Люджина сидела на аккуратно застеленной кровати, с папкой медицинских документов рядом, на зеленом покрывале. Собранная, бледная, чуть похудевшая, с внимательными синими глазами, пробивающейся черной щетиной на обритой голове и кривым розоватым шрамом, пересекающим макушку. И в какой-то бежевой пижаме.
Как это он не подумал, что нужно приехать с одеждой?
— Полковник, — сказала она радостно и попыталась подняться навстречу. Позади него сердито вздохнул доктор.
— Люджина, вставать я вам разрешил только через неделю. Полковник, пожалуйста, проследите за этим. Пациентка упорно хочет продлить себе срок реабилитации. Сейчас сюда подвезут коляску и вы сможете транспортировать ее. А уж в Рудлоге только на вас вся надежда. Где она будет наблюдаться?
— В королевском лазарете. Завтра прием у врача. И, конечно, прослежу, — пообещал Игорь. Капитан Дробжек сидела смирно, но руки ее дрожали.
— Тремор будет сохраняться до месяца, — пояснил хирург, — как и некоторая раскоординированность в движениях. Потом все встанет на место. Еще нормативы чемпионские сдаст, если предписания все будет выполнять. Все мои рекомендации в папке. И, если будут вопросы, обязательно звоните. Не забудьте дать мой номер врачу!
Они обменялись рукопожатием, и доктор ушел. А они остались ждать медсестру. И Стрелковский молчал, думая, как начать разговор. И капитан молчала, вопросительно и немного удивленно глядя на него.
— Как вы чувствуете себя? — спросил он, когда пауза стала слишком очевидной.
— Слишком слабой, — хрипло ответила Люджина. — Как старушка. Руку поднять и то тяжело. Вы думаете, как сказать, что я уволена, полковник? — без всякого перехода спросила она.
Женщины. И когда она успела напридумывать себе всякого?
— Не говорите глупостей, — резковато ответил он, — почему вас должны уволить?
— По служебному несоответствию, — спокойно сказала капитан. — Я слишком слаба как боевой маг.
— Люджина, — Игорь потер пальцами переносицу. — Вы остаетесь в Управлении. Вас отправили в отпуск, все реабилитационные процедуры будут оплачены. А думаю я о том, как сказать вам, что вы будете продолжать лечение в моем доме. Так, чтобы вы не заупрямились и не отказались.
Облегчение в ее глазах сменилось хмурым недоверием.
— Зачем это вам, полковник? Мне не нужна благотворительность.
— Это не благотворительность, а здравый смысл, — жестко произнес Стрелковский. — И мое удобство в том числе. Выслушайте меня, не перебивайте, — скомандовал он — северянка пыталась что-то сказать, но послушно замолчала. — Я крайне занят сейчас на работе, и у меня не будет времени навещать вас в общежитии, проверять ваше состояние. Но я обязан это делать как ваш командир. Вам на коляске ездить до реабилитационного центра и обратно, даже при наличии сиделки и машины будет тяжело. Дом у меня большой, неудобства от соседства со мной вы испытывать не будете. Все процедуры можно будет проводить на дому, занятия тоже.
— Это все? — серьезно спросила Дробжек.
— Нет. Из-за моей недальновидности вы пострадали. Я ответственен за вас. Поэтому и задача поставить вас на ноги ложится на меня, капитан.
— Чувствуете себя виноватым? — усмехнулась она. — Я уже давно отвечаю сама за себя, полковник. Вы подумали, что скажут в управлении? Какие слухи пойдут?
— Вас это смущает? — поинтересовался Игорь. Она задумалась, покачала головой.
— Нет.
— Вы согласны?
— Так точно, Игорь Иванович. Вы оставите меня работать с вами? — Люджина глядела на него прямо, испытующе, и на бледном лице отчетливо был виден разливающийся по щекам румянец.
— Об этом вы должны сейчас думать меньше всего, — сказал он и оглянулся — зашла медсестра с коляской, поздоровалась. Стрелковский достал телефон и набрал придворного мага. И не увидел, как нервно сжала пальцы его напарница.
Дом его оживал. Он был двухэтажным, очень удобным, но при этом слишком большим для одного человека. Игорь купил его, когда собирался жениться. Планы завести семью ушли в прошлое, а дом остался. И он все-таки привез сюда женщину, пусть не хозяйкой, а гостьей — ну хоть на это сгодился.
Кляйншвитцер открыл Зеркало прямо ко входу в дом. И хорошо — потому что в своей пижаме напарница наверняка бы замерзла. А так даже нашла в себе силы оглядываться, рассматривать небольшой сад у дома. И он тоже посмотрел, будто заново увидев. Последние дни было не до этого — работа захватила его с головой, и Игорь целыми днями находился в Управлении, впахивал, пил кофе, уставал, как собака — и недоумевал, как целых семь лет обходился без этого напряженного труда.
