— Что ты делаешь, Зил… Кристиан?! — прошипел Квай, подталкивая меня в самый дальний от входа угол комнаты. — Тебя же узнают!
— Ну и что? — от волнения мой голос прозвучал излишне раздраженно. — Что с того?! Это мой родной монастырь! От кого мне прятаться? Квай, говори, что знаешь!
— Ничего я не знаю! — буркнул он, сжимая кулаки и садясь на кровать.
— Говори, почему я должен прятаться от своих?
Он огрызнулся:
— Потому что мне так сказали старшие, и я не хочу нарушать запрет!
— С каких это пор?
Квай опять уставился в серый пол. Пришлось менять тактику, потому что я хорошо знал это выражение лица друга. Уж если он уперся, то пиши пропало.
— Слушай, мы ведь с самого раннего детства друзья, — я сел рядом с ним и сбросил капюшон с головы. — Я никогда ничего не таил от вас с Ситом и Виртом. Все было общим. Что изменилось?
— То, что, когда тебя забрали во Внешний Круг, наставник Диэнус выставил Вирта против Сита, и тот случайно убил его! — выпалил он. — Вот так!
Меня снова окатило ледяной волной. Казалось, кожа на спине вздыбилась от мороза, когда я это услышал. Даже то, что одного из нас уже нет в живых, Агриппа скрывал от меня!
— Мастера посоха против мастера цепа?.. — я сам не узнал свой голос, таким он был вялым, а все из-за мечущихся во все стороны мыслей. — Где же теперь Вирт?
— Ходят слухи, что на суде, где разбирали его дело, присутствовал сам Иерарх. Говорят, он лично приговорил Вирта к заключению в Пенитенциарии… А это значит…
— …что его уже тоже нет в живых… — выговорил я, пытаясь осознать и принять услышанное.
Мне вспоминались наши тайные вылазки с Кваем, Виртом и Ситом, наши разговоры и выходки, не соответствующие поведению благонравных послушников, то, как мы выгораживали друг друга, получая, подчас незаслуженно, нагоняи — один за другого… И тут я узнаю, что нас стало вдвое меньше! Что еще скрывают от меня, никому не позволяя говорить о прошедших годах, пока меня здесь не было?
— Да, наверное, Вирт Ат тоже уже умер, — согласился Квай. — В Пенитенциарии живут совсем мало… Кристиан, послушай, уходи обратно и не возвращайся сюда. Мне кажется, вокруг тебя творится что-то очень нехорошее, а ты сам в великой опасности. Даже здесь. Отец Агриппа недаром соблюдал такие предосторожности, когда привел меня к тебе два месяца назад!
— Ты мне одно скажи: что со мной случилось во Внешнем Круге?
— Мне не рассказывали! Не рассказывали мне! Я ничего не знаю и тебе не советую в это лезть! Тебе слишком легко живется, да? Уходи обратно, молю тебя, Зил… Кристиан!
Я внимательно посмотрел в его глаза и понял, что он не лжет. Ему действительно ничего не известно. И он не желает знать запретных тем. Квай всегда был самым осторожным и уставопослушным в нашей четверке…
Добиваться чего-то еще от старого приятеля было бесполезно. С таким же успехом я мог пытать о своей судьбе любого обитателя Хеала.
Квай выглянул в коридор, успокоился и выпустил меня. Я снова спрятался под капюшоном, обнял друга на прощание и выскользнул прочь. Мне снова показалось, что в конце коридора промелькнула тень. И, вроде бы, это была та же тень…
Куда идти теперь, я не знал. Разве что обратно — упросить отца Агриппу сжалиться надо мной и рассказать правду?
