Двери попадались с обеих сторон, но сплошь закрытые. Я же предпочел бы наткнуться на открытую дверь, за которой маячит телефон, и продолжал идти. Безуспешно.
Однако в самом конце коридора слева обнаружилась дверь, приоткрытая сантиметров на десять, и, когда я подошел поближе, оттуда до меня донесся голос. Именно это событие, происшедшее без четырнадцати шесть, я упоминал выше. Через двенадцать шагов голос стал внятным, через пять – узнаваемым, а в пятнадцати сантиметрах до щели слова зазвучали уже совершенно отчетливо.
– Весь этот спектакль, – вещал Ниро Вульф, – основан на идиотском допущении – вполне естественном и даже неизбежном, поскольку тупее мистера Роуклиффа в вашем ведомстве никого не сыскать, – на допущении, будто мы с мистером Гудвином – кретины. Я вовсе не отрицаю, что в прошлом порой не особо с вами откровенничал. Готов даже признать вам в угоду, что жульничал и дурачил вас ради собственных целей, но лицензию у меня еще не отобрали. И вы прекрасно понимаете – почему. Потому, что в конечном счете пользы я вам принес больше, чем причинил вреда… Не обществу, это совсем другое дело, но вам, мистер Кремер, и вам, мистер Боуэн, и, конечно же, всем остальным.
Значит, среди слушателей находился и сам окружной прокурор.
– И потому еще, что я всегда знал, где остановиться, и мистер Гудвин тоже. Это наш непревзойденный рекорд, и вам это известно. И что же происходит сегодня? Следуя своему привычному распорядку, в четыре часа я поднимаюсь в оранжерею для двух часов отдыха. Пробыв там совсем недолго, я вдруг слышу какой-то шум и отправляюсь выяснить, в чем дело. А это мистер Роуклифф. Воспользовавшись отсутствием мистера Гудвина, которого он боится и которому имеет наглость завидовать, он силой ворвался в мой дом и…
– Это ложь! – раздался голос Роуклиффа. – Я позвонил и…
– Молчать! – взревел Вульф, и мне даже показалось, что дверь чуть качнулась и щель сузилась. Через мгновение он продолжил, не во весь голос, но и не шепотом: – Как вам всем известно, полицейский имеет не больше прав войти в чужое жилище, чем любой обычный гражданин, за исключением особых, оговоренных законом обстоятельств. Однако данное право зачастую узурпируется, как это произошло сегодня, когда мой повар и эконом отпер дверь, а мистер Роуклифф налег на нее и, невзирая на сопротивление, вломился в мой дом, отмахнулся от моего наемного служащего и, игнорируя все протесты, незаконно поднялся на третий этаж, ворвался в оранжерею и нарушил мое уединение.
Я прислонился к косяку, устраиваясь поудобнее.
– Он был настолько туп, что рассчитывал, будто я стану с ним разговаривать. Естественно, я приказал ему убираться вон. Он настаивал, что я должен ответить на его вопросы. Когда же я вновь отказал ему и повернулся, чтобы уйти, он преградил мне путь, продемонстрировал ордер на мой арест, как важного свидетеля по делу об убийстве, и положил мне на плечо руку. – Внезапно его голос стал тише и заметно холоднее. – Я никому не позволю прикасаться ко мне, джентльмены. Мне не нравится, когда ко мне прикасаются, особенно столь недостойные личности, как мистер Роуклифф. Я такого не потерплю. Я велел ему сообщить, какими полномочиями наделяет его ордер, как можно короче и не прикасаясь ко мне. Не я один столь чувствителен к враждебным прикосновениям, это характерно для всех живых существ. Данную деталь я упоминаю только в качестве одной из причин, заставивших меня отказаться от разговора с мистером Роуклиффом. На основании ордера он арестовал меня, вывел из моего дома и в полицейской машине-развалюхе с упрямым и припадочным водителем привез в это здание.
Я закусил губу. Хотя тот факт, что босса тоже сцапали и пасовали от одной инстанции к другой, был не лишен очарования, ответственность за это отчасти лежала на мне, что сводило все веселье на нет. Поэтому я и не веселился. Я слушал.
– Я снисходительно полагал, что за бешеным рвением мистера Роуклиффа стоит некое крупное недоразумение, быть может даже простительное. Однако от вас, мистер Боуэн, я узнал, что причина кроется всего лишь в безумном припадке дурости. Обвинять мистера Гудвина в том, что он будто бы выдавал себя за полицейского, это недомыслие. Мне неизвестно, что́ он говорил или делал, но в этом и нет необходимости. Я знаю мистера Гудвина. Он просто не способен на подобное слабоумие. Обвинять его в предоставлении ложной информации от моего имени, может, и не совсем недомыслие, но все же наивность. Вы подозреваете, будто меня нанял кто-то, оказавшийся причастным – невольно или умышленно – к убийству мисс Идз и миссис Фомос. По вашему мнению, я утаиваю сей факт и это я послал сегодня в то место мистера Гудвина, который, отрицая мое участие в деле, тем самым лжет.
