Кадр 17.
Мулька! А вот эти пальцы уже мои. Мы не стали фиксировать намотку второй метлы, намотал я, и все тут. И стал отбирать. Пошел чистяк. Чуть желтоватый, но чистяк.
Когда набралось куба полтора – сняли. Вместе с цепочкой пузырьков из-под канюли.
Кадр 18.
И когда добралась ровно пятиха – тоже.
Кадр 19.
А вот стоит Шантор Червиц с баяном наизготовку. Рядом – сижу я и закатываю рукав рубахи.
Кадр 20.
А это Шантор Червиц вонзил струну в мне центряк.
Кадр 21.
А это Шантор Червиц взял контроль. Контроль есть. Он течет черной полоской по дну баяна.
Кадр 22.
А вот Шантор Червиц вводит в мой веняк мульку. Половина осталась пока в баяне. Но это ненадолго.
Кадр 23.
ПрихоОод! Я сижу, Согнув руку в локте и заведя кулак за голову. На моем лице… Некоторые могут назвать это скушным словом «выражение». Но не выражение на нем. На нем – само блаженство.
Кадр 24.
БычоОок! У меня закрыты глаза, а Шантор Червиц засовывает мне в рот сигарету.
Кадр 25.
Тогда я этого не видел, но и это действо, оказывается, тоже засняли. Промывка баяна. Чевеид Снатайко набирает воду в машину из банки…
Кадр 26.
…и выпуливает ее длинной струей в открытое слуховое окно чердака. Видно, что на конце струя уже не монолитная, а делится на отдельные летящие капельки.
Кадр 27.
А тут я, приходнувшись, обнаруживаю, что осталось меньше десяти кадров. И ввожу жесткую цензуру.
Здесь Чевеид Снатайко трескает Шантора Червица. Баян уже на веняке и Чевеид Снатайко гонит.
Кадр 28.
Приход Чевеида Снатайко. Он смотрит в камеру бешеными глазами, в углу рта – неприкуренная еще сигарета, большой палец правой руки скрыт в локтевом сгибе левой. Это он дырку держит.
Кадр 29.
Ковырялки. Это я ставлю Чевеида Снатайко. Но у него уже такие хуевые вены, что с первого раза попасть не удается. Контроль есть, но как только я начинаю гнать – он срывается со струны. И это…
Кадр 30.
Задул. Чевеид Снатайко машет на меня кулаком. Я стою и развожу руками, в одной из которых баян с контролем и мулькой. Это подлый Шантор Червиц выхватил момент и запечатлел мой позор.
Кадр 31.
Теперь я снимаю, как Шантор Червиц трескает Чевеида Снатайко. И у Шантора Червица получается все с первого раза.
Кадр 32.
Меня уже прет нешутошно. И я решаю немного поизвращаться. Приход Чевеида Снатайко я снимаю, забравшись на кучу застывшего цемента. Сверху. И со спины.
Посему видно лишь его спину и мощный клуб дыма от первого затяга бычка с прихода.
Кадр 33.
Вместо того, чтобы снимать наши ублаготворенные рожи, я врубаюсь, что надо пофотографировать стрем-пакет.
На этом крупном кадре три наполовину опустошенные пузырька с мулькой, на одном из них, поперек горлышка, ледит струна с черной от окиси марганца метлой, а под ними – пока непромытый баян. Поршень его оттянут и внутри видны кровяные разводы.
Я долго тряс баян, чтобы они получились поживописнее.
Кадр 34.
А это задницы Шантора Червица и Чевеида Снатайко. Они высунулись в слуховое окно и что-то орут девкам внизу.
Кадр 35.
А это они влезли обратно. Ох, ну и разозлились они на меня, что я снял их в таком виде. Идут на меня, как зомби какие-то.
Кадр 36.
Засвечен.
Кадр 37.
Не весть откуда взявшееся белое пятно с волнистыми краями.
