— Будь по твоему.
Хеврон вышел, уселся на землю. Джип тронулся.
— Нельзя терять его из виду. Заедем за тот холм и будем наблюдать, — сказал командир водителю.
***— Луиза, Луиза! Сюда! Немедленно! — раздался вопль из гостиной.
— Что случилось, Бернар?
Испуганная Луиза, как могла быстро, вбежала в открытую мужем дверь гостиной. Никогда прежде она не видала мужа в таком исступлении.
— Слушай! — крикнул Бернар, указывая на телевизор. На экране крупным планом вырисовывалось гневное лицо Первого министра. Он заканчивал краткое экстренное обращение к гражданам страны Эрцель: «Хеврон Фальк — наша беда и наш позор!»
— Боже мой! Бернар! Что это значит? — заголосила Луиза. Слезы брызнули из глаз.
— Что–то страшное произошло! Я не знаю. Включил телевизор минуту назад!
— Что с ним? Он жив?
— Не знаю ничего! Едем в Бейт Шэм! Я не могу вести машину, руки дрожат. Одевайся, я вызываю такси.
Шофер такси непривычно молчал. Он догадывался, кто есть его пассажиры, эти плачушие старики. По радио звучала истерическая патетика предводителя геров, коего Левая партия прочила в партнеры страны Эрцель и воспитывала для этой цели. «Люди, спасите мой несчастный народ! Геры избрали мир и жизнь, эрцы ответили войной и смертью! Защитите мой бедный народ!» — разрывал эфир скорбный крик.
***Весь клан Фальков собрался в доме и во дворе дома Хеврона. Здесь же Нимрод, Итро, соседи. Двор не вмещает всех. Плач и стон до небес. Телевизор и транзисторные приемники. Запрещение армейской цензуры на публикации. Район объявлен закрытой военной зоной. Журналисты со всего света тут как тут и с часа на час ждут отмены всяческих запретов. Мировая пресса, сильнейшая власть на земле, любит страну Эрцель — непересыхающий источник новостей.
Трудно в точности знать, что происходит, но ясно, что свершилось непоправимое, и горе пришло в дом и навсегда поселилось в нем. Косби в окружении детей, устала от слез. Эрцит покинул уста, говорить могла лишь на языке безоблачного заокеанского детства.
Гилад, Тейман и Итро держались вместе. На физиономиях написана заговорщическая важность. Они вполголоса обменивались редкими многозначительными фразами, как люди, знающие больше прочих. Казалось, время от времени по лицам их пробегала тень страха.
Луиза и Бернар льнули к Косби и внукам, гладили детей по головам. Слезы не высыхали на старческих щеках.
Райлика и Нимрод сидели рядом, прижавшись друг к другу. Взгляд Райлики застывший, скорее тупой. Иногда глаза ее оживлялись и непроизвольно и недобро — зырк в сторону братьев. Полная страха, она цепко держала руку Нимрода, и до судорожности крепко сжимала ее, останавливая всякую его попытку сдвинуться с места.
Сара и мать ее с малюткой на руках сидели чуть поодаль. Сара, не новичок в стране Эрцель, могла строить догадки о том, какой и откуда грянет гром. Заботило ее, как объяснить дело испуганной матери. «Сможет ли эта добрая женщина уложить в своей старой голове чуждые и непонятные страсти? За что ей такая доля?» — думала Сара, жалея мать.
Ночью была отменена цензура. Утренняя газета открывалась статьей Роны Двир, озаглавленной словами Первого министра: «Хеврон Фальк — наша беда и наш позор.» Рона писала, как вчерашним ранним утром резервист Фальк никем не замеченный вошел в стоящий неподалеку от дороги молитвенный дом геров, собравшихся там во множестве для утренней молитвы. Спрятался за колонной у входа. Молящиеся обращены к нему спиной. Он вставил магазин с патронами в автомат и стал стрелять в людей. Кончились патроны, и он тренированно быстро сменил магазин и продолжил деяние. И так — несколько раз. Люди обезумели от ужаса. Стены и пол залиты кровью. Два молодых гера первыми достигли выхода, увидели стрелявшего, обезоружили, повалили на пол. Началась расправа. Примчался патрульный джип, находившийся неподалеку. Прибыли вертолет и пехота. Тело Фалька спасли. Десятки убитых геров — кровавая жатва дня. «Почему, — вопрошает Рона Двир, — врач, спасавший детей, убивал их отцов?» И сама отвечает: «Он хотел остановить мир и начать войну, полагая в ней путь к спасению эрцев. Это ложный путь. Не наш путь. Большинство народа страны Эрцель думает, как я. Верю. Хочу верить.»
