Фу нервно поднялся и посмотрел на часы, но Линь Бяо движением руки усадил его на место.
- У меня тут свои часы, - сказал он, указывая на узкую полоску смотровой щели: она была теперь окрашена розовым отсветом зари... - Как вы поступили с этим вашим новым... Кажется, Чэном зовут его?
Фу доложил.
Внимательно слушавший его Пын Дэ-хуай спросил:
- Как же это?.. - Он снял, протер очки и снова надел. - А если этот Чэн опять оторвется от своих? Ведь он им все карты спутает...
- Теперь этого не будет!
- Значит, воспитательная работа?.. - Линь Бяо задумчиво покачал головой. - Что же, это наше с вами дело, командирское. Я хочу сказать: благодаря Чэну мы увидели, что нужно внимательно заняться теми, кто не научился на лету схватывать новое. Теперь я считаю: вы обязаны удержать у себя Чэна, "доучить" его. Тогда, вернувшись когда-нибудь в тыл, он будет передавать свой опыт и другим.
- А если к тому времени или просто в условиях другой войны жизнь перевернет вверх ногами и наш здешний опыт и, может быть, заставит вернуться к прежним теориям? - спросил Фу Би-чен.
Пын Дэ-хуай сделал отрицательный знак.
- Нет, жизнь не пятится и не движется по замкнутому кругу. Однажды уйдя от старых теорий, мы уже не вернемся к ним. Но вы правы, жизнь может сломать то, что мы тут почерпнули и из чего сделали свои выводы. Даже больше: наверняка сломает. Именно потому, что не стоит на месте. Но наш опыт, почерпнутый тут, так же как наши выводы, сделанные из этого опыта, не пропадут. Наши преемники сделают новые выводы, рассмотрят наш опыт, как пройденный и отвергнутый или как составную часть новой теории, нового указания к действию. С моей точки зрения, чрезвычайно важно, даже, пожалуй, необходимо, чтобы некоторые командиры, вернувшись отсюда, с войны, пошли в школы.
- Опять учиться?! - воскликнул Линь Бяо.
- Нет, учить!.. А нам самим нужно переучиваться здесь. Американцы останутся американцами, нам еще придется с ними встретиться в бою.
Фу несколько раз хотелось вставить слово, но он не смел перебивать старших и только теперь сказал:
- Может быть, я ошибаюсь и чересчур узко смотрю на свою задачу, но мне кажется, что я должен добиться, чтобы каждый летчик до конца понял: победа зависит от его гибкости в такой же мере, как от его храбрости и летного мастерства.
- Это верно, - сказал Пын Дэ-хуай. - Советую наизусть запомнить, как помню я, слова товарища Сталина: "Смелость и отвага - это только одна сторона героизма. Другая сторона - не менее важная - это уменье. Смелость, говорят, города берет. Но это только тогда, когда смелость, отвага, готовность к риску сочетается с отличными знаниями".
- Да, - горячо подхватил Фу, - а знания - это не только то, что преподнесено нам учителями, а и весь большой опыт жизни. Так я считаю. Поэтому и воинская доблесть летчика складывается, по-моему, из трех элементов: храбрости, мастерства и опыта.
- Смотрите! - шутливо проговорил Линь Бяо. - Он уже и новую формулу доблести изобрел.
- Ничего, - ободряюще сказал Пын Дэ-хуай, кладя руку на плечо Фу. Думайте и формулы изобретайте... только правильные.
А Линь Бяо сказал летчику:
- Вот вы уже вывели теорию отставания школы от жизни. - Командующий посмотрел на Фу так, словно видел его впервые. - А сами-то вы откуда пришли сюда, не из школы? Самого-то вас где сделали человеком - не в школе? Школа, именно хорошая военная школа сделала из вас то, что вы собою представляете: хорошего летчика и командира.
- Хорошим-то командиром он стал давно, - заметил Пын Дэ-хуай, - я помню лет... лет... - И спросил Фу: - Сколько лет тому назад вы явились ко мне желторотым студентом, намеревавшимся покорить небо над Китаем?