– Будь я проклят, если нет, – снова подал голос Роуклифф.
– Мы, кажется, договорились, – резко отозвался Вульф, – что меня не будут прерывать. Итак, я утверждаю, что подобное обвинение наивно. Если мистер Гудвин лжет по моему указанию, неужели я, по-вашему, не обдумал всех последствий? Не предусмотрел, что мои действия пресекут таким вот дурацким образом, надев на него наручники – мистер Роуклифф козырял этим – или доставив меня сюда опасным полицейским транспортом? Вы подозреваете, будто у меня есть клиент, будто мне известно нечто, чего вы не знаете, но хотели бы узнать, и уверены, будто можете добиться от меня признаний угрозами. Не можете, потому что мне известно не больше вашего. Но вы правы, полагая, что у меня есть клиент. Это я признаю́. Есть.
Роуклифф издал вопль торжества, эдакое подобие победного клича. А я подумал: нате вам, старый плут все-таки разжился клиентом!
Вульф продолжал:
– Еще этим утром и даже час назад у меня не было клиента, но теперь он есть. Злобные выходки мистера Роуклиффа, поощряемые вами, джентльмены, заставляют меня бросить вам вызов. Когда мистер Гудвин утверждал, что я не причастен к данному делу и он действует исключительно из своего личного интереса, он говорил правду. Как вам, может быть, известно, он не безразличен к тем свойствам молодых женщин, которые главным образом и побуждают нашу расу к рыцарственной борьбе против всяческих ничтожеств. Особенно он уязвим перед очарованием тех девушек, которые вдобавок ко всему будят в нем дух галантности и авантюризма, а также тягу к колоритному и страстному. Именно такой и была Присцилла Идз. Вчера она провела некоторое время с мистером Гудвином. Он запер ее в спальне моего дома. Изгнанная им по моему приказу, она была жестоко убита спустя три часа. Не скажу, что это повредило его рассудок, но потрясло до основания. Заявив мне, что собирается в одиночку искать убийцу и вооружившись, он выскочил из моего дома словно одержимый. Это было наивно, но в то же время трогательно, благородно и достойно восхищения, так что ваше грубое и неучтивое обращение с ним не оставляет мне выбора. Я к его услугам. Он мой клиент.
Роуклифф недоверчиво переспросил:
– Вы хотите сказать, ваш клиент – Арчи Гудвин?!
К нему присоединился язвительный Боуэн:
– И весь тот вздор был затеян только для этого?
Я толкнул дверь и вошел.
На меня устремились сразу восемь пар глаз. Кроме Вульфа, Боуэна, Кремера и Роуклиффа в комнате присутствовала парочка, долбившая меня, и еще двое совершенных незнакомцев. Я подошел к Вульфу. Мне хотелось дать ему понять, что я слышал все им сказанное, а еще выказать пылкую признательность, которую питает его новый клиент.
– Есть хочу ужасно, – объявил я ему. – Всего только раз и перекусил в кафе. Могу дикобраза съесть вместе с колючками. Поедемте домой.
Реакция Вульфа была трогательной, благородной и достойной восхищения. Как будто мы репетировали это десяток раз. Он молча поднялся, взял свою шляпу и трость с ближайшего столика, подошел и хлопнул меня по плечу. Потом рявкнул на зрителей:
– Сущий рай для недоумков.
Развернулся и зашагал к двери.
Я последовал за ним. Никто даже не шелохнулся, чтобы остановить нас.
Поскольку здание я знал лучше Вульфа, то в коридоре обогнал его и вывел вниз по лестнице на улицу. В такси он сидел плотно сжав губы и вцепившись в ремень. Всю дорогу мы хранили молчание. Перед домом я заплатил водителю, выбрался из машины, придержал боссу дверцу, обогнал его на крыльце и открыл дверь ключом. Однако этого оказалось недостаточно: дверь приоткрылась лишь на пару сантиметров из-за цепочки. Пришлось звонить Фрицу. Когда тот появился и впустил нас, Вульф наказал нам:
– Впредь не снимайте цепочку, когда открываете дверь. Всегда! – И обратился к Фрицу: – Управился с почками?
– Да, сэр. Вы не позвонили.
– Клецки и карамель?
– Да, сэр.
– Хорошо. Пива, пожалуйста. Я как будто из пустыни.
