— Все верно, — улыбнулся через силу Томе. — У тебя отличная память.
Задумчиво повертел в руках тетрадь, и она перелистнулась, открывшись на, видимо, наиболее часто открываемой странице. Полюбовался на вклеенную фотографию Антона Веселова. Крупная карточка шириной почти во весь тетрадный лист, в нижнем левом углу красным фломастером нарисовано сердечко.
— Отдай! — Тоненько взвизгнув, Тома рванулась ко мне, выдернула тетрадь и двумя руками прижала к груди. — Ну зачем ты туда полез!
Гневно стукнула со всего маху каблучком по полу, стремительно развернулась и выбежала, низко наклонив голову, из класса. Вслед за ней моментально испарилась и Яся.
— Э-э-э… — глупо проблеял я вслед. — Э-э-э…
Озадаченно поморгал, глядя на захлопнувшуюся дверь.
— Да, как-то неловко получилось, — сказала, покачав головой, Соломоновна. — Извиниться бы?
— Да легко… Поможет ли? — Я вопросительно развел руками.
— Смотря как просить.
— От чистого сердца… Действительно глупо получилось. — Я раздосадованно тряхнул головой.
— И никому не рассказывать, — с нажимом продолжила русичка.
— Дурак я, что ли… — пробормотал расстроенно. — Я пойду?
— Иди, Андрей. — И, пожевав бледными губами, добавила: — Прямо сейчас Тому не ищи, пусть успокоится сначала.
Я кивнул, снял с парты портфель и пошел к выходу. Вот не было печали…
За дверью меня встретил встревоженный Паштет:
— Что у вас там случилось? Чего эти выскочили как ошпаренные?
— Трагическая случайность, Паш. Придется просить прощения.
— Ну, может, оно даже и к лучшему сейчас, — задумчиво пробормотал Паштет и, немного помявшись под моим вопросительным взглядом, продолжил: — Тут Свете стукнули, что ты с Томой танцевал, и из школы вас идущими вместе видели… Она… это… сильно расстроилась… Может, теперь порадуется.
— Твою ж мать… — Я остановился, потрясенный плотностью наступившей черной полосы. Да уж… Понедельник — день тяжелый воистину. — Кто стукнул, известно?
— Не-а. — Паштет печально шмыгнул носом.
Пристально посмотрел на него:
— Вот что, друг мой ситный, такие вещи оставлять безнаказанными нельзя. Тебе партийное задание — узнать у Зорьки, кто стукнул. Аккуратно вызнать, понятно? В лоб не спрашивать.
Паша истово закивал. Я вздохнул:
— Пошли уж.
Так, сортирую неприятности. Пушкиниста откладываю на вечер, в спокойной обстановке буду придумывать отмаз. Света… хм… Ей лучше дать день-два пострадать, пока не буду к ней лезть с разборами. А вот с Томой надо сегодня все решить, тут, наоборот, затягивать не надо. Чуть приободрившись, вошел в кабинет физики и обежал его взглядом.
Картина маслом: Яся, сидя вполоборота, что-то тихим шепотом втирает насупленной Томе, Зорька с гордым видом смотрит мимо меня, глаза чуть поблескивают влагой. Угу, если она думает, что наказывает меня молчанием, то не в моих интересах ее разубеждать. Шлепнулся на свое место и начал продумывать предстоящий разговор.
Гоп-стоп, мы подошли из-за угла… Ну не «мы», положим, а я, но эффект неожиданности сохранился. Яся с готовностью остановилась, а моментально покрасневшая Тома вильнула взглядом и попыталась спрятаться у нее за плечом. Я еще раз окинул взглядом опустевший после звонка на последний урок коридор и выставил вперед ладони:
— Тихо-тихо, тормозим. Давайте спокойно поговорим. — И ободряюще улыбнулся девушкам: — Пошли к окну.
Яся внимательно прислушалась к моим интонациям и спросила:
— Я, наверное, пойду, сами разберетесь?
Мы обменялись с ней понимающими взглядами. Да, повезло Томке с подругой.
— Да оставайся, секретов нет, — ответил я, видя, как Тома посильнее вцепилась ей в локоть.
Я прислушался к своим потрохам — как ни странно, волнения нет. Вот что значит подготовка и правильный настрой. Главное, вовремя вспомнить размер настоящих проблем, после этого все, что сегодня произошло, можно смело считать легким недоразумением.
Бросили портфели на подоконник и встали напротив друг друга. «А вот и неправильно, конфликтная расстановка», — сказал я себе и, развернувшись к окну, кивком пригласил девушек повторить маневр. Вот теперь все верно, стоим рядком, Тома посередине, глядим в окно. Идиллия.