Но, в общем, все хорошо кончилось. Все остались живы. Всю мульку протрескали. Фотоаппарат благополучно забыли и я его запер. И в ночи пришлось опять идти на этот чердак и, при свете самопального фонарика, состоящего из батарейки «крона», двух проводов и масенькой тусклой лампочки, его разыскивать.
Но пленку эту мы осмелились проявить только через года полтора… А что случилось с ней потом – вам уж известно.
Так вот.
6. Евангелие от Клочкеда
Сгорбившись в три погибели, постоянно облизывая пересыхающие губы, Колчкед криво выводил в своей тетрадке: «Семарь-Здрахарь родил Шантора Червица, Чевеида Снатайко и Навотно Стоечко.
Шантор Червиц родил Седайко Стюмчика, Чевеид Снатайко родил Блима Кололея, а Навотно Стоечко родил Клочкеда…
И вот как это было:»
Долго еще мусолил Клочкед карандаш, но больше ничего путного на бумаге не появилось.
7. Шмон предков
Этого не избежать.
Не минула чаша сия и Навотно Стоечко.
В один злосчастный вечер за ужином батянька как-то особенно хмуро посмотрел на маманьку и предложил Навотно Стоечко:
– А ну-ка, покажи руки!
Навотно Стоечко решил сыграть дурачка и показал, как в детстве, ладони. Чистые. Ну, разве что у ногтей желтизна. Куда кусочки черного попали.
– Ты мне дурачка не играй! – Предупредил батянька. – Задери-ка рукава!
– Может, сейчас не надо? – Всхлипнула маманька и Навотно Стоечко, если до той поры у него еще могли оставаться некие иллюзии, теперь окончательно понял: его выкупили.
– Надо! – Отрубил батянька и Навотно Стоечко въехал, что деваться некуда.
Движения Навотно Стоечко сразу приобрели некую замедленность. Он долго допивал чай, потом долго расстегивал манжеты на рубахе и, наконец, перед взорами батяньки и маманьки возникли навотностоечковские руки. Ничего примечательного. Только на локтевых сгибах краснелось множество мелких точек.
– Колешься. – Констатировал батянька. А маманька спрятала лицо в ладонях и тихо завыла:
– Ой-йой-йой-йой!..
А Навотно Стоечко лишь пожал плечами. Чего отрицать очевидное?
– Ты мне рожи-то не строй! – Вспылил батянька и грохнул кулаком по столу. – Отвечай, когда тебя отец спрашивает!
Навотно Стоечко не слышал никаких вопросов, но счел за лучшее сказать:
– Ну.
– Хуй гну! – Заорал батянька. – Отвечай, подонок, колешься?
– Да. – Выплюнул батяньке в багровую морду Навотно Стоечко.
– Видишь, мать?! – Батянька разом успокоился. – Он колется. И что теперь с ним делать? В милицию сдать? Или в дурку? Пусть его там вылечат.
Милиции Навотно Стоечко не боялся. Ну, дырки, ну, трескается. Так за употребление не сажают. А вот дурки Навотно Стоечко боялся. И даже очень.
– А, может, он сам? – Предложила маманька. – Ну, бросит:
– Хуй такие, как он, бросают. – Пробурчал батянька, но все же, признавая за Навотно Стоечко право голоса, повернулся к нему и спросил:
– Бросишь?
– Брошу. – Твердо пообещал Навотно Стоечко, еще не веря такой удаче и даже кивнул в подтверждение своего слова. Конечно, ничего бросать он не собирался. Сейчас, во всяком случае. Вот потом, когда надо будет здоровье поправить – он станет ремиссионером. На какое-то время. А пока, чего завязывать? Просто теперь ему надо будет менять места вмазок. Не трескаться все время в одно место, а разнообразить места введения. Или на постоянку в ноги ставиться. Там-то смотреть уж не должны.
– Врешь ведь. – Покачал головой батянька. – по глазам вижу – врешь!
– Да, брошу я! – Развел руками Навотно Стоечко. – Я ж не на опиях. Это винт. А к нему зависимости нет.
– Нет зависимости? – Покачал головой батянька. – А чего ты тогда его употребляешь?
