Совсем недавно я случайно услышала, Бабушка сказала Мамочке:
— Вавочка, у Ниночки осталась только одна ночная рубашка! Это невозможно, когда воспаление лёгких, она в одной лежит, а другая сохнет. Я из своей ей рубашку перешью.
— Но у тебя одна ночная рубашка! — говорит Мама.
— Посплю пока в старом сарафане — он уже весь как сито, ходить в нём нельзя!
И совсем недавно у нас было только по одному платью.
Когда я очень удивляюсь, я забываю дышать, и сейчас я не дышу — в самом низу моей стопки лежат шёлковые трусики, они в каких-то чудных цветочках, цветных разводах — я даже представить себе не могла, что трусики могут быть прекрасными! Я начинаю дышать, быстро снимаю свои трусики и надеваю эти, прекрасные! Ёлка смотрит на меня, хмурится, потом тоже быстро снимает свои трусики и надевает подарочные — они у неё тоже прекрасные!
Бабушка хлопает в ладоши, прижимает руки к груди, она смеётся, но, как всегда, непонятно — она плачет или смеётся, хотя она, как и все мы, хохотушка.
— А ты почему не надеваешь? — спрашиваю у Анки.
— Я их поберегу! — объясняет Анночка.
— Для чего их беречь? — Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. — Смешно!
— Вот будет праздник — я их надену! — Она так спокойно и уверенно говорит, как взрослая.
— Мамочка! Девочки! — зовёт Мама из столовой.
Мы вбегаем в столовую. Между обеденным столом и Папиным «письменным» стоит Мамочка — я никогда не видела её такой прекрасной!
На ней большая белая, с волнистыми полями и чёрной лентой блестящая шляпа, она как будто сплетена из белых и немножко чёрных лент, моё любимое платье, на шее белые новые бусы, на руках новые длинные белые шёлковые перчатки с чёрными пуговками, левая рука согнута — на ней висит новая чёрная кожаная (так Бабушка сказала) сумка, на ногах новые замшевые туфли на блестящем каблуке, и весь носок у них как будто обсыпан конфетти! Все хлопают в ладоши, я тоже, но я ничего не могу сказать, хочу, но не могу — потому что я не могу найти слов, правильных слов, для моей любви и восхищения!
Мы ложимся спать. Я сижу в ночной рубашке на своей кровати и разглядываю трусики и брошку-пароход, они рядом на стуле. Не буду ложиться, если лягу, сразу засну, а мне ещё хочется всё вспомнить и посмотреть на свои трусики и пароход!
Взрослые часто говорят, что у них что-то не помещается в голове, у меня всегда в голове всё помещается! И сегодня Папка привёз такой замечательный сюрприз — он весь поместился у меня в голове, я сижу и всё вспоминаю.
Входит Бабушка, у неё мокрые глаза и руки прижаты к груди.
— Жоржик! — Она говорит очень серьёзно, ласково, и мне опять кажется, что ей трудно не плакать. — У меня лет тридцать не было таких красивых, удобных, мягких туфель! Большое вам спасибо! И они мне удивительно по ноге!
— Я рад, Надежда Ивановна. — Папа кивает головой и немножко смущается.
— Посмотри, Мышка, я думаю, тебе понравится! — И Папа что-то протягивает Маме.
Мама не просто охает, а прижимает «это» к лицу, и я вдруг вспоминаю: война, Свердловск, сорок третий год, лето, Мамин день рождения, Папин подарок, который дарит Ёлка, и что-то блестящее, прекрасное, лёгкое, жёлтое летит над столом — крепдешиновая косынка! И сейчас и тогда Мама прижимает «это» к лицу. Потом она ставит «это» на рояль, я вздрагиваю — Мамочка очень бережёт рояль. Мы все — нас трое и Бабушка — подходим к роялю и видим: на рояле стоят игрушечные, волшебные, маленькие-маленькие ярко-жёлтые босоножки.
— Это Мишке на следующее лето, — объясняет Папа.