Чуть повернувшись, начинаю:
— Том… Извини, пожалуйста. Я не специально, это была случайность, но все равно — извини за то, что стал причиной твоего расстройства. Я не хотел… честно! — Прижал руку к сердцу и попытался поймать Томин взгляд.
Пока безуспешно, стоит, потупившись, сцепила кисти, но плечи стали чуть менее напряжены. Яся одобрительно кивает из-за ее плеча, мол, давай, жги глаголом дальше.
— Черт, Том! Было бы странно, если бы в этом возрасте девушке не нравился какой-нибудь парень. И мне глубоко безразлично, кто там тебе нравился некоторое время назад!
Тома метнула в меня взгляд и тут же отвела, но кисти расцепила и стала дышать свободнее. Похоже, я на правильном пути.
— Давай просто перевернем эту страницу и будем спокойно жить дальше. Не произошло абсолютно ничего страшного или неправильного, так ведь?
Молчит, задумчиво рисует что-то ножкой на паркете. Мы с Ясей еще раз переглянулись и тихонько заулыбались.
— То-о-ом… — тяну я, чуть придвигаясь и осторожно беря ее за руку. — Ну Том, солнышко, давай ты не будешь дуться?
— Солнышко, — фыркает Тома, пытаясь сдержать улыбку. — Ты ничего не перепутал?
— Не-а, — радостно отвечаю я. — Смотрю на твою улыбку и прям вижу: рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку…
— Балаболка… — Тома, окончательно успокоившись, тряхнула прядками и насмешливо посмотрела на меня: — Давай мой батончик. И Ясе! А ты сегодня наказан.
Вторник 5 апреля 1977 года, 19:50
Москва, площадь Дзержинского
— …прямо в подполе, не особо даже спрятано было. Папки с рукописно заполненными листами уложены в двадцатилитровый алюминиевый молочный бидон. Образцы почерков предварительно сверены, эксперты уверенно утверждают, что это писал именно Митрохин. — Григоренко задержал внимательный взгляд на Андропове.
Председатель КГБ за десять минут доклада, казалось, постарел на несколько лет. Тяжело откинувшись на спинку кресла, он глядел остановившимся взглядом сквозь генералов, лицо обрюзгло и покрылось красными жилками.
— Просмотрели выписки? — прошелестел он бесцветным голосом, все так же глядя куда-то поверх голов.
— Да. Объем материала поражает, я пролистал выборочно, взял папку с надписью «Италия». Там собраны доказательства добровольных контактов с нами почти трехсот политиков и представителей деловых кругов за последние пятнадцать лет.
— Как это вообще стало возможно? — Голос Андропова окреп, приобретая силу.
Григоренко перевел взгляд на Боярова.
— Установлено, что в семьдесят втором в связи с переездом в новое здание в Ясенево Митрохину было поручено провести ревизию всего архива Первого главного управления, в связи с чем он получил полный доступ ко всем материалам, в том числе с самыми высокими степенями секретности, — доложил Виталий.
— Чья виза на доступе? Вы же сами, Виталий Константинович, в тот момент руководили второй службой ПГУ?
Бояров опустил глаза:
— Прошло мимо меня, был в тот момент в отпуске, мой зам Калугин дал добро.
— Вот как, — недобро ощерился Андропов, поднимаясь с кресла. Прошелся пару раз вдоль массивного стола, остановился у угла, достал из папки стопку каких-то фотокопий и с минуту читал. Потом злобно закинул листы обратно в папку, на скулах загуляли желваки. — А распоряжение чье было? — спросил, упершись кулаками в столешницу.
— Мортина. Он к Митрохину хорошо относился, жалел из-за сына-инвалида…
— Ясно… — Андропов еще немного пометался вдоль стола, потом, сделав над собой усилие, заставил себя сесть на место. Помолчал, успокаиваясь. — Так, товарищи, какие есть мысли в связи с этой находкой?
— Мы предполагаем, что частично эти материалы уже переданы на Запад, иначе откуда бы мы узнали об этом Митрохине? — осторожно начал Григоренко, испытующе глядя на председателя. — В то же время хочу отметить два обстоятельства, указывающих на то, что, вероятно, эта утечка только началась. Во-первых, непрофессионализм при хранении выписок. У него, судя по всему, нет даже примитивной фототехники, поэтому держит все на бумаге. Спрятаны эти выписки были тоже очень слабо, мы нашли с ходу, через пять минут, как открыли дверь. Вместе с тем нашему источнику, — еще один быстрый взгляд на слегка скривившегося Андропова, — было известно точное место ухоронки. Такая информация могла быть получена только при личном контакте кого-то из местной резидентуры с предателем. Поэтому в качестве гипотезы мы предполагаем следующую последовательность событий: Митрохин в ходе инициативного контакта передал ЦРУ несколько страниц с целью их заинтересовать. Вероятно, там была действительно интересная информация, раз они пошли на личную встречу, в ходе которой уточняли его возможности, объем уже добытой информации и условия ее хранения. Но передать ему комплект шпионской аппаратуры и инструкции еще не успели.
