... – Хорошо у тебя, – невольно вырвалось у меня, когда я очутилась в мастерской Соколова. Лешка гордо именует свою комфортабельную нору «мастерской». Он же непревзойденный мастер верстки, профессионал высокого класса – по его личному определению. Мнение других на этот счет Лешку мало интересует.
– Стараюсь, – неопределенно отозвался Соколов.
Я ничего не поняла. Для кого это он старается, для меня, что ли?
– Давай письмо! – потребовала я, приступая к главной части нашей экзотической встречи.
– Даша, может, поговорим сначала о нас с тобой, – взмолился Лешка.
И мне пришла в голову вполне здравая мысль. Может, повторить на Лешке мой небывалый эксперимент? Ведь вчера мне удалось побывать на дне чужой мужской души. Вдруг и сейчас что-нибудь выйдет? Я скосила глаза вбок, а сама всмотрелась в Лешкины глаза, нашла в них укромный уголок и проникла вглубь. Внутри у Соколова было холодно и мрачно. Я сразу озябла. И мне вдруг стал понятен этот надутый мачо с тщательно выбритыми щеками. Соколов измучился от неопределенности. Он никак не может понять, почему я ушла от него. Ведь женщина ортодоксальна по сути, она требует от мужчины стабильности и покоя. Женщина хочет стоять на твердой почве, и неважно, что будет у нее под длинными ногами – земля, палуба яхты или персидский ковер, лишь бы она до скончания века опиралась на надежный мужской локоть. Лешка бросил требуемое мне под ноги. Он стал для меня точкой опоры. И в тот же день опротивел мне. И он не понимал – почему. В соколовской душе царили хаос и сумятица. С мужчинами это часто случается. Они утрачивают чувство устойчивости, если их бросает женщина. Они могут бросать нас, хоть каждый день, и считают, что имеют на это право. Будто бы это мужская прерогатива. От совершения предательства мужчины становятся бодрыми и энергичными. Но они не в состоянии вынести женскую измену. Им становится больно до слез. Они падают до уровня детской обиды. Мне стало неуютно в Лешкиной душе. И я потихоньку выползла оттуда. Ужасно серая личность этот Соколов. У Зимина внутри полыхают пожары, горят костры, сияют разноцветные факелы. А в этой душе живет едкая обида, она сочится ядом и пускает больные отростки по всему Лешкиному телу. Значит, я была права. Рутина благополучно сожрала бы наши жизни, не оставив следа от двух индивидов. Ненавязчивая пытка непременно превратилась бы в казнь, долгосрочную и нескончаемую.
– Соколов – ты эгоист! Меня собираются уволить, ведь я прокололась уже дважды. Мне надо срочно бежать с этим злосчастным письмом в приемную, чтобы прекратилась мышиная возня вокруг моего имени. А ты пристаешь ко мне с идиотскими разговорами. Леш, отдай мне это безобразие! – сказала я и вытянула руку, гневно пощелкивая пальцами.
Лешка поймал мой вздрагивающий мизинец, наклонился и судорожно прижался к нему губами. Очень мило получилось, немного эротично. Гад, он еще и рефлексирует. Даже не знаю, как поступить в такой ситуации. Если выдернуть руку, Лешка обидится. Одним неосторожным движением я нанесу несчастному мужчине еще одну рану. А у него и без этого душа кровоточит. Продолжить сцену? Нет, невозможно вынести происходящее без смеха. Я пошевелила пальцами, но они были прижаты намертво, будто их прихватило клешнями какое-то заморское чудовище. Не выдрать, крепко спаяно.
– Леш, с тобой все в порядке? – сказала я, наклоняясь к соколовскому лицу.
Но нет, он не плакал, Лешка смеялся, его плечи судорожно вздрагивали от смеха. Неужели опять вышла ошибка по теме рефлексий и страданий? Не может быть...
Ведь мой эксперимент давеча прошел успешно. Я же научилась проникать в мужские души. И не могла сейчас ошибиться.
– Дашка, ты такая глупая, ведь я стырил это письмо у Динки нарочно, – корчился от смеха подлый Соколов.
