К вечеру того же дня совсем низко, почти касаясь верхушек мачт, пролетел поморник. С тех пор мы не видели никаких признаков жизни.
Школьный учитель пригласил меня в каюту.
Сам он не выпил ни капли. Куда девался приятный собутыльник из «Лихих ребят»? Но, как вежливый и хорошо воспитанный человек, он то и дело подливал мне виски и пока я пил, сосредоточенно разглядывал свою книгу.
Вообще я сохранил мало воспоминаний об этих монотонных днях. Однако люди казались озабоченными, особенно после неприятного инцидента, случившегося однажды вечером.
Мы все разом и в одно и то же время почувствовали тошноту, настолько острую, что Турнепс заорал об отравлении. Я приказал ему замолчать. Недомогание, кстати сказать, быстро исчезло, вскорости мы забыли о нем, так как из–за легкого шторма пришлось брасопить паруса.
Начался восьмой день вояжа.
* * *Нет, люди определенно помрачнели и затаились. Конечно, в плаванье мало кто расположен к пустой болтовне, но здесь было что–то другое: их связывало общее чувство беспокойства, страха, подавленности. Напряжение ползло, блуждало, сгущалось тяжелым молчанием. Наконец Джелвин взял слово:
– Мистер Баллистер, мы бы хотели поговорить не с капитаном, а с напарником по лебедке, которым вы были для каждого из нас.
– Вот так вступление, – засмеялся я.
– Это чтобы, значит, по честности, – вставил Уолкер, и пародия на улыбку еще более исказила его жуткое лицо.
– Ну!
– Неладное творится вокруг, – продолжал Джелвин, – и самое худшее, что никто из нас ничего не может понять.
Я хмуро огляделся и неожиданно протянул ему руку.
– Ваша правда, Джелвин, я это чувствую, как и вы.
Все стеснились возле меня, обнаружив союзника в капитане.
– Посмотрите на море, мистер Баллистер.
– Вижу, как и вы, – пробормотал я и опустил голову.
Что тут добавить! Уже два дня море на себя не похоже.
За двадцать лет навигации я не видел ничего подобного ни под какими широтами. Его пересекают полосы немыслимых цветов, там и сям закручиваются воронки, при полном затишье вздымается огромная одинокая волна: из невесть откуда рожденного буруна доносится хриплый хохот, заставляющий людей вздрагивать и оборачиваться.
– Ни одной птицы на горизонте, – вздохнул брат Тук.
Верно.
– Вчера вечером, – продолжал он, – крысы, что гнездились в отсеке для съестных припасов, выскочили на палубу, сцепились и единым комом покатились в воду. Такого я никогда не видел.
– Никогда, – подтвердили остальные.
– Я в этих местах сколько раз бывал, – выступил Уолкер, – и в это самое время. Здесь должно быть черным–черно от перелетной синьги, да и тюленей не счесть. А посмотрите–ка?
– Вы вчера вечером на небо глядели, мистер Баллистер? – спросил Джелвин.
– Нет, – сконфузился я.
Вчера вечером я так нагрузился в компании молчаливого учителя, что не смог подняться на палубу. Даже сейчас мигрень ломила мне череп.
Турнепс в сердцах плюнул.
– Куда этот дьявол затащил нас?
– Дьявол – верное слово, – прибавил флегматик Стевен.
Каждый что–то прибавил без всякого проку и толку. Я принял неожиданное решение.
– Послушайте, Джелвин. Я, понятно, здесь капитан, это так, но не стыжусь признаться перед всеми, что вы самый толковый человек на борту и моряк, каких мало.
Джелвин иронически улыбнулся.
– И что же?
– Полагаю, вам известно побольше нашего.
– Нет, – ответил он откровенно. – Вот брат Тук – другое дело. Как я уже говорил, он чувствует некоторые вещи, хотя и не может их объяснить. Он, если можно так выразиться, слышит запах опасности. Говори, брат Тук.
– Легко сказать, говори. Что–то стягивается вокруг нас, что–то… хуже смерти.
Мы в ужасе переглянулись.
– Школьный учитель, – брат Тук понизил голос, – к этому причастен.
Я не удержался и схватил Джелвина за руку.
– Джелвин, у меня не хватит духу! Пойдите к нему вы. Сейчас.
– Хорошо.
Он спустился. Мы услышали стук в каюту школьного учителя. Еще стук. Потом дверь скрипнула.
Через минуту Джелвин поднялся. Он был бледен и растерян.
– Его там нет… Обыщите шхуну. Здесь далеко не спрячешься.
Мы обшарили судно, потом вернулись на палубу и воззрились друг на друга с тоскливым недоумением. Школьный учитель исчез.