Звук голосов, гулким эхом усиленный и разнесшийся по всей галерее, заставил меня свернуть на черную лестницу. В былые времена мы часто собирались там с друзьями, почти не рискуя, что наставники застанут нас врасплох: этот путь обитатели Хеала выбирали очень редко. Лестница вела к балюстраде на пятом этаже, но выход туда был заблокирован задолго до моего рождения. А вот совершенно пустой подвал стоял открытым — там-то мы обычно и планировали свои вылазки. Он и теперь манил темнотой, и я бесшумно шагнул под ступеньки, дабы скрыться и пропустить группу молодых монахов мимо себя. Стоило мне обернуться в коридор, чья-то крепкая рука схватила меня за плечо, рванула назад и вниз…
Я вывернулся и сделал несколько сальто, отлично помня о крутой каменной лестнице, на которой по незнанию и в темноте можно было бы свернуть себе шею. Таким вот замысловатым образом спустившись по ней, я принял оборонительную позу, но невидимый враг притаился, успев захлопнуть за нами дверь. Не ведаю, сколь острым было его зрение, однако мои глаза отказывались различать что-либо в полной тьме. Оставалось надеяться на слух, и он меня не подвел: я услышал шорох позади, присел и на ощупь сбил противника с ног. Некоторое время мы дрались вслепую, и он был очень силен. Но по его действиям я догадался, что не убить он меня хочет, а обездвижить.
— Зил, стой! — выдохнул он, когда я уже занес руку над его яремной впадиной, намереваясь парализовать ударом пальцев.
Голос был знакомым. Я ухватил его повыше кисти и ощутил шрам, браслетом обвивший запястье.
— Кто это?
— Это я. Зажги свечу, она все еще на прежнем месте.
Свечной огарок и правда лежал в щели между плитой пола и нижней ступенью. Там же было спрятано огниво. Об этом знали четверо…
Уже высекая огонь, я догадался, кого сейчас увижу, и все же не сдержал удивленного возгласа, едва узнав изменившегося Вирта Ата:
— Вирт?! Мне о тебе сказали, что ты мертв!
— Вот незадача-то, — мрачно проворчал старый друг, поднимаясь на ноги и потирая шрам на руке. — А мне — о тебе.
— Что на тебе надето? — я повел свечой из стороны в сторону, и тени запрыгали по стенам.
У него действительно было странное одеяние, совершенно не похожее на наше, монашеское. Странная повязка, намотанная на голову и ниспадающая на шею, длинные кожаные наплечники, торчащие крыльями чуть вверх, рубаха, подпоясанная толстым кожаным ремнем, брюки, широкие настолько, что не сразу отличишь их от подола рясы; на руках — короткие, чуть прикрывающие кисть и ладони, перчатки. И длинный, слегка изогнутый меч в ножнах на бедре, который он даже не собирался обнажать против меня…
— Ну довольно уже разглядывать. Я сюда пришел не сказки рассказывать и не красоваться, Зил. Времени мало. Меня вот-вот хватятся, и будет туго.
— Кто хватится и где?
— В Епархии, Зил. Садись и слушай. Не верь, а просто слушай. Потом я кое-что покажу тебе.
Мы уселись прямо на ступеньку, и я поставил свечу нам под ноги. Вирт повернулся ко мне. В черных провалах на месте его глаз угадывалось отчаяние. Я снова чувствовал его и понимал. С ним случилось что-то страшное. Нет, не только смерть Сита, а что-то еще. Свеча вспыхнула поярче, разгоняя страшный мираж и возвращая лицу Вирта глаза — живые и знакомые.
— Зил, всё плохо. То, что твоей гибели желал Иерарх Эндомион — полбеды…
Я поперхнулся воздухом. Откуда великому Иерарху знать о моем существовании и зачем ему нужна моя смерть? Мне с трудом удалось удержаться от вопроса, не бредит ли мой собеседник.