– Да я ж не каждый же день!
– А тут вот кто тебя знает. Может, и каждый… – Батянька встал. – Ну, а чтобы тебе легче было бросить: – И пошел в комнату Навотно Стоечко.
Навотно Стоечко за ним, понимая, что шмона уже не избежать.
– Ну. – Батянька остановился посреди навотностоечковской комнаты. – Сам все выдашь, или мне у тебя все тут переворошить?
Навотно Стоечко осмотрел свою каморку и едва не поперхнулся. Доказательства его винтового торчания были практически всюду. Фантики от баянов, гарахи, петухи, библиотеки. Даже несколько порожних пузырей сала стояли на книжной полке.
– Сам. – Потупился Навотно Стоечко. Нет, понятно, что он решил выдать лишь малую часть, чтобы оставить в сохранности самое ценное.
Навотно Стоечко полез под кровать и достал из-под нее пакет с баянами. Из-за стола он извлек бутыль с вторяками. Все равно он их отбивал дня два назад: Из-за батареи он извлек целлофановый пакет с мусором от прошлого зашира.
– Вот. – Грустно сказал Навотно Стоечко.
– Ой-йой-йой-йой! – Запричитала маманька, узрев из дверей кучу доказательств наркомании сынули.
– А теперь, не обессудь. Я сам пройдусь. – Заявил батянька и решительно
стал исследовать навотностоечковскую комнату. В результате этого беспрецедентного рейда куча на полу увеличилась вчетверо.
Батянька нашел и компот, и еще два пакета с баянами, и свежие вторяки, и библиотеки, и реакторы, и щелочильные емкости: В этой куче оказались предметы, которые даже параноидальный рассудок не смог бы ассоциировать с наркоманией.
Навотно Стоечко хоть как-то пытался защитить свое жилище от этой напасти:
– Эй. А зачем ты взял пирамиду?
Эту пирамиду Навотно Стоечко соорудил на замороке. Извел на нее несколько листов ватмана, спизженного на кафедре начерталки. Он где-то прочитал, что в таких конструкциях мясо не гниет, а лезвия самозатачиваются. И хотел похранить внутри винт и затупленные струны. Посмотреть, что из этого получится.
– Эй. А зачем ты взял пирамиду?
Эту пирамиду Навотно Стоечко соорудил на замороке. Извел на нее несколько листов ватмана, спизженного на кафедре начерталки. Он где-то прочитал, что в таких конструкциях мясо не гниет, а лезвия самозатачиваются. И хотел похранить внутри винт и затупленные струны. Посмотреть, что из этого получится.
Ответ был шокирующ:
– С ее помощью ты дышишь наркотиками!
Не зная, что ответить на такое, Навотно Стоечко кинулся к следующему прибору. Это был самодельный микроскоп, сварганенный из кучи линз, который тоже неожиданно приобрел статус наркоманского дивайса.
– А линзы куда?! – В отчаянии возопил Навотно Стоечко.
– Ими ты наркотики рассматриваешь!
– А книги! Книги! Это чужие. Мне их вернуть надо!
– В них ты наркотики сушишь!
– А диски. Это же музыка!
– В них ты наркотики носишь!
– А фотоаппарат! Его-то почему?
– Чтобы своих друзей-наркоманов не вздумал фотографировать!
– А свечки? Зачем их забирать?
– Ты на них винт варишь!
– А утюг?.. Чем я гладить рубашки буду?
– Ты на нем тоже винт варишь!
– А бра! Лампочку зачем выкручивать?
– Чтобы ты на ней винт не варил!
– Это же мои рисунки! Мои записи!! Не надо!!!
– Надо. Они тебе будут напоминать о наркомании!
– Бать! Это же колонки! Музыка!!
– Знаю. А откуда я шприцы достал? Вот чтоб в них больше не прятал!
– Это же мой любимый галстук!!..
– Ты им перетягиваешь вены, чтобы колоться.
– А ремень? Подтяжки!!
– То же самое!