— Правда, они похожи на сыроежки?! — У Мамы немножко хриплый голос.
Два радиоприёмника, большой и поменьше, пишущая машинка с русскими буквами и пишущая машинка с английскими буквами, машинка для точки карандашей, чемодан с «отрезами материалов»… Папа говорит:
— Мышка, только что открылось академическое ателье, может, ты сошьёшь себе там несколько платьев, а то ведь у тебя уже совсем ничего нет!
Мамочка открывает следующую коробку… а там шёлковые перчатки — длинные, короткие, белые, чёрные, жёлтые, коричневые, с полосками, с дырочками, с пуговками, с кнопками. Мама охает! И шёлковые чулки. Мама опять охает, а под чулками коробочка — Мамочка её открывает и говорит:
— Жоржик, милый, ну как ты догадался?!
В коробке бусы — это называется «бижутерия», — они все три одинаковые по форме, но разные по цвету — белые, нежно-голубые и нежно-зелёные.
Лучше всего — Мамочка между столами в Папиных сюрпризах и босоножки-сыроежки. Они стоят сейчас на рояле — это чудо, как Мишенькины пальчики и брошка-пароход!
Я думаю: на свете нет брошки лучше!
Потому что это па-ро-ход!
Мальчик Алёша
Мы ужинаем, Бабушка вдруг говорит:
— Дети, завтра пойдём в Ботанический сад.
Анночка спрашивает:
— А можно, Алёша с нами пойдёт?
Бабушка говорит, что нельзя, потому что Алёшина бабушка разрешает ему без неё быть только во дворе с Анночкой или у нас дома.
Наши соседи по лестнице очень странные люди — они похожи на засохшие растения, но почему-то их совсем не жалко, и когда о них думаешь, то о них совсем нечего подумать — они ни с кем не разговаривают, не улыбаются, не смотрят в глаза, а когда с ними поздороваешься, тихо и безразлично говорят: «Здравствуй».
Зимой, когда ещё была война, к ним приехал внук Алёша — и он оказался весёлый, добрый, хороший и даже красивый — совсем-совсем на них не похож! Он на несколько месяцев младше Анночки и немножко ниже её, но они оба красивые — только Анночка беленькая, а он чёрненький. Бабушка их скоро познакомила, они так подружились и стали почти всё свободное время проводить вместе. В школу-то они ещё не ходят!
Я увидела их первый раз вдвоём зимой во дворе. Они стояли рядом: пальто, и валенки, и шапки — всё белое — и смеялись — в снегу же поваляться — это так здорово! Подхожу к ним и спрашиваю:
— Хорошо повалялись?
Алёша вдруг сделал такой небольшой шаг вперёд и в сторону — получается, перед Анночкой, — это было странно — он выпрямляется, вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза, спокойно смотрит, но я сразу понимаю: он заслоняет Анночку от меня, он защищает её… от меня!
И в груди у меня что-то закололо!
Мамочка уже покормила Мишеньку и ужинает с нами — это так хорошо, без неё всё мне кажется немножко ненастоящим.
— Бабушка сказала, что вы теперь с Алёшей в шахматы играете? — спрашивает Мамочка Анку. — Нравится тебе?
— Очень! — радуется Анночка.
— Могу себе представить их шахматы! — Ёлка хмыкает и пожимает плечами.
— А кто же чаще выигрывает? — спрашивает Папа.
Анночка задумалась, потом говорит:
— Не знаю!
— Очень интересно! — говорит Папа, и сразу видно, что ему очень интересно. — Вы сегодня играли?
— Играли, — кивает Анночка.
— Ты играла белыми или чёрными?
— Белыми.
— И какой же ты сделала первый ход?
— Е2 — Е4.
— Прекрасно! Дальше что?
— Дальше мы ели друг у друга — пешки ели, слонов ели, коней и ладьи!
— Дальше, когда много всего съели, что было потом?
— Потом… — Анночка немножко думает и говорит: — Алёша съел моего короля.
— Очень интересно! — радуется Папа. — И что было потом?