– Ты украл его специально, чтобы заманить меня в свою берлогу? – воскликнула я, выдергивая руку из Лешкиных тисков.
– Д-да, ты бы не пошла ко мне без повода, – заскакал на одной ноге самый последний негодяй города Питера.
– Скотина, – прошипела я.
Не обращая внимания на скачущего жениха из категории бывших, я подскочила к столу, выхватила измятый, засаленный конверт из кучи бумаг и гордо выплыла из обители одинокого страдальца. Мне не хотелось нарушать ход эксперимента. Если соколовская душа томится от непонимания, значит, так ей и надо. А сцена с умильным чмоканьем моих пальцев, скаканье на одной ножке от приступов нарочитого смеха – это представление в пользу обездоленных. Это не для меня. Дарья Добрая обладает возвышенной душой, известное дело.
– Соколов, ты – скотина! – крикнула я на прощание.
В ответ раздался угрюмый смех. Страдалец отмывал на мне обиду. Только на пятом этаже я немного успокоилась. Никакой беды не случилось. Бывший жених решил поглумиться над гордой невестой. Но мои глубокие мысли о взаимоотношениях мужчины и женщины в период разрыва были прерваны самым невероятным образом. Навстречу мне мчалась сама Марина Егоровна. Она широко раскинула полные руки, будто собиралась объять необъятное, то есть зацепить меня вместе с коридором. Но мы не поместились в обхвате ее гостеприимных рук. И Марина Егоровна открыла клапан и выпустила воздух, то есть сменила гнев на милость.
– Даша, тебя же все ищут. Начальство хочет слопать тебя на десерт, – сказала добрая, как солнце, начальница и насильно потащила меня в приемную.
Меня захватили в плен, женщина-захватчица вела в штаб живого и ценного «языка». При этом она держала меня за шкирку. За переговорным столом сидели люди. Их было много. И не сосчитать за один раз, я принялась было, но сбилась и плюнула, разумеется, мысленно. Какая разница, сколько народу желает вкусить исхудавшего тела неудавшейся журналистки. Зимин сидел в сторонке, скромный такой мужчина, в мою сторону даже не посмотрел, видимо, моя потрепанная персона не интересовала генерального. Нынче все любят удачливых, успешных, продвинутых, а с неблагополучными не желают знаться, видимо, боятся заразиться. Обморочное состояние не проходило, в моей голове все шумело и трещало. Это от голода. Пока я осваивалась в чуждой мне обстановке, меня посетила очередная гениальная мысль. Однажды я услышала по радио интервью с одной знаменитостью. Довольно известный человек, изрядно поживший и много испытавший, сказал, что для повседневной жизни требуется много энергии. И у него есть редкий рецепт для выживания. Нужно купить килограмм парного мяса, полкилограмма сварить в малом количестве воды, получив крепкий бульон, а вторую половину зажарить до появления крови. С огня снять, съесть и запить кровавый бифштекс двумя стаканами бульона. После этого нужно часок-другой подремать. В результате таких непростых процедур в организме забьет ключом кипучая энергия, будто внутри открылся живительный родник. Одним махом можно уложить на лопатки всю редакцию. Пусть только попробуют слопать Дарью Добрую. Сразу получат отпор. Придется опробовать рецепт. На этом месте в мои размышления вмешалась суровая реальность. Причем довольно грубо.
– Даша, мы долго обсуждали проблему и решили, что тебе нужно... – начала свой монолог Лариса Петровна, но я нарушила его, ведь вторая половина фразы властной женщины всем отверженным давно известна: «написать заявление об уходе».
Кто хоть однажды побывал в шкуре неблагополучного и отвергнутого, тот знает все тайны звуковой шифрописи.
– Лариса Петровна, я уже нашла письмо, прочитала, вошла в курс дела и готова ехать в командировку! – каким-то чересчур звонким пионерским голосом выпалила я.