* * *Когда спустилась ночь, Джелвин сделал мне знак подняться на палубу и указал на топсель грот–мачты.
От изумления у меня голова пошла кругом.
Море – пенистое и рокочущее – объяло невиданное небо. Наши глаза тщетно рыскали в поисках знакомых созвездий. Новые конфигурации новых звезд слабо мерцали в серебристых изломах ужасающей черной бездны.
– Господи Иисусе! Где мы? Тяжелые облака заволакивали небо.
Так, пожалуй, лучше, – холодно сказал Джелвин. – Не стоит им видеть всего этого. Где мы? Откуда мне знать. Дадим машине задний ход. А впрочем, какой смысл, мистер Баллистер? Я стиснул ладонями голову.
– Уже два дня компас бездействует.
– Знаю.
– Но где мы, где?
Джелвин позволил себе усмехнуться.
– Успокойтесь, мистер Баллистер. Вы капитан, не забывайте. Куда нас занесло? Понятия не имею. Могу лишь выдвинуть гипотезу – этим ученым словом часто оправдывают фантазии самые невероятные.
– Говорите. Предпочитаю услышать любую дьявольщину, только не распроклятое «понятия не имею».
– Похоже, мы заплыли в другую перспективу бытия. Вы сейчас поймете, что я хочу сказать, так как смыслите в математике. Наш обычный трехмерный мир потерян для нас, а этот я могу определить как мир энного измерения. Неубедительно, отвлеченно, скажете вы. А что еще придумаешь? Если бы, к примеру, с помощью какой–либо магии или неведомой науки нас перенесло на Марс, Юпитер или даже Альдебаран, это не помешало бы нам увидеть знакомые созвездия в некоторых регионах неба.
– Но солнце… – прервал я.
– Подобие, совпадение в бесконечности, эквивалентная звезда, возможно. Впрочем, все это предположения, банальности, пустые слова. И поскольку в этом чужом мире мы сможем так же хорошо умереть, как и в нашем, не вижу оснований терять хладнокровие.
Тут я обозлился окончательно.
– Умереть! Черта с два! Я буду драться за свою шкуру.
– С кем? – спросил он насмешливо. Потом прибавил:
– Брат Тук говорил, что нас окружают вещи похуже смерти. И знаете, его мнением не следует пренебрегать в минуту опасности.
Я вернулся к его теории:
– Итак, энное измерение…
– Ради Бога, – поморщился он, – не придавайте особого значения моей гипотезе. Я только хотел сказать следующее: ничто не доказывает, что творение замкнуто в наших трех вульгарных измерениях. Так же, как мы не замечаем существ идеально плоских, живущих в поверхности, или, допустим, линеарных, так же точно нас не замечают обитатели четвертого измерения. У меня сейчас нет настроения, мистер Баллистер, читать вам лекцию по гипергеометрии, но совершенно ясно, что мы способны иметь некоторое представление о пространствах, отличных от нашего. Возьмите сновидения, где нечто единое непонятным образом сочетает настоящее с прошлым и, возможно, будущим. Или структура атома… Нет ничего абсурдного в гипотезе существования инородных пространств, где жизнь образует головокружительные и таинственные формации.
Он устало провел ладонью по волосам.
– С какой целью этот субъект затащил нас сюда – в страну неведомых звезд? Каким образом он исчез, и главное – почему?
Тут я хлопнул кулаком по лбу. Мне припомнилось поведение брата Тука в Биг–тоэ и выражение мучительного страха на лице того бедолаги из «Лихих ребят». Я рассказал все это Джелвину, но он только покачал головой.
– Не будем переоценивать паранормальных возможностей моего друга. Увидев школьного учителя, брат Тук мне сказал: «Этот человек производит впечатление непроницаемой преграды, за которой свершаются события чудовищные и сверхъестественные». Я его не расспрашивал – это бесполезно: его интуиция может создать более или менее адекватный образ, но анализировать он не умеет. Что же касается предчувствия… узнав название шхуны, он забеспокоился, говоря, что много дурного за этим кроется. Между прочим, в астрологии именам придается первостепенное значение, а ведь по сути своей астрология – наука о мире четвертого измерения. Не удивляйтесь. Даже такие ученые, как Нордманн и Льюис, подозревают, что арканы этого тысячелетнего знания имеют некоторое сходство с теорией радиоактивности и новой гипотезой неэвклидовых пространств…
Казалось, Джелвин излагает все это нарочно, считая, что если попытаться объяснить неведомое, то можно будет рассеять ужас, неумолимо подступающий с черной линии горизонта.
Самолюбие капитана пробудилось во мне.
– Джелвин, каким курсом следует шхуна?
– Идем правым галсом. По–моему, ветер вполне ровный.
– Может быть, лечь в дрейф?
