте все не было следов катера.
Отряды Ялтинского Совета, к счастью, недостаточно подвижные, но в двадцать раз превосходившие севастопольцев числом, взяли передых – то ли спешили пограбить дворец, то ли нашли винный погреб.
В этот момент затишья со стороны моря послышался треск, и в воздухе возник гидроплан. На крыльях у него были русские опознавательные круги. Он облетел дворец и пляж – Колчак, сидевший на холодной гальке спиной к пирсу, лишь поглядел ему вслед, не зная, чей он.
Никаких враждебных действий гидроплан не произвел, помахал крыльями и удалился – вслед ему стреляли из кустов.
Через двенадцать минут он опустился возле «Императрицы Екатерины», и военлет Васильев сообщил, что Колчак на берегу.
Встревоженные появлением гидроплана, который сочли вражеским разведчиком, Советы начали наступление. Они во множестве выскакивали из кустов и страшно кричали, подбадривая себя.
С криками они бежали по гальке, увязая и скользя в ней.
Колчак приказал единственному пулемету открыть огонь, и тот стрелял из-за пирса. Люди на гальке кричали, и некоторые стали падать. Упавшие отползали обратно к кустам, а два пулемета сверху открыли огонь по пулемету Колчака, но не смогли его подавить. Только ранили пулеметчика, и Колчак заменил его одним из матросов.
Прошло не более пяти минут, как Советы снова кинулись в атаку. Впереди отважно вышагивал человек в длинной шинели и прусском шлеме. Он вытянул вперед руку с «маузером» и время от времени стрелял из него.
За ним, густо и отчаянно, перли солдаты, гимназисты, рабочие и прочие люди, которые знали, что врагов за пирсом очень мало, так что осталось совсем чуть-чуть…
Императрица и Великие князья, прижимаясь спинами к пирсу, чтоб их не заметили с берега, отошли к самой воде – дальше было некуда. Колчака задело пулей, сбило фуражку и оцарапало голову. Кровь струилась по лбу. Пулемет замолчал – то ли кончились патроны, то ли убило матроса. Колчаку надо было приподняться, чтобы увидеть, но приподняться он не мог.
И вот тогда случилось чудо.
Оно не повлияло бы на исход боя – если бы не растерялся сам эмиссар Мученик.
…Подводная лодка всплыла в полукабельтове от берега. Это был отчаянный по отважности маневр. Вода, стекая с нее, пенилась и шумела так, что слышно было на берегу, эмиссар остановился, и за ним остановились все нападающие. Уж очень внушителен и строг был черный конь, что прискакал на выручку адмиралу.
Субмарина еще не закончила подъем, как люк в рубке откинулся и оттуда на палубу выскочил офицер. За ним – матросы.
Два или три матроса побежали вперед, к носу, где стояла подобранная, маленькая, словно оса, пушка… Другие матросы вытаскивали из рубки надувную лодку.
Все это заняло минуту. И всю эту долгую минуту, впервые в жизни признав поражение ранее, чем оно наступило, Елисей Борисович Мученик стоял посреди пляжа, вытянув вперед руку с «маузером».
Потом, со значительным и роковым уже опозданием, он выстрелил из «маузера». Пуля пролетела возле мола и бессильно упала в воду, не долетев до субмарины.
Феликс Юсупов, не растерявшийся, что потом дало основание к награждению его орденом Святого Георгия, в два прыжка добежал до пулемета, возле которого никого не было, лег рядом и начал стрелять по противнику.
И противник побежал назад.
А когда к пулемету присоединилась скорострельная пушка субмарины и первый ее разрывной снаряд поднял тучу земли между нападающими и дворцом, бегство их стало неудержимым.
Не убежал только Елисей Мученик. Он медленно отступал, продолжая стрелять и не замечая, что в «маузере» давно уже нет патронов.
И он стал центром всей картины. Именно к нему тянулись пули из пулемета, за которым лежал князь Юсупов, именно ему предназначался следующий снаряд с субмарины, именно в него, страстно желая сам убить этого эмиссара, стрелял из револьвера вице-адмирал Колчак…
Но Мученик продолжал отступать и, наверное, скрылся бы в доме, если бы в тот момент из дома не вышел окровавленный, придерживающий здоровой рукой раненую Коля Беккер. Он не был вооружен, но ненависть его к Мученику была столь велика, что тот, не в силах преодолеть давление воспаленных глаз Коли, остановился и даже готов был уже отступить – но отступать было некуда, потому что, догнав Мученика, в него впились десятки пулеметных и револьверных пуль, а новый снаряд с субмарины взорвался как раз между Мучеником и лейтенантом Берестовым, убив обоих мгновенно.