***Похороны Хеврона Фалька стали самыми многолюдными похоронами в Бейт Шэме за всю недолгую историю этого поселения. Мужчины и женщины, стар и млад, весь Бейт Шэм и эрцы из прочих мест за серой линией, единомышленники из Авива удивительно большим числом — все они собрались вместе, чтобы попрощаться с детским доктором и героем и восславить его. «Как пугающе много сторонников! Совладаем ли с легионом? Рона пишет одно, а здесь говорят другое. Чья точка зрения истинна? Точка зрения власти?» — думал Нимрод.
Когда ритуал был завершен, и родственники покойного — плачущие женщины и угрюмые мужчины — направились к дому, который прежде звали домом Хеврона, один из жрецов подошел к Бернару и, пожав ему руку, сказал: «Господин Фальк, вы воспитали достойного сына патриота. Пусть в вашем сердце гордость займет место скорби.» Бернар отпрянул от ободрителя и сострадальца, добавившего горя к горю.
Семья Фальк ушла, но люди не расходятся. Итро сказал, что вот, подлинный праведник ушел навсегда, но память о его деянии эрцы должны сохранить в сердцах. Другой жрец добавил, что не только в сердцах людей, но и перед глазами их должна жить память. Установим обелиск на главной площади и выбьем на камне надпись в назидание новым поколениям эрцев. И люди сделали денежный сбор и жертвовали щедро, как никогда. Третий жрец посетовал на новое поколение, дескать чересчур много безбожников, и безразлично им спасение народа. «Как и мы с вами, — утешил его Итро, — также и в бога неверующие больны сладкой верой в избранность. И потому они скорее с нами, чем против нас, и числом и мощью своей вывезут нашу колесницу к вожделенному спасению.»
Глава 10 Нимрод
К тому времени, когда Сара родила Гиладу первое дитя, у сверстника его Итро росли пятеро ребятишек, и тихая скромная супруга его была беременна шестым. Итро Окс не был уроженцем страны Эрцель. Родители, эрцы, пожелали воссоединиться со своим народом и прибыли издалека, и с ними их чадо — восьмилетний Итро. В те годы страна Эрцель была слишком молода и не слишком богата, чтобы ставить на ноги своих новичков. Отец и мать работали с утра до ночи, торопливо кладя кирпич за кирпичом в стены здания желанного благополучия. Поглощенные затягивающим и изнурительным этим занятием, не имея досуга для отрока и полагая, что лучшее правило воспитания — не слишком воспитывать, они определили его в интернатную школу. В праздничные и выходные дни Итро присоединялся к отцу с матерью, утешая, радуя и подавая надежды, а прочее время пребывал в школе вдали от дома.
Оксы разделили общую судьбу семей переселенцев. Под ярмом труда, сулящего лучшую долю, отягченные старым опытом и чересчур долго безъязыкие, невосприимчивые к новизне, вернувшей их на нижнюю жизненную ступень и заставившую вновь карабкаться вверх, взрослые утрачивают престиж наставников в детских глазах. По чистому пишется быстрей и прочней, чем поверх написанного. Юный ум живо впитывает начала опыта. Становясь безраздельным авторитетом, новые искусные учителя выуживают детей из семейного тупика. Хорошие лошади выйдут и из диких жеребят, если их правильно выездить. Пройдет несколько недолгих лет, и родители поймут, что наследники ничего не наследовали.
Школа, в которую Оксы–атеисты отдали учиться Итро по совету случайного знакомого, оказалась религиозным заведением. Учителя добры, товарищи неожиданно не злы к новичку. Быстро овладевая языком, Итро стал делать успехи. Мудрость святых книг эрцев давалось ему хорошо. Он охотно принимал на себя бремя праведности и отлично усваивал утилитарный смысл, что в строке и за строкой. Учителями Итро были жрецы. Школа принадлежала к важной в стране Эрцель корпорации религиозных ее жителей, во главе которой стоял жрец по фамилии Ках.
Руководящая идея жреца Каха состояла в создании внутри страны Эрцель добровольного гетто из богобоязненных эрцев, которые живут праведно, ревностно соблюдая заповеди. Ках признавал законным только один вид труда для мужчин своей корпорации — читать самим и разъяснять другим святые книги, глубины мудрости которых он полагал доступными без исключения всем. Прочие виды деятельности, включая военную, презирались, и соблазнявшиеся ради заработка подвергались гонениям внутри сплоченной общины. Как и все эрцы, Ках мечтал о спасении народа, но осуждал стремление ускорить его суетой рук человеческих, ибо спасение доставит бог. Ках не был ретроградом или мелочным тираном, гасящим искру свободомыслия. Скажем, одеяние мужской половины его корпорации хоть и оличалось единообразным фасоном двухвековой давности, но, в то время, как часть мужчин вправляла штанины черных брюк в носки белого цвета, другая же их часть была привержена черным носкам. «Эрцам, избранникам божьим, нельзя походить на прочие народы. И в одежде эрц должен выделять себя!» — говаривал Ках нижестоящим в жреческой иерархии.