– Это радиодетали! Провода! Их зачем?!.. Я из них паяю!..
– Когда наколешься – тогда и паяешь. Нечего тут помойку разводить!..
– Это же карандаши. Они-то почему?!
– Ты ими толчешь и раскатываешь таблетки! Я уже все про это прочитал! Знаю! Меня больше не проведешь!
– Ой-йой-йой-йой!..
…
Через час в комнате Навотно Стоечко остались лишь кровать, девственный письменный стол, одинокий стул, полупустые книжные полки, на которых осталась лишь учебная литература, да комплект из одной ручки и одного карандаша, вся его одежда, да постельное белье…
Правда, через неделю-другую маманька постепенно вернула ему почти все. Ибо все это оказалось сгружено в запираемой комнате родаков и за каждый предмет Навотно Стоечко выдерживал многочасовой словесный бой, доказывая непричастность конкретной вещи к его пристрастию.
Ну, а все ширяльные принадлежности, неопознанные сразу, и не выброшенные в тот же вечер, Навотно Стоечко спиздил из этой кучи на следующее утро, едва предки двинули на работу.
Среди этих вещей был флакончик дезодоранта, в котором спрятанный, бултыхался фурик с винтом, которым Навотно Стоечко немедленно преспокойно втрескался в оборотку и пошел в колледж.
И еще года три маманька и батянька Навотно Стоечко были уверены, что их сынуля больше не торчит.
8. Диалог
– Слышь, почему, как только у меня ремиссия чуть дольше недели, мною начинают овладевать прогибиционистские настроения?
– Втрескайся – и пройдет. Сразу
9. Тазик из-под кровати
Аксиома: Эфедрин есть! Его не может не быть!
Лемма: Варщик всегда найдет из чего замутить винта.
Доказательство: Хата подавляла своей пустотой. Клочкед, тяжело переставляя ногу с фуфляком на лодыжке, проковылял на кухню, присосался к крану, смывая многодневную горечь и орошая потрескавшийся язык животворящей влагой. Несколько глотков воняющей хлоркой воды произвели с организмом торчка волшебное изменение. Клочкед явственно почувствовал флэш-бэк, словно не ядреного раствора солей кальция хапанул он, а поставился квадратом семарь-здрахарьского винтеца.
После чуда, мозги Клочкеда съежившиеся, похожие, если бы кому-то вздумалось провести домашнюю трепанацию, на две ягоды сушеного чернослива, моментально налились соками, взбухли, словно весенние сморчки, и, проснувшись от вынужденного анабиоза, принялись обрабатывать все то, что можно было расценить как информацию.
Сначала Клочкед понял, что он страдает. Осознание такого факта настроения не повысило. Вторым выводом оказалась причина страдания – ломы. Винтовые ломы, конечно, не чета синюшной белочке, но тоже штука достаточно некайфовая. Третьим вылез вывод: надо бы втрескаться.
Но вся беда состояла в том, что нечем было втрескаться. За неделю, без малого, зашира, протрескано оказалось все. Вторяки бились такое несчетное количество раз, что теперь походили на замешанный на бензине клейстер. Клочкед посмотрел бутыль с ними на просвет. Желеобразная масса и не думала расслаиваться. Лишь сверху образовалась микроскопическая бензиновая лужица, но она погоды не делала, а, наоборот, портила.
– Бля-я-я… – Огласил Клочкед порожнее помещение воплем безысходности.
Бабла не было, компота осталось хуй да ни хуя, и даже если кого-то вызванивать, предлагаться винтоваром, то один хрен, с такой бегемотьей ногой и думать нечего выйти из дома, не говоря уж о поездке за салом.
– Хули воешь?
Клочкед едва не подпрыгнул на месте. Сзади, закутавшись в дырки от одеяла, стоял серый Семарь-Здрахарь.
– Тошно. – Вздохнул Клочкед.
– Всем тошно. – парировал Семарь-Здрахарь. – И что? Я тебя спрашиваю что? Почему воешь?