Избавившись от шляпы и трости, он двинулся в кабинет, и я последовал за ним. На протяжении нескольких часов я упревал в том месте, где кожаная кобура не давала дышать коже, и было сущим наслаждением наконец-то от нее избавиться. Проделав это, я не стал садиться за свой стол. Вместо того прошел к красному кожаному креслу, в котором перебывала тысяча клиентов, не говоря уж о тысячах, которым таковыми стать не удалось. Я опустился в него, откинулся назад и заложил ногу на ногу. Фриц принес пиво, и Вульф открыл бутылку, наполнил бокал и выпил.
Потом взглянул на меня.
– Шут, – констатировал он.
Я покачал головой:
– Нет, сэр. Я сел сюда не шутки ради, но чтобы избежать недопонимания. Сел как клиент – чем ближе к вам, тем лучше. Вашим наемным служащим я себя считать не могу – ничего не попишешь, – пока не будет разрешена моя личная проблема. Если вы говорили серьезно, то назовите сумму аванса, и я выпишу чек. А если нет, то мне останется только выбежать из вашего дома как одержимому.
– Черт побери, ну что ты будешь делать! Я связал себя обязательством!
– Да, сэр! Так как насчет аванса?
– Нет!
– Не хотите узнать, как я провел день?
– Хочу? Нет. Но ведь, черт возьми, мне от этого не отвертеться.
Я отчитался по полной. Постепенно, когда он перешел к третьему бокалу пива и с ним покончил, хмурые складки на его лбу немного разгладились. Быть может, он даже не обращал на меня внимания, но я давно уже научился не беспокоиться на сей счет. Как только ему понадобится, вся информация у него будет. Когда я закончил, он проворчал:
– Скольких из тех пяти ты смог бы заполучить сюда завтра к одиннадцати утра?
– При создавшемся положении? Без всякой наживки?
– Да.
– Не уверен, что заполучу хоть одного, но готов попробовать. Я мог бы выудить что-нибудь полезное у Лона Коэна, если угощу его достаточно большим стейком… Кстати, я должен ему позвонить.
– Позвони и пригласи поужинать с нами.
На первый взгляд предложение босса представлялось великодушным и щедрым – и, возможно, было таковым, – вот только ситуация складывалась непростая. Если бы нас привлекли к расследованию обычным образом и я повел бы Лона в ресторан «У Пьера», дабы за еду выудить из него информацию, то сумму из ресторанного счета отнес бы на служебные расходы, которые нам возмещает клиент. Но не теперь. Зачисли я плату за угощение в расходы по делу, раскошелиться пришлось бы Вульфу, если бы только он не выставил счет мне, как клиенту. А если бы не зачислил, платил бы из своего кармана. В любом случае ее не вычли бы из подоходного налога ни у меня, ни у Вульфа, что никуда не годилось.
Так что я позвонил Лону. Он явился и вместо бифштекса от Пьера отведал почек по-горски и клецок в карамели, что оказалось и удобнее, и экономнее. Одна беда: мне пришлось довольствоваться четырьмя клецками вместо обычных шести, а Вульфу – семью вместо десяти. Он перенес это стойко, как подобает мужчине, восполнив недостаток дополнительной порцией салата и сыра.
После ужина в кабинете я был вынужден воздать Лону должное. Он наелся до отвала и выпил порядочно, но ясности ума не утратил. Два моих звонка и приглашение на ужин настроили его как на прием, так и на передачу соответственно программе. Развалясь в одном из желтых кресел и потягивая коктейль из бренди и бенедиктина, он переводил взгляд с Вульфа на меня и обратно.
Грудь босса поднялась в глубоком вздохе.
– Я в затруднительном положении, мистер Коэн, – объявил он. – Связал себя обязательством расследовать убийство, а с какой стороны к нему подступиться, не знаю. Когда сегодня Арчи говорил вам, что смерть мисс Идз меня не интересует, это была чистая правда, но теперь я в деле, и мне нужно от чего-то оттолкнуться. Кто ее убил?
Лон покачал головой:
– Сам собирался задать тот же вопрос. Вам, конечно же, известно, что ее вчерашнее пребывание здесь и уход незадолго до смерти стали достоянием гласности, поэтому все считают само собой разумеющимся, что вы заняты этим делом. С каких это пор вам понадобилась отправная точка?
Вульф покосился на него:
– Мистер Коэн, это вы в долгу у меня или я у вас?
– Я назвал бы его обоюдным, если вам будет угодно.
– Ладно. Тогда, полагаю, у меня есть кредит. Утром я почитаю вашу газету и другие тоже, но раз уж мы с вами все равно сидим здесь, почему бы нам не поговорить об этом деле?
Лон ответил, что ничуть не возражает и в подтверждение своих слов принялся выкладывать все ему известное. Он проговорил почти час, в том числе ответил на несколько вопросов Вульфа и парочку моих, а когда закончил, мы, может, и разжились информацией, но ничем таким, что можно было бы назвать отправной точкой.