- Двадцать лет тому назад, - смущенно ответил Фу.
- И, наверно, думали, что уже никогда не подниметесь в воздух, когда партия приказала вам стать пехотинцем?.. Но скажите спасибо партии и пехоте... Нет лучшей военной школы, чем служба в пехоте, - продолжал Пын Дэ-хуай. - Мы с Линь Бяо тоже долго учились ногами. Да, да, ноги и голова сделали вас хорошим солдатом и отличным командиром.
- Нечего краснеть - не девица! - с усмешкой сказал Линь Бяо летчику. Я тоже так думаю. А то, что кажется вам оторванными от жизни теориями, на деле является совершенно необходимой базой для усвоения опыта. Если из-под вас выбить эту теорию, что вы сможете понять в виденном здесь?! Сидите! прикрикнул он вдруг, заметив, как Фу нетерпеливо подался всем телом вперед при его последних словах. - Человек есть человек. У него в голове не солома, а мозги. Если под влиянием каких-то причин они пошли в сторону, вглядитесь, поверните их, куда надо. Вы командир и над своими мозгами.
Пын Дэ-хуай постучал очками по стоявшей на столе пустой кружке, словно напоминая командующему о регламенте. Но тот уже умолк и сам.
- Ваше дело проанализировать поступок этого Чэна, - раздельно проговорил Пын Дэ-хуай, обращаясь к Фу. - Уясните себе степень его типичности или случайности и сделайте все выводы, какие должен сделать командир и член партии. - Тут Пын Дэ-хуай на мгновение задумался, словно что-то вспоминая: - Итак, как сказано, Чэн был когда-то вашим инструктором, и именно он настоял на вашем отчислении из нашей школы летчиков, когда вы проходили там переобучение... Ведь учились вы летать в Америке?
- Да.
- А когда вас отчислили из нашей школы, где же вы закончили обучение? Ведь у нас тогда еще не было других школ.
- Партия послала меня усовершенствоваться в Советский Союз, я там и учился.
- Остальное ясно, - с удовлетворением сказал генерал. - Тогда мне понятно и превосходство вашего метода над методом летчика Чэна, обучавшегося только в Америке и воспринявшего американские навыки... Все понятно. - И, обращаясь к Линь Бяо: - И это нам тоже следует принять во внимание на будущее время.
- Это очень интересное обстоятельство, - ответил Линь Бяо, - настолько интересное, что, может быть, о нем следует доложить главнокомандующему Чжу Дэ...
- Быть может, - ответил Пын Дэ-хуай. - Ибо сказано: полководец - это мудрость, беспристрастность, гуманность, мужество, строгость. А мудрость не может жить без опыта, как опыт без познания окружающего. - И тут он снова обратился к Фу: - Мы с вами обязаны знать наших людей так, как врач знает своего пациента. Для нас не должно быть тайн ни в уме, ни в душе подчиненного. Таков закон войны, дорогой Фу.
- Командир Лао Кэ именно так и думает, - скромно ответил Фу.
- Это очень хорошо, - сказал Пын Дэ-хуай, - но это еще не все, чего требует от военачальника положение: если знаешь врага и себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение... Я хочу вам сказать, товарищ Фу: мы не должны сами себя вводить в заблуждение неосновательными мыслями, будто, прогнав Чан Кай-ши до берега моря и сбросив его в это море, окончим дело войны. Конец Чан Кай-ши - только пауза в деле освобождения нашего великого отечества от пут реакции и иностранного империализма. Мудрость нашего великого председателя Мао обеспечит нам правильное использование такой паузы для укрепления наших сил и позиций. Но вопросы войны и мира не будут еще решены окончательно, пока не наступит такое положение, когда не нам будут диктовать или навязывать решения о войне и мире, а мы будем решать эти вопросы и диктовать волю нашего народа тем, кто обязан ей подчиняться - пришельцам, явившимся в Китай для обогащения за наш счет, для ограбления народа и обращения его в рабство. Не только изгнание их с нашей земли, но и внушение им страха перед силою нашего оружия - вот что позволит обуздать их. А для достижения такой большой цели нам предстоит пройти еще длинный и не легкий путь.