По достижении брачного возраста — восемнадцать лет по неписанным правилам корпорации — Итро, при деятельной помощи общины и с немого благословения родителей, был оженен на бедной и безгласной девушке, воспитанной в духе почитания мужа и послушания ему.
Итро не лишен честолюбия. Ему хотелось деятельности и успехов. Жаль, что трудолюбие его не получило развития в рядах корпорации Каха. Молодой Окс стремился на волю. В детстве он успел глотнуть иных, не святых книг, и, вспоминая кое–что, прозвал своих товарищей белоносочниками и черноносочниками. И вот, Итро решается на драматический шаг. Он оставляет Каха и переходит в другую корпорацию, которую возглавляет жрец по фамилии Шук. Так началась дружба Итро с братьями Фальк, тоже сторонниками Шука.
Великой целью Шука являлось возвращение земель за серой линией ради приближения часа спасения, достигаемого умами верующих его адептов и руками безбожных эрцев. Не только в отношении к спасению, но и в других отношениях разнились воззрения Шука от воззрений его идейного антипода. Шук поощрял труд, в том числе и дозированный военный. Члены корпорации Шука, пребывая за серой линией, например, в Бейт Шэме, любили обувать сандалии и одевать рубахи в клетку. Впрочем, отношение Шука к одежде отличалось либерализмом. Корпорации не были дружны между собой, скорее враждовали. Главы же их, жрецы Ках и Шук, ни речами уст, ни словом печатным, никогда и нигде не упоминали друг о друге, словно соперника не существовало вовсе. Не замечать — сильнее, чем опровергать чужое и утверждать свое.
Умный читатель святых книг научается понимать, каким образом зацепляются друг за друга колесики в механизме человеческой души, и знает, на какие пружинки следует нажимать, чтобы колесики эти поворачивались в нужную сторону. Иными словами, древние тексты выучили Итро Окса на хорошего психолога–практика. Он умел нравиться, примирять, подстрекать. Райлика, страшившаяся фанатизма братьев, почитала Итро за либерала меж ними и неосознанно доверяла ему.
В стане жреца Шука Итро нашел приложение своему дарованию. Он сделался влиятельным человеком в благословляемой Шуком Правой партии, прослыл признанным мастером тактики. Подвиг Хеврона Фалька хоть и не пропал втуне, но войны не разжег и левых не отчаял. Неунывающий Итро выдвинул план: диспут наподобие средневекового. По замыслу, диспут между правыми и левыми предполагался на главной площади Авива, при огромном стечении эрцев. А после диспута — плебисцит, который определит судьбу мира с герами. Идея получила народное признание, и обе стороны, каждая рвется к победе, начали подготовку. И никому не ведомо было, что творец плана, объявленного публично, имел в голове еще один план, но тайный.
***Поздним вечером Шай Толедано сидел в своем маленьком редакторском кабинете и тяжело ворочал усталыми мозгами. Изнурительные для прессы дни. Буря политической борьбы разыгралась не на шутку. Поспеть, увидеть, услышать, прочитать, написать. Не хватало дня. Теперь и вечера не хватает. Шаю, как и прежде, близки правые идеи, хоть и не все. Деяние Хеврона Фалька грузом легло на совесть. «Безумие пожирает здравомыслие» — размышлял Шай. Он полон почтения к Первому министру, в испытаниях стойкому, как оловянный солдатик. «Кажется, я раздваиваюсь!» — думал.
Вошел Мики Парицки.
— Приветствую тебя, боевой товарищ! Ты на посту в столь поздний час! — проговорил вошедший.
— Рад тебе, дружище! Принес материал?
— Какая же еще причина сведет двух психов ночью в редакции?
— Клади рукопись на стол. Посмотрим завтра. Садись, я сварю кофе.
— Кофе? Хорошо. Не иначе, хочешь занять гостя беседой!
— Хорош гость! Хозяином обосновался у нас.
— Шай, нет времени рассусоливать. Разливай кофе, да выкладывай поскорей.
— Что ты думаешь о диспуте и плебисците, Мики?
— Чудный шанс для звезды господина Ламма блеснуть на авивском небосводе.
— А если серьезно?
— Не потерять бы истину в излишних спорах! А так, я — как все наши: жду и надеюсь.
— Хорошо, что упомянул Нимрода.
— Как не упомянуть его? Он свел с ума страну Эрцель.
— Довольно иронии.
— А ты переходи к делу.
— Мики, день диспута совпадает с религиозным праздником. Это плохо. Я информирован. Правые и люди Шука будут слишком возбуждены. Есть горячие головы. Дело может принять дурной оборот.
— Вече под охраной тысяч полицейских. Чего же еще?