А Вирт продолжал:
— Гораздо хуже, что они с Благочинными привели в этот мир такую библейскую чуму, что недолго осталось жить Внешнему Кругу… Я грешен: в помутнении рассудка я помогал им в том ритуале с Зеркалом. Мор и его народ уже здесь. Неслышной поступью он поражает этот мир, словно страшная хворь…
Мне все сильнее казалось, что он сошел с ума и несет какую-то чепуху. Но свеча снова озарила его лицо, его ясный и разумный взгляд. Он не был сумасшедшим. Он много страдал, но сохранил рассудок.
— Кто таков Мор и его народ?
— Они — это мы. Я не знаю, как по-другому объяснить тебе. Я мало пребывал во Внешнем Круге, мало знаю. Я говорю, как понял, как уяснил себе то, что было передо мной. В нашем мире когда-то давно случилась страшная война, погубившая много людей. А в том мире ее не было. И все у нас с ними происходило по-разному. Вот все, что я знаю.
— Так зачем они здесь, Вирт?! — ужаснулся я.
— Им нет места там. Они задыхаются. Их стало невероятно много. А Эндомион предложил им сговор… Людей Внешнего Круга он считает искусственными, противными Всевышнему, достойными искоренения. Пришедшие им на смену, как он говорит, будут настоящими людьми и вернут мир Богу…
Я решительно не понимал ничего из того, что он мне рассказал. Как возник этот «другой» мир? Какое дело Иерарху до проблем Внешнего Круга? И при чем тут я?
— Ты сказал, что Иерарх желает моей гибели. Меня от него прячет Агриппа?
— Да. Магистр догадался обо всем. Идем. Теперь мне нужно кое-что показать тебе.
Мы выскользнули из подвала. Снаружи смеркалось, и покинуть Хеала незамеченными нам стало проще. Вирт шел, чуть обгоняя меня и придерживая на бедре рукоять своего меча.
— Что теперь происходит с людьми Внешнего Круга и этими… пришлыми?
Он пожал плечами, и наплечники вскинулись, точно Вирт взлетал.
— Если не война, то не знаю.
— Что ты хочешь мне показать?
— Ты сам увидишь. Не буду ничего говорить: хочу, чтобы ты понял.
— Если не война, то не знаю.
— Что ты хочешь мне показать?
— Ты сам увидишь. Не буду ничего говорить: хочу, чтобы ты понял.
— Тогда хотя бы объясни, почему Владыко Эндомион собирался умертвить меня? Как я стал ему известен?
Вирт шикнул, и мы переместились в молельню, став там на колени и прикинувшись погруженными в медитацию послушниками. Мимо нас, не замечая и тоже о чем-то беседуя вполголоса, прошли настоятель и хозяйственник монастыря.
Когда все стихло, мой друг торопливо вскочил на ноги и помчался в сторону алтаря. Я — за ним. Мы проникли за колонны, пробежали через низкий и узкий коридор и вскоре очутились на монастырском погосте.
— Ты стал известен Иерарху по одной причине. Тебе с самого рождения прочили сан следующего главы нашей Епархии. Потому у тебя такое второе имя.
— Но ведь, даже если это так, вступление в сан происходит лишь после смерти правящего Иерарха, не раньше! — воскликнул я, решительно не понимая, чем я мог досадить Эндомиону, пусть по каким-то неведомым мне причинам и должен был когда-то в далеком будущем продолжить его работу.
— Да. После. Но посмотри на себя в зеркало, а потом попробуй отыскать в библиотеке старинные гравюры с портретом Основателя Фауста. Он изменил наш мир. Он приветствовал появление новых людей, смешение всех известных религий, рас и национальностей. А в тебе течет его кровь, у тебя его характер, образ мышления и…
…Тут что-то взблеснуло у меня в памяти. Я лежу в пыли где-то под землей, у рукотворной каменной стены. Дышать нечем. От жары песок готов стать стеклом. Мои внутренности выворачивает от боли, кровь утекает в пересохшую землю. Всего несколько шагов я не дошел до погребальной камеры, как это было отмечено на секретной карте… Сознание уплывает…
…и я смотрю на Вирта, а он, внимательно, на меня:
— Ты здесь, Зил? Смотри.