- Вы полагаете, что за войной с внутренней реакцией в Китае должна еще последовать война с иноземными друзьями и хозяевами этой реакции американцами? - спросил Фу.
- Не обязательно должно так случиться, - в задумчивости ответил Пын Дэ-хуай, - но мы должны подготовить себя к такой возможности. Величайшие полководцы древности говорили: "Самая лучшая война - разбить замыслы противника; на следующем месте - разбить его союзы; на следующем месте разбить его войска". Довершая последнее из этих положений, мы тем самым решаем, вероятно, и второе. Чан Кай-ши без армии и без тыла не будет нужен американцам. Останется решить первое положение: разбить замыслы захватчиков. Я уверен: мудрость председателя Мао и опыт главкома Чжу Дэ приведут нас к цели.
- Путем войны? - спросил Фу.
- Не знаю... Может быть. Но могу с твердостью повторить слова Сунь Цзы, сказанные двадцать пять веков назад: "Тот, кто не понимает до конца всего вреда войны, не может понять до конца и всю выгоду войны". Американцы понимают только ее выгоду, не понимая вреда. Значит...
- Значит, они будут побеждены! - решительно досказал Линь Бяо. - Если товарищ Пын разрешит мне...
- Значит, они будут побеждены! - решительно досказал Линь Бяо. - Если товарищ Пын разрешит мне...
Пын Дэ-хуай согласно кивнул головой, и Линь Бяо продолжал:
- ...Я тоже позволю себе вспомнить некоторые положения мудрости нашего народа, имеющие непосредственное отношение ко всей нашей армии в целом и к тому прекрасному роду оружия, в рядах которого вы теперь сражаетесь, товарищ Фу. - И, на минуту задумавшись, процитировал: - "То, что позволяет быстроте бурного потока нести на себе камни, есть его мощь. То, что позволяет быстроте птицы поразить свою жертву, есть рассчитанность удара. Поэтому у того, кто хорошо сражается, мощь стремительна, рассчитанность коротка. Мощь - это натягивание лука, рассчитанность удара - спуск стрелы". Мне хотелось бы, товарищ Фу, чтобы вы повторили эти слова летчику Чэну. Можете добавить: "Удар войска подобен тому, как если бы ударили камнем по яйцу". Может ли истребитель-одиночка быть камнем, а эскадрилья яйцом? Пусть он об этом подумает.
- Позвольте мне выразить уверенность, - ответил Фу, - что летчик Чэн уже понял многое. Сегодня, надеюсь, он докажет это. Я в нем уверен. Как говорят русские, "чувство локтя" будет его шестым чувством, а в бою первым.
- Только смотрите, чтобы, выгибая его волю по своему желанию, как гнут бамбук для изделия, вы не согнули ее больше чем следует. Воля к встрече с врагом - вот первое качество всякого бойца на земле и в воздухе.
- Непобедимость может крыться в обороне, но возможность победить - это наступление, - ответил Фу.
- Правильно сказано, Фу! - с нескрываемым удовольствием проговорил Пын Дэ-хуай.
Тут в дверь несмело просунулась голова Сань Тин.
- Позволите давать чай?
- Непременно! - весело крикнул Линь Бяо. - Тут без чая не обойтись. И дайте гостям ваши прекрасные лепешки, Сань Тин.
Темнота за смотровой щелью блиндажа исчезла, уступив место розовому свету, быстро растекавшемуся по всему небосводу.
Внезапно стремительно нарастающий гул многочисленных, низко летящих самолетов потряс воздух над горой.
- Лао Кэ! - крикнул Фу, бросаясь к смотровой щели.