И в переговорной камере наступила тишина. Про такую говорят – мертвая. Если они сейчас спросят, что в этом чертовом письме – я непременно упаду в обморок, причем настоящий, не придуманный. Упаду и не встану. Пусть сами меня поднимают. Они же хотели вкусного десерта. Я-то знать не знаю, о чем идет речь в этом поганом письме.
– Ну и Даша-Даша, – послышался чей-то голос в тишине. – Всех удивила. Блеснула и ослепила. Звезда вы наша – Даша.
Олег Александрович Зимин явно издевался надо мной. Его голос звучал едва слышно, почти шелестел, но в нем переливались все оттенки сарказма и издевки. Олег Александрович снизошел в своих шутках до мелкой сошки. Великодушно и – впервые. Обычно он не позволяет себе подобных вольностей. Присутствующие переглянулись, ведь десерт оказался с крыльями. Пурх – и улетел! Поддержка генерального пришла вовремя. Ежели шутит высокое начальство, подчиненные обязаны сменить гнев на милость.
– Даша, иди, оформляй командировку, ты едешь в Иваново, – тяжело и шумно вздохнув, сказала Марина Егоровна.
Из рук женщины-воина ускользнула верная добыча. Марина Егоровна не успела положить на язык даже маленький кусочек десерта. И все шумно выдохнули, вторя Марине Егоровне, – с облегчением, хором и одновременно. Получилось смешно, будто в зале заседаний вдруг спустил огромный футбольный мяч. Пьяным шмелем я вылетела за дверь и, прижавшись спиной к дверной створке, надменно взглянула на секретаршу. «Сидит себе, цаца, клацает по клавишам, а настоящим журналистам присесть некогда. По командировкам вся измотаешься, по городам и весям, весь день на ногах, а все потому, что звездам трудиться надо – и днем, и ночью. Некогда тут с вами рассиживаться», – подумала я. А девушка взглянула на меня, вытянула губы в трубочку от чрезмерного удивления и рассеянно отвернулась. А мне стало стыдно. Еще ничего не сделала, а уже нос задрала выше крыши. Отлепившись от двери, стараясь соблюсти едва обретенное шаткое достоинство, я вышла из приемной. И стрелой полетела по коридору, сбивая по пути редких встречных. Они шарахались от меня, разбегаясь в стороны, словно боялись, что я по инерции закручу их в свой клубок страстей и печалей.
Из рук женщины-воина ускользнула верная добыча. Марина Егоровна не успела положить на язык даже маленький кусочек десерта. И все шумно выдохнули, вторя Марине Егоровне, – с облегчением, хором и одновременно. Получилось смешно, будто в зале заседаний вдруг спустил огромный футбольный мяч. Пьяным шмелем я вылетела за дверь и, прижавшись спиной к дверной створке, надменно взглянула на секретаршу. «Сидит себе, цаца, клацает по клавишам, а настоящим журналистам присесть некогда. По командировкам вся измотаешься, по городам и весям, весь день на ногах, а все потому, что звездам трудиться надо – и днем, и ночью. Некогда тут с вами рассиживаться», – подумала я. А девушка взглянула на меня, вытянула губы в трубочку от чрезмерного удивления и рассеянно отвернулась. А мне стало стыдно. Еще ничего не сделала, а уже нос задрала выше крыши. Отлепившись от двери, стараясь соблюсти едва обретенное шаткое достоинство, я вышла из приемной. И стрелой полетела по коридору, сбивая по пути редких встречных. Они шарахались от меня, разбегаясь в стороны, словно боялись, что я по инерции закручу их в свой клубок страстей и печалей.
Соня низко склонилась над клавиатурой, выискивая несуществующие ошибки. Она не обратила на меня внимания. По ее разумению, я уже отрезанный ломоть – выбыла из штатного расписания редакции. Но Сонька жестоко ошибалась. И мне захотелось ткнуть ее носом в этот промах. Так тыкают котят в миску с молоком, чтобы приучить неразумных к строгому распорядку.
– Сонька, я еду в Иваново! – воскликнула я, широко распахивая руки.
Бушующая радость клокотала во мне, как атомный реактор. Сейчас я была сродни Марине Егоровне. Мне хотелось объять весь мир вместе с Сонькой и ее компьютером, с перегородками и норками. Моих рук хватило бы на всех. На весь мир!