Мы находились посреди кладбища. Под ногами там и тут чернели мокрым камнем надгробные плиты с именами почивших в вечности монахов. На глаза попалось имя рыжего Сита. Но Вирт, поклонившись могиле, коснувшись плиты и что-то прошептав, повлек меня дальше. На самом краю погоста одиноко пристроилось свежее захоронение.
— Прочти, — посоветовал мой спутник.
С внутренним трепетом подошел я поближе и, пораженный, прочел: «Зил Элинор, послушник монастыря».
— Я был на этих похоронах, — прошептал Вирт. — И Эндомион, и Мор, и я проверяли: это был ты, и ты был мертв, мертв окончательно и бесповоротно. Но я подождал ночи, в отличие от них…
Для меня его слова были набором непонятных звуков. Лишь позже я начал осознавать, что он говорит.
— Могилу разрыли два монаха-лекаря, возле них стоял и ждал Агриппа. Твой труп погрузили на носилки и унесли прочь. Это захоронение пусто, они закопали пустой гроб.
Словно лезвие меча Желтого Всадника пронзило меня наяву. И я вспомнил каждую секунду своей жизни во Внешнем Круге вплоть до последних слов на пустыре близ Бруклинских развалин в Нью-Йорке на Земле…
* * *Фауст, взгорье Каворат, «Ничья» земля, конец июля 1002 года
Серая птица, высидевшая птенцов в гнезде над монастырской дверью, кружила в небе. Она радовалась перерыву между дождями. Безрадостная земля далеко внизу была ей привычна. Птица никогда не раздумывала, любит ли она места, в которых родилась и живет. Она просто незатейливо жила, ничего не пытаясь изменить, найти, открыть. И однажды ей довелось узнать человека — он подкармливал ее. Не то чтобы дело дошло до дружбы, но птаха подпускала ближе к себе и к гнезду только его.
И сейчас она видела этого человека бегущим по дороге. Птица была любопытной, поэтому тут же снизила полет и последовала за ним. Ей было видно, где кончается эта дорога: серо-желтая лента вела к большому поселению, огражденному стеной. С виду город казался безлюдным, но птица не раз видела там жителей, прячущихся в домах, а иногда и человеческих детей, маленьких и громкоголосых.
Старый знакомый преодолел мост над глинистой речушкой и чуть сбавил бег. Пернатой наблюдательнице показалось, что он устал, и она полетела дальше, к Городу на взгорье.
С той стороны к высокому каменному забору бежал другой человек. Он отличался от приятеля птицы тем, что был женщиной. Снизившись, пичуга уселась на городскую стену, свистнула и качнула хвостом. Только она могла видеть, как приближаются друг к другу эти двое. Почти одновременно они достигли забора, почти одновременно их ладони хлопнули по камню. Оба стояли, ссутулившись и опустив голову. Не будь меж ними стены, их руки сошлись бы, а так они и не подозревали о существовании друг друга. Прыгая по ветхой гранитной кладке, птица склоняла головку то к одному краю, то к другому, черными глазками с интересом изучая людей внизу. Они, эти люди, были такие разные, а переживали одно и то же: им казалось, что весь мир отвернулся от них, что они потеряли все и что выхода нет…
Сердце застучало под перьями серой грудки. Птице захотелось крикнуть, что все очень просто. Она раскинула крылья, оттолкнулась от стены и взмыла в воздух. Вот так. Всего-навсего!
И люди заметили ее. Оба проводили ее взглядом.