Григоренко задумчиво повертел карандаш и продолжил:
— Мы понимаем, что это достаточно шаткие соображения, но хочется обратить внимание на второе обстоятельство: мы пока не заметили по действиям противника поступления к ним этих материалов. А там настоящая атомная бомба, которая, взорвавшись, изменит политический пейзаж ряда стран Запада, в том числе стерев с него компартии. Ну и почти всю работу нашей разведки надо будет начинать с нуля. Так что сигнал поступил чрезвычайно вовремя, иначе наши потери были бы невосполнимы. Мы, естественно, выставили скрытое наблюдение и охрану в поселке, взяли самого Митрохина под самое плотное наблюдение. На наш взгляд, сам по себе этот бидон — вполне достаточное доказательство предательства. Риск нашим интересам в случае дальнейшего поступления этих материалов на Запад превышает всякие разумные пределы, поэтому надо брать его прямо сейчас и начинать игру.
Андропов внимательно слушал, чуть склонив голову вбок.
— Виталий Константинович?
— Я полностью согласен с Григорием Федоровичем. Продолжение утечки материалов слишком опасно для наших резидентур, особенно нелегальных. Надо арестовывать.
— А если он работает не один?
Генералы помолчали, обдумывая.
— Не похоже, — высказался Бояров. — Опять же из-за непрофессионализма. Да и не нужен был ему никто для этого, лишний риск. Сделанное соответствует его возможностям.
— Выясним в ходе допросов, — дополнил Григоренко. — Не производит он впечатление сильного человека.
Андропов достал из папки таинственные фотокопии и снова впился в них взглядом, время от времени поигрывая желваками.
Архив Первого главного управления, святая святых советской разведки. Да за такую утечку, стань о ней известно, он бы гарантированно лишился места в Политбюро! Не простили бы. И прости-прощай все планы и надежды…
Но что таинственный отправитель рассчитывает получить за эту информацию взамен? Что можно было бы считать хотя бы равноценным обменом, не говоря уже о получении выгоды?
Юрий Владимирович еще с минуту побуравил взглядом потолок и решил, что ничего похожего на равноценный обмен для Запада не видно. Все же инициативник с той стороны? Кто-то из руководителей советского отдела ЦРУ или, судя по городу отправления, из местной резидентуры?
На душе потеплело. Любые деньги, сколько попросит, все что угодно. Это просто прекрасно, что в ЦРУ не введена практика обезличивания агентов при передаче информации внутри фирмы. Все работающие в резидентуре и все их вышестоящие руководители знают почти всех агентов. Очень удобно… для советской контрразведки, достаточно одной протечки.
— Хорошо, — наклонился он вперед. — Давайте обсудим это, товарищи.
После ухода контрразведчиков Андропов взял лист и вывел на нем «майор Д. Гремлин, 3-я страница», поставил подпись и вызвал порученца.
— Василий, съезди в редакцию «Красной звезды». — Поднял покрасневшие глаза на часы, подумал и уточнил: — Завтра. Передашь главному редактору, пусть в ближайшем номере вставят этого персонажа в любом месте на третьей странице. Когда номер выйдет — принесешь покажешь.
Капитан выскользнул из кабинета, тихо притворив за собой дверь, а Юрий Владимирович подошел к окну и привычно уставился на находящийся на одном уровне с ним затылок Дзержинского. «Эх, — мелькнула озорная мысль, — повернуть бы Феликса к зданию лицом, пусть бы понадзирал за своим детищем».
Андропов выбил пальцами по подоконнику какую-то сложную дробь и хмыкнул:
— А может, еще и поверну, какие наши годы…
Среда 6 апреля 1977 года, 15:30
Москва, площадь Дзержинского
— Юрий Владимирович, разрешите доложить?
— Что, Василь?
— Съездил на Хорошевское шоссе, в «Красную звезду», отдал главреду…
— Ну хорошо, иди.
— Юрий Владимирович, там интересная ситуация…
— Что? — Чуть нахмурив брови, Андропов подался вперед.
— Как я случайно выяснил в разговоре, вчера к ним с аналогичной просьбой обратились из Московского уголовного розыска. Тоже третья страница, только другие звание и фамилия. — Порученец развернул бумагу и прочел: — Прапорщик В. Эльфян.
— Из МУРа? — Андропов пораженно откинулся на спинку кресла. — Кто именно, выяснил?
— Да, начальник МУРа Олег Александрович Еркин.
Андропов записал в блокнот, потом кивнул:
— Хорошо, иди.