– Тебя уже уволили, что ли? – равнодушно отозвалась Соня.
– В командировку еду, понимаешь, в Иваново! – крикнула я, злясь на вселенскую женскую бестолковость.
И я не напрасно злилась. Соня подняла голову, посмотрела на меня, осмысливая информацию. Вдруг в ее глазах блеснуло озарение. Сонька сначала позеленела, затем пофиолетовела, посиреневела и, в конце концов, вновь пожелтела. Старческая желтизна надолго застряла на юном девичьем личике.
– И я с тобой еду! – безапелляционным тоном заявила Соня.
– Соня, ты что, с ума сошла? Это мое первое задание. Первая командировка. Все первое и все мое, понимаешь? Или – не понимаешь? – вскричала я.
– Не понимаю, – усмехнулась Сонька, – не понимаю. Ну что ты там напишешь? Кстати, где это письмо, о чем текст?
Смышленая девушка Соня сразу сообразила, что я еще не прочитала письмо и до сих пор не знаю, о чем в нем идет речь. Завелась, вскочила, побежала, а куда и зачем, никому не известно. Однако умудренная Соня пребывала в полной осведомленности насчет моих туманных перспектив. Ей все было известно заранее, с пеленок, она изначально родилась бабушкой. Я внимательно пригляделась к Сониному личику. Желтизна не прошла, наоборот, прочно схватилась, словно зацементировалась. Пройдет много лет, и ее лицо покроется пергаментом. Мне стало жаль Соню. Может, все-таки взять ее с собой? А то состарится от злости раньше времени.
– Дашка, возьми меня с собой, а, – заныла Соня на тоскливой ноте, – а то я уже очумела от редакции. Бессонница замучила, нервы ни к черту.
Внутри у меня все ликовало. Гордячка Сонька ноет и плачет, просится в компанию. А я не возьму, она же заест меня в дороге поедом. А я не умею говорить слово «нет». Еще не научилась. И сегодня у меня первое испытание. Проба пера. Мне впервые придется отказать близкой подруге. Ведь Сонька числилась моей подругой. Мы считаемся близкими подругами. Но это не так. Мы не дружим. Просто поддерживаем отношения. Моя якобы подруга совсем не умеет дружить. У Сони отсутствуют эмоции. У нее во всем преобладает рацио. Она даже на собственных похоронах умудрится провести переговоры с небесными силами. Периодически я плачусь Соньке в жилетку. И она жалеет меня ровно две минуты. Ей быстро надоедает сочувствие, и она отбрасывает меня в сторону как ненужный балласт. Мне становится обидно, и я обливаюсь слезами. Потом все забывается. Далее следует очередной сеанс психотерапии. Все вышеперечисленное и является главной составляющей пресловутой женской дружбы.
– Соня, – сказала я как можно тверже, – Соня, я не могу взять тебя с собой. Я поеду одна. Так решило верховное руководство.
Легче всего свалить все грехи на начальство. Разумеется, при этом возникает опасность, что Софья побежит искать правду у генералитета, но за это время мне успеют выписать командировочные. Я вытащила скомканный листок из надорванного конверта. Наверное, Соколов уже прочитал и выучил наизусть секретную информацию, только вот письмо сжевать не успел. Ему не позволила профессиональная совесть. При чтении письма мое лицо вытянулось в продольную линию от изумления. На листке было всего несколько слов, накарябанных плохой шариковой ручкой. Их нацарапал какой-то странный человек. Либо он находился в бреду, либо у него было очень плохое настроение. «Спасите невинную душу. В нашем городе погибает очень хорошая женщина, молодая и красивая. Она спит с крокодилом!» И все. Точка. И ни адреса, ни телефона. Что за белиберда, какой крокодил? Я искоса взглянула на Соньку. Она с силой барабанила по клавиатуре, а сама ждала, когда сварится редакционный суп. Я приуныла. Не дождетесь желанного горячего, уважаемая Софья. Суп у меня получился несъедобным, кажется, отъездилась Дарья Добрая в командировки. У меня никогда ничего не получится. В письме не было адреса. Там вообще ничего не было. Я съезжу впустую, но все равно надо научиться говорить «нет». И Соньку я с собой не возьму. Ее нельзя подставлять. Она не любит прокалываться.