Уже подровняли разросшийся газон, побелили деревья в саду, поставили новые скамейки. Вымыли окна, подкрасили стены, почистили крышу. Внутри все еще кипела работа, нанятые слуги приводили дом в порядок, повар, получив карт-бланш, колдовал на кухне, а горничные уже должны были подготовить комнаты на первом этаже для Люджины и сиделок, распаковать массажный стол и установить его.
— Я пошлю за вашими вещами в общежитие, — сказал он напарнице. — Сейчас познакомлю вас с сиделками и горничными. И прошу вас, нет, приказываю, капитан. Подумайте, что вам нужно из вещей. Вечером к вам зайдет экономка, она поедет завтра за покупками. Подготовьте для нее список и не смейте ущемлять себя. Понятно?
Он вез ее по коридору, устланному синей ковровой дорожкой, и смотрел на ее бритую голову — на страшный шрам, на аккуратные уши, сильную шею, плечи.
— Понятно? — повторил он, потому что Люджина молчала.
— Не пережимайте, полковник, — отозвалась она хрипло. — Деньги мне выдадут, вы сами сказали.
— Люджина, — она с трудом повернула голову, взглянула на него синими уставшими глазами, — вы уже согласились принять мою помощь. Мне нужно ехать в Управление, не заставляйте тратить время и убеждать вас. Мне все равно некуда и некогда тратить свое состояние. И вряд ли вы сделаете меня нищим.
— Я вам все верну, — произнесла северянка.
— Вернете, — покладисто согласился он. — А пока выполняйте приказ. Может, есть что-то, что вы хотите прямо сейчас?
Она хмыкнула.
— Спать. И шоколада. А вообще, дайте мне прийти в себя, Игорь Иванович. И не забывайте, что я с Севера. Там неженок нет.
— Дробжек, — сказал он мягко, открывая дверь в ее комнату, — меньше всего вы похожи на неженку. Будет вам шоколад. Осваивайтесь. И не вздумайте вставать!
— Неделю потерплю, — ответила Люджина, оглядывая комнату, пока он вез ее к кровати. И он тоже осмотрелся. Горничные постарались, получив указание подготовить покои для гостьи. Но Люджина среди нежно-розовых и белых обоев и тканей, кресел с цветочной обивкой, резного дамского будуара с большим зеркалом и множеством ящичков для украшений и косметики, изящной мебели, среди всего этого женского великолепия смотрелась чуждо. Как солдат в спальне для маленькой принцессы.
— В кровать или в кресло? — спросил Игорь.
— К креслу, — как-то рассеянно отозвалась капитан, — належалась уже. Полковник! Что вы делаете? Я вешу не меньше вас!
— Не говорите ерунды, — пробурчал он ей в бритый висок — пахло от напарницы больницей и лекарствами, а под руками его чувствовались налитые мышцы бедер и спины, — как иначе вас пересадить в кресло, если вам нельзя вставать?
— На руках бы подтянулась и перелезла, — недовольно высказалась Люджина, устраиваясь в кресле. — Спасибо, командир. На руках меня с детства не носили. А вот мне, — она усмехнулась, прямо глянула на него синими глазами, — приходилось. Солдатика вытаскивать.
Он познакомил ее с персоналом, отдал экономке указания исполнять все пожелания гостьи, покосился на часы — рабочий день подходил к концу, ехать или нет? Решил ехать.
Крутил руль и все думал, что есть что-то крайне неправильное в том, что женщины, все равно, какие — мягкие или твердые, сильные, синеглазые, должны служить и рисковать собой. Что их место — среди шелка и кашемира, что не должны на их телах появляться шрамы, что воевать и выполнять боевые операции должны мужчины. А женщины пусть ждут мужчин дома. Чтобы было, ради кого возвращаться.
Неизбежно вспомнилось, что до сего дня единственной, кого он держал на руках, была его королева.
И он привычно задохнулся от боли, которая уже семь лет тонкой ледяной змейкой жила у сердца. Свернул на обочину, остановился, чтобы переждать.
Врут, когда говорят, что время лечит. Он давно привык к боли, к ощущению, что у него изнутри вырвали кусок мяса, и рана дергает, саднит и не заживает. Свыкся. И все же каждый раз, когда он вспоминал — холодная змея вгрызалась еще глубже, остервенелей, и ледяное кольцо в груди сжималось крепче — до потемнения в глазах и холодного пота на затылке.