Самолюбие капитана пробудилось во мне.
– Джелвин, каким курсом следует шхуна?
– Идем правым галсом. По–моему, ветер вполне ровный.
– Может быть, лечь в дрейф?
– Зачем? Возьмем на всякий случай несколько рифов, хотя ничто не предвещает шторма.
– Для начала пусть Уолкер встанет за штурвал. Пусть внимательно смотрит за бурунами. Если мы получим пробоину ниже ватерлинии, все будет кончено.
– Что ж! – усмехнулся Джелвин, – это, пожалуй, не худшее решение для всех нас.
Он хорошо сказал. Предвиденная опасность утверждает авторитет капитана, но жестокая неизвестность уравнивает всех на корабле.
В этот вечер все собрались в салоне, который я приспособил под каюту. Джелвин пожертвовал из своих запасов две оплетенные бутыли великолепного рома, и мы сварили крепчайший пунш.
Турнепс быстро развеселился и принялся рассказывать нескончаемую историю о двух котах и одной молодой даме на вилле в Ипвиче, где он, Турнепс, играл завидную и залихватскую роль.
Стевен соорудил трехэтажный сэндвич из морских сухарей и копченой грудинки. Стало тепло и успокоительно – густой табачный дым заволок свет керосиновой лампы, укрепленной на кардане. Под влиянием пунша из моих мозгов постепенно улетучились научные сказки, которыми Джелвин потчевал меня накануне.
Уолкер перелил в термос свою порцию горячего пунша, захватил фонарь и, пожелав нам приятной вечеринки, пошел на вахту. Часы пробили девять. Началась умеренная качка.
– У нас совсем мало парусов, – успокоил меня Джелвин.
Турнепс монотонно рокотал, но как слушал Стевен – загадка: ведь его челюсти столь же монотонно перемалывали сухарь за сухарем. Я между тем прикончил стакан, протянул Туку за добавкой, да так и застыл, пораженный изменившимся выражением его лица. Он схватил Джелвина за руку – казалось, они напряженно прислушивались.
– Что это… – начал я.
В ту же секунду сверху послышалось ужасающее проклятие. Над нашими головами раздался топот босых ног. Кто–то бежал к бушприту и кричал.
Мы похолодели. Никто из нас никогда не слышал такого крика. Словно раскат хохота оборвался на хрипе, а потом перескочил в пронзительное завывание с тирольской модуляцией.
Мы бросились на палубу, спотыкаясь и толкаясь в темноте.
Все было спокойно, мерно поскрипывал рангоут, около штурвала зажженный фонарь освещал пузатый термос.
Но у штурвала – никого.
– Уолкер! Уолкер! Уолкер! – надрывались мы.
Издалека, от затянутого ночным туманом горизонта снова донеслась тирольская модуляция.
Беспредельная молчаливая ночь поглотила нашего бедного Уолкера.
И вслед за этой ночью восстала заря – зловещая и фиолетовая, как вечер тропической саванны.
Измученные бессонницей люди пристально вглядывались в рифленую зыбь. А бушприт упрямо клевал пенистые валы. Никого.
В нашем марселе зияла большая дыра. Стевен пошел открывать парусный отсек. Брат Тук вытащил иглу, замотал ладонь кожаным ремнем и приготовился к починке. Инстинктивно, механически, угрюмо. Я время от времени поворачивал штурвал и бурчал под нос:
– К чему все это… ну к чему все это…
Турнепс ни с того ни с сего полез на грот–мачту. Я минуту–другую машинально следил за ним, потом отвел глаза. Вдруг мы услышали:
– Сюда! Влезайте скорей, здесь кто–то на мачте!…
Скрежет, удары, отголоски призрачной борьбы, крики агонии: тут мы разом припомнили грабителей из бухты Биг–тоэ: нелепо изогнутое, будто надвое переломленное тело, подброшенное ввысь, и далекий плеск в волнах.
– Будь ты проклят! – заорал Джелвин и кинулся к мачте. За ним брат Тук. Мы со Стевеном прыгнули к единственному нашему ялику; мощные руки голландца уже сдвинули его к воде и… мы оторопели от изумления и бешенства: нечто серое, неопределенное, мерцающее матовым блеском тягучего стекла заволокло ялик – цепи разорвались, шхуна резко накренилась на бакборт, огромная волна взмыла на палубу и ринулась в открытый парусный отсек.
Ялик – последнюю зыбкую надежду на спасение – поглотила бездна.
Джелвин и брат Тук спустились с мачты.
Они не заметили никого.
Первым делом Джелвин вытер руки тряпкой. Оказывается, ванты и окантовка парусов были забрызганы теплой кровью.
Срывающимся голосом я громко читал известные мне молитвы, чередуя святые слова с проклятьями океану и его тайне.