До сих пор я не написала ни одной статьи. Ни разу не брала интервью. В течение года покорно стажировалась, перечитывая до дыр входящую корреспонденцию, терпеливо выискивала любопытных людей, интересную информацию. А по моим отчетам в командировки ездили другие – опытные журналисты. Они наскоро собирались, подписывали проездные и командировочные, уезжали из Питера возбужденные, с лихорадочно блестевшими глазами. А возвращались умиротворенные, счастливые, с победой в кармане. Вся редакция поздравляла счастливчика. В течение дня журналист ходил героем. А во лбу у него горела звезда. Но уже на следующий день триумфатором назначали другого, только что приехавшего со свежими новостями из очередной глубинки. А первый мгновенно стушевывался, уходил в тень до следующей командировки. И вот настал мой черед. И я жутко боялась облажаться. А тут еще Сонька со своими проблемами. Я постучала пальцами по столешнице. Из-за многочисленных перегородок вмиг высунулись встрепанные головы. Мне пришлось мило улыбнуться в пространство, и бессмысленный стук прекратился сам по себе. Слышимость в редакционном зале офигенная. А Соня все выжидающе постукивала по клавишам. Кто же ей поверит?
– Соня, я поеду одна, это уже решено, – сказала я, с трудом отрываясь от стула.
Подруга обиженно промолчала. А я знала, что творится внутри молчания. Сонька не верит мне. Она ждет моего позора. Многие в редакции ждут, когда наступлю на грабли по третьему разу. И Соколов в глубине души мечтает, чтобы я нечаянно прокололась. Тогда я стану несчастной и поплетусь к нему за утешением. И он меня приголубит, возьмет на ручки, покроет мое тело поцелуями. Не приду. Не ждите. И не опозорюсь. Вернусь из Иванова с победой. И ровно на один день стану героем. А потом – будь, что будет. Я долго ходила по этажам, ставила разные печати, собирала подписи, уточняла номера документов. И никто не подсказал мне, не проинструктировал, не научил, как найти эту женщину в незнакомом городе, погибающую от крокодиловой любви. Поистине легче иголку отыскать в стоге сена. Иголка-то одна, а погибающих женщин на свете несть числа. И крокодилов на планете много развелось – их миллионы и миллиарды, просто тьмы тьмущие. Грусть незаметно овладела моим сердцем. Почему-то все стало скучным, неприятным. И побеждать расхотелось. Наверное, все мои силы ушли на борьбу с лишним весом. Вообще-то, у меня нормальный вес, но в Питере многие девчонки сидят на различных диетах, вот и я попала под общее поветрие. В городе свирепствовал массовый девичий психоз. В итоге я получила вполне реальную анорексию. Меня просто воротит от любой еды. При виде аппетитного пирожного у меня начинаются спазмы отвращения. Борьба с лишним весом сродни эпидемии. Все девушки планеты сгорают от желания уничтожить в корне якобы зверский аппетит. Едва это происходит, сразу начинаются проблемы с обществом. Девичьих сил на жизнь не остается. Они кончаются во время борьбы с телом. В Испании озабоченные родители создали общество по спасению голодных девушек. Они объявили анорексию национальным бедствием. Но мои родители находятся далеко, а если бы они увидели меня воочию, безоговорочно присоединились бы к испанскому движению. Я встряхнулась, как мокрая собака. Мне невольно придется опробовать рецепт по выработке энергии от чемпиона по греко-римской борьбе. Это ведь он каждый день ест мясо с кровью и запивает все это хозяйство горячим бульоном. Я тоже хочу стать чемпионом среди звезд. За три недели. Отложив на минутку мысли о звездном восхождении, я подошла попрощаться с Соней. Мы же с ней подругами числимся. Подруги – это же почти семья со всеми вытекающими из нее последствиями.