Снова заморосило…
4. Явление Фараона
Земля, Мексика, Чолула, подземелье близ бывшего зиккурата Кетцалькоатля, конец июля 1002 года
Несколько невнятных картинок неизвестного мира — и Алан Палладас обнаружил себя скатывающимся с дискообразного подиума внутри пахнущего глиной помещения. Не он один был сбит с ног: вся группа, только что бежавшая с Клеомеда при помощи ТДМ, который действительно оказался внутри каверны, потеряла равновесие. Раненые Полина и Дик барахтались на полу, тихо ругаясь от боли. Фанни-Эдмон и в самом деле обрела свой истинный облик после переброски, и они с «папой Феликсом» первыми вскочили, чтобы оказаться во всеоружии. Вонючий дикарь, подвывая от страха, отползал в темный угол и явно рассчитывал, что во время суматохи о нем забудут. Чета Иллеоклео тоже была здесь и с готовностью выхватила плазменники, а теперь поводила ими из стороны в сторону, ища цель. Лучи фонарей беспорядочно метались по залу.
Целью, повинной в том, что все были сбиты с ног, оказался странный совершенно голый мужик возраста Алана. Этот валялся ничком посреди трансдематериализатора и не подавал признаков жизни.
— Черт возьми, это кто? — Фанни грубовато ткнула ногой в бок обнаженного. — Рехнуться можно: то один, то другой! Сколько их там еще?
— Кого «их», Фи? — уточнил Палладас, с опаской наклоняясь над лежащим и пытаясь посветить ему в лицо.
— Этих, взявших моду вываливаться из темноты и сбивать с ног!
Тем временем Алан почуял убийственно крепкий запах спиртного. Вернее, это был уже наполовину перегар.
— Ну и пойло! — вырвалось у биохимика, обладавшего исключительным обонянием и оттого едва сдержавшего рвотный спазм. — Где такое наливают?!
— Вы о чем? — Феликс присел на корточки возле них.
Палладас брезгливо указал средним пальцем в сторону голого мужика:
— Я об этом. Похоже, он мертвецки пьян…
— Матка Боска! Еще этого нам не хватало, знаете ли! — подала голос Буш-Яновская. — Откуда, правда что, все эти сюрпризы? Какие-то накладки при транспортировке?
Наконец не выдержал и Калиостро, которому удалось доползти до перепуганного пастуха и, опираясь на стену, сесть рядом с ним:
— Леди и джентльмены, а разрешите ли вопрос? Кому, если не секрет, вы сейчас адресуете все свои вопросы? Некому невидимому оператору телепорта? Или духу лампы?
Все примолкли. Воспользовавшись тишиной, жена полковника Иллеоклео негромко спросила:
— А кто-нибудь знает, где мы сейчас находимся?
— Надеюсь, что на Земле, — ответил Феликс Лагранж. — Исследовательская группа, по крайней мере, обещала именно это… Но для Египта здесь прохладновато, а других мест с ТДМ я не знаю…
Алан тем временем пытался привести в чувство пьяного незнакомца, но тот лишь мычал и ворочал головой.
— Прикройте ему… что ли… — неприязненно отворачиваясь, сказала Полина.
— Есть у кого нашатырь или еще что-нибудь дурно пахнущее? — Палладас понял, что его действия не увенчаются успехом, если не прибегнуть к помощи химии.
— Па, черт с ним. Надо спешить. Бросим его тут, прикроем чем-нибудь, чтобы не замерз, да и все. И этого, — гречанка указала на Эфия, — оставим охранять его. Как выберемся, так вызовем для них спасательную бригаду. Все, быстренько встаем и выдвигаемся!
Лучи фонариков заметались по комнате — это все начали подниматься на ноги и двинулись к единственному выходу. Только Эфий остался сидеть, нахохлившись, в темном углу. Козья кровь уже засохла на его руках, шее и лице и тянула кожу, напоминая о злых духах. Он не понял, что изменилось, ведь никакого передвижения не было, а место, где он оказался с уходящими теперь существами, стало иным — с низким потолком, с сырым запахом неизвестной почвы и еще чего-то неприятного, шибающего в нос со стороны обнаженного существа. Очень может быть, что существо тоже принесли в жертву злым духам, и те занялись им прежде Эфия, а самого пастуха приберегли на потом.