Можно описать, что думал Коля в последнее мгновение, но мысль его неинтересна – она заключалась лишь в бешеном желании убить Мученика, сделать так, чтобы тот перестал жить. И, увидев ослепительный звон последнего взрыва, поглотившего Елисея, и зная уже, что этот взрыв принес конец, смерть ему самому, Коля возрадовался космической радостью свершения мести за то, что Мученик своим существованием отобрал у него, Беккера, все, что было: и Лидочку, и Раису Федотовну, и Стамбул – отобрал, но сам погиб. Это было хорошо.
Торжество Беккера, секундное, а может, и менее чем секундное, захватило его настолько, что он не заметил, как умер.
Впрочем, никто не замечает, как умер или заснул.
После этого выстрелы сразу прекратились, и наступила оглушительная, звонкая тишина.
…Адмирал Колчак принял рапорт капитана субмарины, который сообщил, что, ввиду повреждения в главном двигателе, миноносец, выделенный для вывоза Романовых, остался в порту. Тогда начальник штаба флота контр-адмирал Немитц, выяснив, что в районе Ялты находится для учебных стрельб субмарина «Камбала», и связавшись с ней по радиотелеграфу, приказал следовать к Дюльберу.
Колчак был суров – вина командира отряда миноносцев была непростительна. За день до отбытия флота в дальнее плавание отказывает машина у миноносца! Но он признал, что при тех обстоятельствах адмирал Немитц действовал правильно.
И как только он сообщил это Юсупову как единственному собеседнику, над горизонтом показался дым – на выручку флагману шел мателот «Императрица Екатерина», новейший русский линкор.
Колчак сам сообщил императрице, что через полчаса здесь будет линкор.
– Действительно? – спросила Мария Федоровна. – А я полагала, что помещусь и на субмарине.
Колчак приказал перенести к берегу всех раненых и убитых – никого не осталось во дворце.
Конечно, оставался некоторый риск – сейчас Ялтинский Совет связывается по телеграфу с Петроградом, шлет возмущенные депеши – машина Временного правительства начинает скрипеть и крутиться… Не успеют!
Матросы принесли Колю и положили на гальку. Лицо его было спокойным, и не видно было, куда попал убивший его осколок.
– Вы воспитываете настоящих героев, – сказала по-французски императрица. – Он был хороший мальчик. Я к нему привязалась.
– Он был один из моих лучших офицеров, – сказал Колчак. – Россия его не забудет.
Матросы принесли найденный на дороге труп поручика Джорджилиани, который был изуродован десятками пуль и сабельных ударов. Так никогда и не выяснилось, кто был виновен в его смерти – отряд ли Ялтинского Совета, который категорически отказался принять за это ответственность, либо татарские националисты из банды Ахмета Керимова, которые мстили Колчаку за смерть своих товарищей.
Третьим в том ряду положили полковника Баренца, который скончался от ран, так и не придя в сознание.
Монумент, поставленный в Ялте в десятую годовщину этих событий, представляет собой бронзовую фигуру императрицы Марии, у ног которой расположились те герои России, что определили ее судьбу: к императрице протягивает руку адмирал Колчак, как бы предлагая спуститься с пьедестала. Еще ниже, демонстрируя единение сословий, склонились к пулемету князь Феликс Юсупов и подобный Адонису молодой офицер Берестов, происхождение которого в последующие годы оказалось так и не разрешенной тайной истории, подобно тайне Железной Маски. За его спиной, вглядываясь вперед и почти сливаясь с камнем, стоит полковник Баренц, и, наконец, внизу лежит, опираясь на локоть и прижав руку к груди, в которой вот-вот перестанет биться сердце, поручик Джорджилиани – тоже фигура таинственная, потому что историки не понимают, что же он делал во время штурма Дюльбера. Остальные фигуры на постаменте – обобщенные. Не надо искать в них сходства с действительными солдатами и матросами, что сражались, спасая императрицу и империю, но все они без исключения увенчаны достойными лаврами, наградами и пенсиями.
Великая княжна Татьяна пережила всех действующих лиц этой драмы и скончалась в Ментоне, в Швейцарии, в 1986 году в возрасте девяноста лет, окруженная скорбящими родственниками. Захоронение ее праха состоялось в Петербурге, в Александро-Невской лавре при большом стечении публики.