— Мы играли дальше, ведь ещё остались фигуры, — объясняет Анночка.
— Так-так! — Папа просто в восторге. — Доедали оставшиеся фигуры!
Мамочка закрыла лицо руками. Я чувствую — хохочет, но старается хохотать тихо.
— Вы что, с ума сошли? Обалдели? — кричит Ёлка, она редко кричит, а сейчас от возмущения вся стала красная. — Если вы съели короля, это всё! Конец партии! Нельзя играть без короля!!!
Мамочка снимает очки и вытирает платком глаза. Потом надевает очки, смотрит на Папу, и они начинают хохотать вместе.
— Анночка, извини. — Мама сквозь смех еле говорит. — Это мы не над тобой смеёмся… просто мы с Папой… вспомнили… как мы с ним в шахматы играли… нам они так нравились!
— И мне шахматы очень нравятся! — радуется Анночка.
— Да какие это шахматы?! — кричит Ёлка. — Это жуткая глупость, а не шахматы!
— Ну, деточка, так ли уж это важно! — вдруг говорит Бабушка. — Ну съели они короля — разве в этом дело? Важно, что у неё теперь есть друг! Они вместе играют, гуляют, я её во двор с ним совершенно спокойно отпускаю, как с Ниночкой.
Я вздрагиваю — «как с Ниночкой»! Значит, Бабушка думает, что Алёша… он что?., он Анночке… как я?
— Алёша такой хороший мальчик! — радуется Бабушка. — Очень хороший, добрый, воспитанный!
Я молчу, а в груди у меня что-то колет.
— Оба они — просто загляденье! Чудная пара! — Бабушка улыбается и кивает головой. — А как они хорошо играют — я ими просто любуюсь!
— Оба они — просто загляденье! Чудная пара! — Бабушка улыбается и кивает головой. — А как они хорошо играют — я ими просто любуюсь!
— Особенно в шахматы они хорошо играют! — Я всегда стараюсь молчать, когда Бабушка Алёшу хвалит, но сейчас у меня в груди так сильно что-то колет, что я не могу молчать.
И я думаю: до чего же мне надоел этот «мальчик Алёша»! Знаю я, что он хороший, о-очень хороший, и Анночка его любит. И он её любит.
Но он мне надоел, как говорит Мамочка, «хуже горькой редьки»!
Надоел! Страшно надоел!!!
А ведь никому не расскажешь!
Как смеётся зайчик
Мамочка покормила своим молоком Мишеньку и посадила его на их с Папой кровать — она широкая, называется «полутораспальная». Я стучу по буфету.
— Заходи, Нинуша, заходи! — говорит Мамочка.
— Можно, я с ним посижу? — спрашиваю.
— Посиди, милая, только на руки его не бери, — предупреждает Мама. — Он стал очень тяжёлый. А я пойду пелёнки простирну.
Я сажусь рядом с Мишенькой на кровать, Мамочка собирает пелёнки и уходит за буфет. Я беру Мишеньку за руку, он тянется второй рукой, улыбается и нежно-нежно гладит меня по лицу. Смеётся. Какой у него удивительный смех — он очень мелодичный^ но это не просто музыка, а что-то ещё! Мамочка говорит, что он смеётся как зайчик! А я не знаю, как зайчики смеются, но когда Мишенька смеётся и гладит тебя по лицу, хочется выдохнуть: «Ой», потом «Ах», — взять его на руки, гладить и целовать! Но нельзя! Во-первых, Папа говорит, что «сюсюканье» с мальчиком до добра не доведёт! А Мамочка с Бабушкой говорят, что мы можем только гладить его по головке и играть его пальчиками. «Вас трое, а он один, вы его своими ласками замучаете!» Я помню, что в Свердловске, в эвакуации, Бабушка то же самое говорила про Лёвочку. Он жил в соседней комнате, его Ревекка родила, и он почти каждый день приползал к нам в комнату.