Тогда, в зале телепорта, он долго держал ее на руках — светло-голубые глаза безучастно глядели в потолок, и укачивал, прижимал, звал, и руки были в красном, липком, горячем, и на губах — солоно от слез и ее крови. Во дворце бесновался народ, пахло дымом, и нужно было уходить и уносить ее с собой. Нельзя было оставлять тело на растерзание толпе.
Тогда, в зале телепорта, он долго держал ее на руках — светло-голубые глаза безучастно глядели в потолок, и укачивал, прижимал, звал, и руки были в красном, липком, горячем, и на губах — солоно от слез и ее крови. Во дворце бесновался народ, пахло дымом, и нужно было уходить и уносить ее с собой. Нельзя было оставлять тело на растерзание толпе.
Но не смог. За Смитсеном, как, видимо, и было спланировано, пришла команда зачистки — то ли помочь уничтожить королевскую семью, то ли арестовать, и он хладнокровно выпустил в появившихся в зале остаток обоймы и выпрыгнул в окно, пока за дверью готовились к штурму.
Смитсен хорошо его приложил, но Игорь нашел в себе силы добраться до гаража. Пылали конюшни, занимался огнем дворец, истошно ржали лошади, а сотни людей громили стекла, мебель, рвали занавески. Со стороны Зеленого крыла слышались выстрелы — видимо, сотрудники собрались и организовали оборону. Он мысленно пожелал им продержаться и выжить. И догадаться спрятать документы в тайник.
Потом был звонок домой с приказом распустить слуг, поездка в Лесовину, к Старову Алмазу Григорьевичу. Почему к нему? По поводу этого старика Игорь был уверен, что даже если найдутся те, кто решит к нему сунутся, чтобы узнать, куда скрылся начальник разведуправления, обратно они не вернутся.
Старов принял его без лишних слов. Только подергал себя за бороду при известии о смерти королевы и о чем-то тихо выругался. Сказал, что принцессы, скорее всего, живы, но точно сказать он не может. И что Игорю, раз он собирается обратно, лучше не знать лишней информации. Потому что, если его схватят, то жизнь королевских детей снова окажется под угрозой.
И Игорь с ним согласился.
Этой же ночью он впервые почувствовал ледяную змею, сжавшуюся вокруг его сердца.
Как он потом не сошел с ума от боли, чувства вины, злости, желания пустить себе пулю в висок, всепоглощающей ненависти? К себе, к тем, кто стал причиной ее смерти, к людям, которые проходили за оградой дома старого мага и смели жить, смеяться, разговаривать, когда она осталась там — в зале телепорта? От снов, где он успевал — успевал! ее спасти, а потом просыпался, и реальность била осознанием необратимости произошедшего? От снов, где не успевал, и руки снова были в крови, и на ее груди под оплавленным платьем чернел страшный ожог, истекающий красным, горячим, и из-под сожжённой плоти проглядывала кость ребра?
Через две недели он вернулся в Иоаннесбург. Пришел попрощаться со своей королевой на кладбище — не мог не прийти, хоть и рисковал. Но то ли заговорщикам было не до того — делили власть, то ли боялись они старого захоронения Рудлогов и гнева предков убитой дочери Красного Иоанна, но никто туда и близко не подходил.
Игорь остановился у Дорофеи Ивановны, старушки-ликвидаторши, торгующей молоком и присматривающей за штабом управления. Вопросов она не задавала, показала ему свой тайник с оружием, открыла сейф с деньгами, выдала чистое белье и совершенно спокойно воспринимала его ночные отлучки и уменьшающееся количество магазинов для пистолета.
Игорь делал то, что должен был сделать до смерти Ирины-Иоанны. Он зачищал предателей. Девятнадцать трупов, и никакого сожаления. Двадцатым должен был стать генерал Бельведерский.
Но его он оставил в живых.
Что-то надломилось внутри, когда он увидел глаза внучки старого предателя. Он мог пролить реки крови, но вернуть Ирину было невозможно.
На смену ненависти пришла опустошенность. В ту ночь, когда он шел убивать Бельведерского и не сделал этого, он так и не вернулся в штаб. Вместо этого он пошел в центральный храм столицы, сел на влажный после дождя песок и тупо глядел на чернеющие статуи Великих Стихий. Почему они не помогли, не предотвратили?
Под утро во двор Храма вышел Его Священство и увел Игоря в монашескую часть комплекса. Принял его исповедь, благословил жить здесь столько, сколько понадобится для излечения души — при условии участия в молитвах и соблюдения добровольно наложенного на себя обета.
«Воздержание — путь к благости духа, — сказал он Стрелковскому. — А муки при выполнении обета помогают залечить боль души. Тут много тех, кто пришел за излечением».