* * *Поздно вечером мы с Джелвином поднялись на палубу, решив провести ночь у штурвала.
Гнетущее молчание. Помнится, иногда я начинал всхлипывать и Джелвин похлопывал меня по плечу. Потом я успокоился и закурил трубку.
Говорить было не о чем. Джелвин вроде задремал, а я упорно сверлил взглядом темноту.
Что–то привлекло мое внимание. Я наклонился над планширом и почти закричал:
– Джелвин, вы видели? Видели? Я схожу с ума!
– Нет, мистер Баллистер, все так и есть, – проговорил он вполголоса. – Только, ради Бога, никому ни слова. Они и без того не в себе.
Я с трудом выпрямился и подошел к релингу. Джелвин стал рядом.
Глубины моря были объяты багровым свечением: блуждающее озарение охватило шхуну, запятнав кровавыми мазками паруса и оснастку.
Мы словно бы стояли на сцене химерического театра, освещенные невидимой рампой из призрачных бенгальских огней.
– Фосфоресценция? – предположил я.
– Смотрите внимательней. Натуральный цвет морской воды сменился хрустальной прозрачностью, и взгляд, не встречая препятствий, уходил в беспредельные глубины. Там проступали мрачные массивы геометрического галлюциноза: донжоны, исполинские башни и соборы, ужасающе прямые улицы, образованные зданиями немыслимой конструкции… Казалось, мы парили на фантастической высоте над городом, который восстал из грандиозного, безумного сна.
– Похоже, там что–то движется, – шепнул я своему компаньону.
– Да.
Это было аморфное скопление существ с контурами смутными, почти неразличимыми: они беспорядочно перемещались, занятые какой–то исступленной деятельностью.
– Назад, – вдруг закричал Джелвин и оттащил меня от борта.
Одно из этих существ с невероятной быстротой поднималось из бездны – секунда, и его громадная тень заслонила подводный город: словно чернильное облако разошлось вокруг нас.
Корпус шхуны содрогнулся – удар пришелся в киль. В малиново–багровом зареве три гигантских щупальца сжимали, били, рассекали перепуганное пространство. Над уровнем бакборта взгорбилась плотная тьма, из которой на нас недвижно смотрели два глаза цвета расплавленного янтаря.
Но это длилось секунду–другую. Внезапно Джелвин бросился к штурвалу.
– Волна с левого борта!
Он как раз вовремя рванул штурвал до отказа направо: топенанты затрещали, гик просвистел, словно секира, фалы лопнули, как натянутые струны, – грот–мачта резко наклонилась.
Бредовое видение исчезло, только располосованная морская гладь некоторое время шипела и пенилась. По правому борту на гребнях валов догорали малиновые отсветы.
– Уолкер, Турнепс… бедняги, – пробормотал Джелвин.
Пробило двенадцать склянок. Ночная вахта началась.
* * *Утром ничего особенного не случилось. Небо подернулось густой грязноватой пленкой оттенка охры. Стало довольно холодно.
К полудню в тумане замаячило круглое пятно, которое при большом желании можно было считать солнцем. Я решил определить позицию этого пятна, хотя Джелвин только скептически пожал плечами.
Море заметно волновалось, и ощутимая качка мешала произвести вычисление. Однако мне, наконец, удалось поймать в зеркальце секстанта предполагаемое солнце, правда, рядом с ним трепетал гибкий, длинный молочно–белый язычок…
Из перламутровой глубины зеркальца, стремительно заполняя поле зрения, на меня летело нечто непонятное: секстант выпал из рук, сам я получил жестокий удар по голове, потом послышались крики, шум борьбы, еще крики…
* * *Я не окончательно лишился чувств, но подняться не было никакой возможности, в ушах словно бы дребезжали стекла и гудели колокола. Мне даже почудился басовый перезвон Биг–Бена и сразу представилась набережная Темзы.
Сквозь этот перезвон доносились скрежет, свист, скрипение далекое и беспокойное.
Я оперся на ладони, изо всех сил пытаясь встать. Чьи–то руки помогли, подхватили, и я на радостях заблажил и зачертыхался.
– Слава Богу, – воскликнул Джелвин. – Хоть этот еще жив.
Я с трудом раскрыл свинцово–тяжелые веки и увидел сначала желтое небо в косой штриховке такелажа, потом Джелвина, который шатался, как пьяный.
– Что произошло, что еще стряслось, – заорал я, заметив слезы у него на глазах.
Он молча повел меня в мою каюту.
Обе кушетки были сдвинуты – там раскинулось огромное безжизненное тело Стевена.
При этом зрелище я сразу пришел в себя и стиснул ладонями виски. Голова Стевена была изуродована и дико распухла.