— Я думаю, следует перенести диспут на другой день.
— Я пешка! Скажи Нимроду!
— Я говорил ему! Предупреждал, что есть опасность лично для него.
— И что же?
— Он рассмеялся в ответ, сказал: «Угрозами меня не запугать!» Молодой, наивный, упрямый шназ!
— Предоставь дело Райлике.
— Говоривши с Нимродом, мне теперь невозможно обращаться к Райлике.
— Боишься, Нимрод догадается, что ты думаешь, что он подкаблучник?
— Я так не думаю…
— Что вам угодно от меня, господин Толедано?
— Остереги Райлику, скажи, что многие ненавидят Нимрода.
— Да ведь нет опасности! Фантазируешь!
— Мики, это важно. День диспута надо менять. Я на тебя надеюсь.
Мики принял задумчивый вид. Шай расценил молчание друга, как знак неохотного согласия.
«Возможно, Шай прав. Но какого черта? Уж хлопотал однажды за этого выскочку–шназа! Пусть намнут ему бока! Ладно, утро вечера мудренее» — размышлял Мики по дороге домой.
Утром Мики вспомнил ночной разговор. И не унял гордыню, и не одолел зависть.
***И было утро, и был вечер, день последний.
В станах противостоящих партий составлены речи, приготовлены каверзные вопросы к противнику, выучены импровизированные ответы. Завтра, в праздничный день — вече народное.
Не спокойно на сердце у Райлики. С тех пор, как Нимрод двинулся в гору, стал одними любим и другими ненавидим, свеча тревоги то тускло, то ярко горит в ее душе. Кто больше всего на свете жаждет покоя, от того непокой не отступает.
— Береги себя, Нимрод. У тебя не только противники, есть и враги.
— Я не боюсь, Райлика!
— И правильно, не бойся! Но береги себя, милый!
— Ты что–нибудь слышала? Что–то или кто–то грозит мне?
— Ничего определенного. Но завтра диспут. Воздух тяжел, как перед грозой. А ты слышал?
— Я — да, то есть нет… — осекся Нимрод.
Райлика разыскала Итро. В этот день он находился в Авиве, в штабе Правой партии.
— Здравствуйте, Итро. Удивлены?
— Здравствуйте, Райлика, я рад вас видеть. Что привело вас сюда?
— Итро, вы не из наших, но я доверяю вам больше, чем братьям. Я боюсь за Нимрода. Ему ничего не грозит?
— Райлика, мы противники, которые блюдут закон.
— Вы не ответили. Нимроду ничего не грозит?
— Нимроду ничего не грозит. Ваш вопрос обиден, но извиняется любовью.
— Ах, Итро! Вы лучший среди ваших! Обещайте мне, что сбережете Нимрода!
— Райлика, вы растрогали меня! Клянусь, волос не упадет с головы вашего мужа! Хотя клятва вовсе ни к чему. В конечном счете, у всех эрцев общая цель, не так ли?
— Я благодарна вам, Итро. Я почти спокойна. До свидания.
— До свидания, Райлика. До встречи на диспуте.
И Райлика, почти спокойная, покинула штаб Правой партии.
***Диспут открылся речами. Жребий указал на первого оратора — от Правой партии. Тот произнес свою речь. Гул приветствий и громкие возгласы ликования раздались справа от трибуны. Молчание слева. Вторым говорил делегат Левой партии. Это — Нимрод. Райлика старалась держаться возле мужа — так ей спокойнее. В суматохе ее оттеснили, она не заметила, как оказалась вдалеке от трибуны. Слово Нимрода было прекрасно. Аплодисменты слева. Свист, трещетки, хлопушки, проклятия — справа. «В споре, как на войне: слабый шумит, надеясь впечатлить и устрашить» — удовлетворенно думал Нимрод, спускаясь с трибуны.
Вдруг гром тишины разорвал небо. Несколько секунд беззвучия. Потом в воздух взвился нестерпимо пронзительный, истерический крик. За ним другой, третий. Вопли одиночек превратились в рев толпы. Давка, неразбериха, сирены полицейских машин. Тысячи ринулись с площади в рукава улиц. Райлика кинулась навстречу потоку — скорей к трибуне. Мики и Шай — с ней. Прорвались. Пустое пространство. Тело Нимрода распластано на асфальте. Кровь. Сквозь остатки стада продирается черный автомобиль, за зарешеченными окнами — контур человека в наручниках. Истошный, звериный вопль вырвался из горла Райлики. Она рвется к Нимроду, полицейские преграждают дорогу.
Санитарная машина мчит Нимрода и Райлику навстречу страшному приговору. Она лихорадочно целует белый лоб, белые губы, белокурые волосы. Соленый вкус. Это ее слезы на его лице.
— Не умирай, не умирай!
— Любимая Райлика…
— Не умирай!