Оставшись в кабинете один, Андропов почесал лоб, тяжело вздохнул и пробормотал:
— Ни черта не понимаю… МУР-то тут с какого боку?
Он уперся мясистым носом в сложенные лодочкой ладони и задумался, массируя переносицу указательными пальцами. Надо как-то доставать письмо из МУРа, но проклятые слепые зоны… Контору со всех сторон обложили запретами: в партийные органы, от райкомов и выше, не вздумай лезть; в партийную прессу и профсоюзы — нельзя; МВД — вообще государство в государстве, имеет собственную контрразведку, полностью независимую от КГБ. Формальных оснований для запроса по письму нет, надо искать обходные каналы.
Звонить Щелокову с просьбой ох как не хочется… Задействовать втемную Алидина? На миг Андропов заколебался. Начальник Управления КГБ по Москве — старый приятель Леонида Ильича по Днепропетровску. В чем-то правы шутники, говорящие, что российская история делится на три периода — допетровскую, петровскую и днепропетровскую.
«А оно так и лучше даже, я ничего не скрываю, — повеселев, сообразил Андропов. Схватил трубку и замер, ошеломленный внезапно всплывшим воспоминанием. — Это же Алидин убеждал меня недавно в предательстве Калугина… Опа, как интересно-то складывается все… — Юрий Владимирович заторможенно вернул трубку на рычаг и откинулся на спинку кресла. — Совпадение? Хм… А может, играют не контрразведку, а лично меня?.. Черт!» — Он мрачно уставился на портрет Пушкина напротив.
Еще немного поколебавшись, решился и резко накрутил диск:
— Виктор Иванович? Добрый день, Андропов… Виктор Иванович, у вас как отношения с Еркиным?.. Это отлично, что отличные. Мы тут незначительно пересеклись интересами с МУРом по одной нашей теме, хочется оперативно, без лишней писанины, проверить гипотезу… Не в службу, а в дружбу… Да… Олег Александрович вчера обратился с одной необычной просьбой в редакцию «Красной звезды», нам бы хотелось увидеть то, что его к этому подтолкнуло. Возможно, это письмо… Да, это все… Спасибо, Виктор Иванович, жду.
Осторожно вернул трубку на место и замер, задумчиво глядя на аппарат с гербом. Потом, тяжело выбравшись из-за стола, пересел к окну, в кресло у журнального столика, откинул с подноса ослепительно-белую салфетку и высыпал из мензурки на ладонь горку разнокалиберных таблеток. Чуть поморщившись, проглотил залпом, запил парой глотков белого вина и принялся заедать малюсенькими, с палец, слоеными пирожками с капустой. Любимая закуска проскальзывала в глотку, не доставляя никакого удовольствия: Юрий Владимирович только что впервые всерьез позволил себе представить, что Калугин действительно может оказаться предателем, и от этого допущения на него навалилась дурнота.
«Контрразведка Первого главного… С-с-скотина… Не дай бог… Я ж его протащил сразу через два уровня… Самым молодым генералом в истории КГБ сделал… Предупреждению Алидина не поверил… — Андропов торопливо долил из графинчика вина „Либфраумильх“ и бездумно влил в себя еще два глотка. — Ладно, надо еще проверить. По Агроному все верно, по этому Митрохину тоже сошлось. Еще один из списка, Филатов, уже был в нашей оперативной разработке. — Зажмурившись, он вызвал в памяти заученный наизусть текст и принял решение. — Проверю Полякова. Если и тут подтвердится, то…» — Он торопливо прервал течение мысли. Нет, что делать — понятно, но некоторые мысли Андропов предпочитал не думать даже про себя. Так, на всякий случай.
Среда 6 апреля 1977 года, 20:50
Ленинград, Измайловский проспект
Чуть подрагивающей рукой я поднес к губам стакан молока. Уф… Выиграли-таки. Молодцы киевляне, додавили «Боруссию». Один-ноль, даже без Колотова и Веремеева. Как орал стотысячный стадион! Мы с мамой тоже орали, признаю. Тяжелый матч, хотя с чего бы ему быть легким в полуфинале Кубка чемпионов? Немцы грамотно держали оборону, не давая пройти по центру, оттесняя на фланги, а навесы оттуда или выносились рослыми защитниками, или легко брались двухметровым вратарем. По-лисьи остролицый Берти Фогтс весь матч висел на пятках у Блохина, не дав тому сделать ничего убедительного.
Но ничего, продавили в итоге. Шестнадцать угловых за матч «Динамо» подало, и на тринадцатом — число-то какое! — Онищенко выскочил на опережение и таки вколотил головой мяч в угол. Киевляне и дальше давили, не ушли в оборону, но больше ничего не смогли создать.