Хелмару, Брукеру, Квесту, Питкину и мисс Дьюди предстояло не только унаследовать восемьдесят процентов акций «Софтдауна», но и проконтролировать распределение среди служащих оставшихся десяти процентов с правом решать, кто сколько получит. В сумме это составляло девяносто процентов всех ценных бумаг фирмы, фигурирующих в завещании отца Присциллы. Остальные десять ранее принадлежали компаньону мистера Идза, а после смерти компаньона отошли к его дочери, миссис Саре Яффе, вдове. Некогда миссис Яффе была близкой подругой Присциллы Идз. Муж ее год назад погиб в Корее.
Подозреваемым номер один у журналистов-мужчин значился Оливер Питкин, впрочем без каких-либо убедительных причин. Женщины отдали первенство Виоле Дьюди.
Газетчики не раскопали никаких доказательств того, что кто-то из пяти основных наследников испытывает финансовые затруднения или же отличается крайней мстительностью, жадностью либо кровожадностью. Но поскольку каждый из пятерки должен был получить именной сертификат стоимостью около полутора миллионов, иных доказательств, по единодушному мнению, и не требовалось. Насколько было известно прессе, ни с кого не сняли подозрения благодаря наличию алиби или же другим обстоятельствам.
По меньшей мере половина из шестидесяти репортеров всех газет и телеграфных агентств, освещавших данное дело, пребывала в убеждении, что в нем тем или иным образом глубоко увязла Дафни О’Нил. И журналистская братия намеревалась выяснить, как именно.
Известие о том, что последние семь часов своей жизни Присцилла провела в доме Вульфа, распространилось через Перри Хелмара, который узнал об этом от помощника окружного прокурора. В середине дня Хелмар выложил сей факт журналисту агентства Сити Ньюс, а часом позже, отказавшись встречаться с прессой, распространил заявление касательно своего визита к Вульфу и «жестокого обмана», с коим у нас столкнулся.
Заявление напечатали в вечерних газетах. В нем не говорилось напрямую, однако подразумевалось, что, не утаи Вульф от Хелмара присутствия Присциллы в своем доме, ее бы и не убили.
Издание Лона, «Газетт», намеревалось поместить сей опус в рамке на третьей странице. Упомянув данную подробность, Лон умолк и покосился на Вульфа, ожидая комментариев, но таковых не последовало.
Жизнь Присциллы Идз, довольно запутанная, распадалась на несколько периодов. После смерти отца ее, пятнадцатилетнего подростка, приютили Хелмары, однако бо́льшую часть времени она проводила в школе, где получила блестящую характеристику, а потом два года отучилась в колледже Софии Смит.
Затем внезапно, за несколько месяцев до девятнадцатилетия, посреди семестра она бросила учебу, объявила друзьям, что намеревается пожить в свое удовольствие, сняла квартиру в Гринвич-Виллидж, наняла горничную, повара и дворецкого и принялась устраивать вечеринки. Через несколько месяцев Виллидж ей надоел, однако о следующем крутом повороте ее судьбы информация у Лона была довольно смутная.
Как выяснил сотрудник «Газетт», горничной Присциллы понадобилось отправиться в Новый Орлеан проведать больную мать, и мисс Идз, обрадовавшись хоть какому-то поводу покинуть Виллидж и особенно своего опекуна Перри Хелмара, докучавшего ей требованиями вернуться в колледж, купила себе и горничной билеты на самолет до Нового Орлеана.
Вероятно, в Новом Орлеане или, по крайней мере, где-то в тех краях она и познакомилась с Эриком Хэем. В этом Лон сомневался еще больше. Точно было известно лишь то, что Присцилла с ним познакомилась, вышла за него замуж и уехала куда-то в Южную Америку, где он не пойми чем занимался.
Неоспоримым представлялся и тот факт, что через три месяца она внезапно появилась в Нью-Йорке в сопровождении все той же горничной, с которой и уехала, однако уже без мужа. Она купила домик в лесу недалеко от Маунт-Киско и взялась за мужчин. За два года Присцилла весьма разнообразно с ними повеселилась, очевидно придерживаясь мысли, что чем выше ожидания, тем забавнее наблюдать, как они разбиваются, если их не подпитывать.
Со временем ей надоело и это, и она отправилась в Рино, где прожила какое-то время, чтобы получить развод, вернулась в Нью-Йорк и вступила в Армию спасения. Услышав об этом, я вытаращился на Лона, уверенный, что он взял эту подробность с потолка и приплел для пущего эффекта. Трудно было представить Присциллу Идз, какой я ее знал, в персиковом платье и жакете от дорогого портного, самозабвенно колотящей в бубен. Но нет, Лон сдавал карты открыто, не жульничая.
Присцилла действительно состояла в Армии спасения почти два года, носила форму и работала по семь дней на неделе, оставив старых друзей и старые привычки и ведя умеренный, если не скромный образ жизни.