Странная история произошла у меня с Лёвочкой. Я очень хорошо его помнила — лицо, рубашечку, голую попу. Но с тех пор, как родился Мишенька и Мама стала сажать его на кровать, я пытаюсь вспомнить Лёвочку… и не могу! Как только я пытаюсь вспомнить, мне кажется — вот, я вижу его лицо, но оно сразу расплывается и превращается в Мишенькино.
Мамочка говорит, что Мишенька ей послан «в награду»! Он самый спокойный из всех четырёх детей. Когда ночью он хочет есть, он никогда не плачет, он начинает тихо сопеть. Тогда Мама быстро вскакивает с кровати, вынимает его из коляски, а коляска в пятидесяти сантиметрах от кровати, кладёт Папе на ноги — а у Папы сон как у меня, — меняет ему пеленки и кормит молоком. А Мишенька ей улыбается.
Правда, с Мишенькой произошла одна история, которая очень удивила Маму. Это было в январе сорок пятого года, Мишеньке был примерно месяц. Мама его покормила, хотела пелёнки сменить, но у неё что-то закончилось, и она оставила его открытым, побежала в ванную, крикнула Папе: «Последи за Мишенькой!» Вернулась, проходит между буфетом и роялем к себе в спальню и видит: в открытом рояле вода.
— Жоржик, откуда в рояле вода?! — Она очень удивилась. Очень!
— Мишка написал! — И Папа победно усмехнулся.
Так рассказывала нам это Мамочка.
— Но от Мишки до рояля почти метр! — Мамочка рассказывала, что никак не могла понять: ну как он мог туда написать?
— Мышка, это мальчик! — сказал Папа. — Вот его пися, вот он писает! — И Папа начертил в воздухе дугу. — А вот он рояль!
Мама говорит, что они так смеялись, на какой-то момент даже о Мишке забыли!
Раньше Ангелом была Анночка, теперь она стала Принцессой — так её Папа зовёт.
А теперь у нас Ангел — Мишенька!
Опять лагерь
Мне очень не хотелось ехать в лагерь — опять Анночки не будет, потому что, как и в прошлом году — так Мамочка объяснила, — Папа с трудом даже две путёвки достал. Но зато там будет эта дурацкая Соня, наша пионервожатая, с ней надо воевать, а я не люблю воевать, но иногда приходится. Ёлка сказала, что, может, Сони совсем и не будет. Я очень удивилась: как это, лагерь будет, а Сони не будет! Потом, там очень скучно и только один родительский день!
И мы опять стоим на платформе, нас очень много. Опять эта женщина дирижирует, а мы кричим: «До отхода пять минут, до свиданья, Гозенпуд!»
Нас опять с Ёлкой растаскивают по разным вагонам, но я уже знаю, как будет, а когда знаешь, то не так расстраиваешься! И вдруг я вижу: там, где должна стоять Соня, стоит совсем другая девушка. Я подхожу к ней ближе, у неё такое милое-милое, доброе лицо. И красивое! Она замечает меня и улыбается, я тоже ей улыбаюсь. Я очень рада, что она не Соня!
— Как тебя зовут? — спрашивает она, и голос у неё приятный.
— Нина, — говорю.
Она берёт меня за руку и спрашивает:
— Ниночка, мы сейчас войдём в вагон, я всех рассажу, хочешь со мной сидеть?
— С удовольствием! — Я говорю и улыбаюсь, я радуюсь, потому что она мне очень нравится.
Мы едем в лагерь, я сижу рядом с нашей пионервожатой, её зовут Наташа, она меня обо всём расспрашивает, а я ей всё рассказываю. Ей всё-всё интересно — и про нашу семью, и про школу, и про эвакуацию, и про то, что было до войны. Она иногда вздыхает, иногда гладит меня по голове, удивляется, как я могу помнить то, что было до войны. Я смеюсь и говорю:
— Я — это ерунда, а вот у нас Анночка в два года песню сочинила!
— А у вас дома кто-нибудь поёт? — спрашивает Наташа.
— Все поют, кроме Папы и Мишеньки, — говорю, — но самый лучший голос у Бабушки!