Игорь выбрал обет молчания. И семь лет он молчал, помогая в приюте для бездомных при храме — стриг вшивые головы, стирал грязную одежду, варил еду, делал перевязки, собирал пожертвования — благо, монашеская одежда с низким капюшоном позволяла прятать лицо. Иногда помогал в похоронных обрядах, и ему платили — отказываться было нельзя. На эти деньги он заказывал цветы и оставлял их ночью у ограды кладбища, с запиской для сторожа.
Молчать было легко, боль никуда не уходила, но он привык, закаменел, принял свою новую жизнь и все реже вспоминал о том, кем он был до храма. Но часто думал о пропавших принцессах. О своей дочери. И молился о ней. И мучился тем, что не стал сразу разыскивать их, сосредоточившись на мести. И сомневался — а если бы, найдя, навел на их след убийц?
Семь лет Игорь делал вид, что может забыть о том, кто он есть. И если бы не разбередившая память просьба Его Священства о помощи Кембритчу… Если бы не случайная встреча со Святославом Федоровичем на кладбище — то молчал бы он до сих пор, стирая одежду какого-нибудь бродяги.
Жизнь за пределами монастыря оказалась наполнена радостью и страхом, встречами со старыми знакомыми, ждущим его домом, вкусной пищей и терпким алкоголем, делами, которые он обязан был довести до конца, его ответственностью за дочь и за всех принцесс, в каждой из которых продолжала жить его королева; синеглазой северянкой, глядящей на него как на божество, и восхитительной золотой осенью, плавно уходящей в зиму. Жизнь продолжалась. Жизнь яркая, брызжущая, разная. И мысли вернуться становились все неуверенней, пока и вовсе не превратились в смутное сожаление, не имеющее, впрочем, над ним власти.
Полковник Стрелковский, наконец, поднял голову, отцепил влажные ладони от руля, посмотрел на проносящиеся мимо машины. Оказывается, он припарковался прямо у моста через реку Адигель. Против всех правил, мешая потоку и рискуя получить удар в бампер.
Включил аварийку и вышел на прохожую часть, подошел к перилам и перегнулся, наблюдая за закручивающейся у мощных бетонных опор моста водой, за пятнами водоворотов и светлыми полосами течений. Когда-то давно, когда он еще был стажером в столичной полиции, их вызвали на самоубийцу — мужик перелез через ограждение, встал пятками меж черных прутьев перил и непрерывно сглатывал, глядя вниз, на воду. Так и прыгнул — на глазах десятков зевак, под ругань полицейских и метнувшегося к нему переговорщика.
Адигель, как любая женщина, неохотно отдавала свои жертвы. Мужика так и не нашли.
Проезжающие машины зло сигналили нарушителю, но высокий мужчина в темно-сером коротком пальто, с ежиком светлых волос не оборачивался.
Как просто — сделать один шаг и не задерживать дыхания. Убить ледяную змею, извергнуть ее с последними пузырьками воздуха в холодную, быстро движущуюся воду. Покориться течению, прекратить бултыхаться и изображать, что он жив. Смерть не так страшна. Она милосердна и ласкова, дарит встречу с теми, кого ты любишь.
«Живи, Игорь. Живи за нас двоих».
«Я не хочу больше, Ирина. Устал.»
Завибрировал в кармане телефон, и он вздрогнул, потянулся за ним.
— Полковник, — хриплый и резковатый от смущения голос Дробжек, — звонила мама. Она хочет навестить меня на пару дней. Может, будет удобнее, если я вернусь в общежитие? Не хочется вас стеснять.
Он помотал головой — так был разителен контраст между затягивающей его рекой, манящей в благословенную, темную бесконечность, и простыми бытовыми проблемами.
— Не говорите ерунды, — повторил он раздраженно — не на нее, на свою слабость, — я распоряжусь, чтобы для Анежки Витановны подготовили комнату. И встретили ее. Ваша родительница не откусит мне голову за то, что я вас компрометирую?
— Мама может, — со смешком произнесла Люджина, — главное, чтобы не взяла с собой ружье и не заставила вас жениться на мне. Спасибо, командир.
Он поглядел на трубку, потом на реку. Трус и слабак. Умереть легко, попробуй жить, как мужчина.
Телефон снова завибрировал — незнакомый номер.
— Игорь Иванович!
И голос знаком смутно, интонации, но из-за искажений связи никак не сообразить, кто это.
— Игорь Иванович! — почти кричали ему в трубку, радостно и возбужденно. — Вы меня слышите?
— Слышу, — сказал он сухо и недоуменно.
— Это Полина! Извините, что беспокою…
— Ваше Высочество, здравствуйте.
— … но мне нужна ваша помощь. Вы сегодня уже не будете в управлении?
Река снова стала тем, чем она была — просто потоком текущей воды.
— Буду, — ответил он, — через полчаса подъеду. Где вам удобнее встретиться?