– Догнаться бы… – Взгляд Клочкеда остановился на пакете, полном пользованных баянов. – Хоть контроль из них выбирай и трескайся…
Семарь-Здрахарь испытующе смотрит на Клочкеда. Клочкед, прищурившись, разглядывает Семаря-Здрахаря.
– Чтоб я больше такой хуйни не слышал! – Цедит сквозь зубы Семарь-Здрахарь.
– Я подоле тебя торчу и то до такой поебени не опускался. Нет, бля, придумал, тоже! Чужим контролем ставиться!.. Оголтелая рожа!..
Семарь-Здрахарь картинно всплескивает руками, одеяло спадает, и теперь Семарь-Здрахарь обретает вид, лишенный всякой таинственности. Впалые ребра, живот, мышцы… Лишь серо-фиолетовые хуй и муди выпрастываются из лобковой растительности, гармонируя по цветовой гамме с двумя синяками справа и слева – следами неудачных попыток ужалиться в паховые вены.
– А что делать? – Взор Клочкеда перемещается с хуя Семаря-Здразаря на машину с добрыми тремя точками контроля.
– Думать! – Семарь-Здрахарь поднимает вверх указательный палец и становится похож на Аристотеля, поучающего тупого перипатетика.
– А хули думать. – Вздох Клочкеда поднимает с пола несколько инструкций пользователя солутана и кружит их в миниатюрном смерчике. – Нету настолько ни хуя…
– А вторяки с прошлых сейшенов? – Рассуждает вслух Семарь-Здрахарь.
– Отбили.
– А библиотеки?
– Отмочили.
– А петухи?
– Запарили.
– А смывки?
– Забодяжили.
– А щелочильные фуфыри?
– Протрясли.
– А отработки красного?
– Раза три уж кипятили.
Теперь и Семарь-Здрахарь понимает, что надеяться можно лишь на чистую случайность и грязное везение.
– Давай все ж поищем. Может, ты что-то оставил и выехал… – Голос Семаря-Здрахаря далек от заискивающих интонаций, и, одновременно, они в нем есть. Клочкеду чудится в этих простых фразах что-то отцовское, доброе, ласковое, такое, что бывает только в фильмах 60-х годов про счастливые советские семьи, где никто не бухает…
– Давай. – Равнодушно соглашается Клочкед. Но, странное дело, Семарь-Здрахарь вдруг заронил в Клочкеда лучик надежды, который тут же превратился в семечко и оно, в мгновение ока прорастя и заполнив своей светящейся массой тело Клочкеда и, даже, пустив наружу несколько великолепных побегов, моментально стало приносить плоды.
Семарь-Здрахарь задумчиво сорвал один из таких, похожих на груши плодов, откусил, прожевал, проглотил.
– Да… Сладка наша надежда. – Семарь-Здрахарь приподнял брови и принялся походить на Архимеда на месте Ньютона, когда тому на лысину ебнулось воронье говно.
Подволакивая ногу, ковыляя, прихрамывая, Клочкед обошел кухню вокруг, заглядывая во все щели и дыры. Но кроме тараканов, выборок с пропыленными метлами и самой пыли в них ничего не оказалось. А вот Семарю-Здрахарю повезло.
Он, производя раскопки под кроватью, наткнулся на средних размеров тазик или большую эмалированную миску. Дно сосуда покрывала темно-коричневая кристаллическая масса.
– Что это? – Спросил Семарь-Здрахарь.
Клочкед посмтрел на корку кристаллов, ковырнул ногтем, пожал плечами…
– Я этот тазик не трогал.
– Значит, трогал кто-то другой! – Резюмировал Семарь-Здрахарь. – И что в нем может быть?
Клочкед попробовал один из отколовшихся кристалликов на язык:
– Горькая дрянь!
– Горькая – значит там есть эфедрин. – Губы Семаря-Здрахаря расплылись в улыбке, которая напоминала вампирическую ухмылку дедушки Ленина. – Видать, кто-то вторяки забыл, и они испарились. Ну, что? За дело!