— Ты, наверное, очень хорошо поёшь, — говорит Наташа задумчиво.
И тут я чувствую: сейчас будет что-то не то.
— Спой нам, Ниночка, что хочешь, что любишь, спой, пожалуйста! — просит Наташа.
— Спой, спой! — вдруг кричат девочки вокруг, они тоже меня почему-то очень внимательно слушали.
Вот я и влипла — Элл очка объяснила, что это не значит к чему-то прилипнуть, а это значит — попасть в такую историю, в которую ты совсем не собирался попадать, и это тебе неприятно. Я не очень-то люблю петь незнакомым людям… и я никогда не пела в вагоне! Но ничего не поделаешь — придётся петь! И потом, они все такие симпатичные, надо спеть — я же не капризная и не кривляка.
— Я спою «Рябину», хорошо? — спрашиваю у Наташи.
— Замечательно! — радуется Наташа.
Я вспоминаю Бабушку, когда она поёт, и тоже стараюсь стать выше, строже и дальше от всех. Начинаю петь — я очень люблю эту песню, — но мне мешает стук в вагоне, и вдруг поезд останавливается и стук прекращается. И я слышу, как ко мне возвращается мой голос, и тогда мне так легко и хорошо петь! И я пою всё лучше и лучше, и мне всё проще и проще петь! Вагон дёргается, опять едет и стучит, но мне это уже не мешает, голос у меня стал сильный и пухлый, и он возвращается ко мне через стук вагона.
Спела! Совсем неплохо спела! И вдруг все как захлопают — вокруг собралось очень много народа. Я смущаюсь, а Наташа меня обнимает и говорит:
— Девочки, давайте выберем Ниночку председателем совета отряда!
Какой ужас! Вот это я влипла по-настоящему: песню спеть можно, но… Председатель совета отряда — зачем мне это надо?.. И в лес не смогу так часто бегать!
— Выбираем, выбираем! — кричат девочки.
Наташа смотрит на меня, смеётся и говорит:
— Ниночка, теперь ты председатель совета отряда!
Наверное, у меня становится какое-то неправильное лицо. Наташа опять смеётся, гладит меня по голове и говорит:
— Ты умная, добрая, сестрёнок своих любишь и брата — вот если девочки поссорятся, ты ведь их помиришь?
— Конечно помирю! — Я говорю это очень уверенно, потому что знаю: обязательно помирю.
Мне в этом году в лагере совсем не плохо, хоть никаких кружков опять нет и купаться нас не водят, но всё знакомое, Наташа очень хорошая, опять Тася — главная пионервожатая, она такая симпатичная! Узнала меня и говорит, смеётся: «Ты у нас теперь начальство!» — потому что я два раза в день теперь на линейке ей рапортую. Утром: «Десятый отряд построился! К проведению дня готов!», и вечером: «Десятый отряд для проведения вечерней линейки построился!» Но вот плохо, что я не могу ей отдать пионерский салют — мне очень нравится пионерский салют! И галстук нравится, но я ещё не пионерка, я октябрёнок, мне только восемь лет, а в пионеры принимают в десять, тогда у меня тоже будет пионерский галстук! И я буду Тасе отдавать пионерский салют!
И теперь я не могу вечером говорить Ёлке «спокойной ночи», потому что я должна как председатель совета отряда следить за «порядком отхода ко сну»! Сначала я расстраивалась, а потом привыкла: мы с Ёлкой после ужина встречаемся и всё друг другу рассказываем. А за «порядком отхода ко сну» я слежу так: вот сыграли отбой — мы идём в свою палатку, там холодно, и я знаю, что простыни будут влажные и противные, но я их не боюсь, я на второй день придумала: надо быстро лечь и сразу всё к себе прилепить — тогда, только ты положишь голову на подушку, уже другой день и играют побудку. А «порядок отхода ко сну» у нас такой: девочки сразу начинают играть в каких-то дурацких «мертвяков» и рассказывают совсем непонятные и «страшные» истории, а я быстро ложусь и сплю.