- Молодец! - удовлетворенно проговорил Линь Бяо. - Словно из-под земли вырвался. Теперь авиация противника не успеет подняться - Лао Кэ пришьет ее к аэродромам.
- Да, уж Лао Кэ! - в восхищении воскликнул Фу. - Он им даст.
Из хода сообщения донесся торопливый говорок телефониста:
- Товарищ командующий!.. Наблюдательный доносит: противник в воздухе.
- Не может этого быть!.. Пускай проверят! - сердито крикнул Линь Бяо.
- Противник действительно в воздухе, - проговорил Фу, глядя в щель.
Линь Бяо мельком глянул и разочарованно произнес:
- Значит, сами поднялись на задание раньше, чем подошел Лао Кэ. Жаль...
Но Фу его не слушал. Просунув стереотрубу в щель, он, не отрываясь, следил за сближающимися самолетами.
- Сошлись!
Линь Бяо прильнул к трубе и стал крутить кремальерку, чтобы не упустить из поля зрения быстро двигавшийся в розовом небе рой своих истребителей. И больше для самого себя, чем для присутствующих, пробормотал:
- И все-таки он загонит их обратно в Цзиньчжоу.
Лао Кэ действительно не застал противника на аэродромах. Очевидно, гоминдановцы сами вылетели с таким же намерением: приковать народную авиацию к земле. Лао Кэ, рассчитывавший пройти над вражеским расположением так, чтобы его появление было полной неожиданностью для авиации, встретил ее в воздухе тотчас по переходе пехотных позиций.
Теперь задачей Лао Кэ было навязать противнику бой и, как всегда, провести его над своим расположением. Навалившись на врагов всей частью, Лао Кэ не давал им опомниться. Они были вынуждены принять бой. Тогда Лао Кэ стал уводить своих из боя со всею стремительностью, какая была доступна его самолетам. Этот маневр был повторен два или три раза, пока весь рой сражающихся не был оттянут на свою сторону.
Следя за сигналами Лао Кэ, Чэн вел свою эскадрилью правой ведомой и старался четко и быстро повторять маневры командира. Где-то далеко, на задворках сознания, мелькало иногда искушение положить пальцы на сектор, прибавить обороты, вырваться над головою противника так, чтобы он не успел опомниться от неожиданности, и "дать хорошего огня" командирскому звену врага. Но он хорошо помнил недавно полученный урок.
Когда Чэн, оторвав взгляд от самолета Лао Кэ, по установившейся привычке оглядел небосвод, он увидел, как из облака вывалился клубок серых американских машин с задранными хвостами. Очевидно, резерв вражеского командира наблюдал, как обычно, бой сверху и теперь решил клюнуть летчиков НОА в тот момент, когда они этого меньше всего ожидали.
Чэн видел, что американские самолеты пикировали между звеном Лао Кэ и остальными. Гоминдановцы и американцы, очевидно, намеревались разбить строй и отсечь Лао Кэ от его ведомых.
"Неужели командир не видит?" - пронеслось в голове Чэна. И тут же он уверенно ответил сам себе: "Увидит!" Однако через одну-две секунды эта уверенность сменилась беспокойством. Чем дальше, тем беспокойство делалось сильнее: вся масса вражеских истребителей, получивших, вероятно, соответствующий приказ по радио от своего командира, пошла в бой с ведомыми эскадрильями Народной армии. Вынырнувший из облака вражеский резерв, подкрепленный еще новыми звеньями, используя превышение, продолжал нажимать на Лао Кэ. Происходило одно из двух: либо Лао Кэ не видел верхних вражеских самолетов и тогда рисковал очутиться под их огнем, либо он знал о положении вещей и сознательно привлекал к себе внимание врага, чтобы не дать ему ввязаться в бой со всем полком. В таком случае перед Лао Кэ открывалась перспектива драться с противником, по крайней мере вчетверо превосходящим его численностью.
Пока Чэн в течение нескольких секунд бесплодно пытался по каким-нибудь признакам в поведении командирского самолета решить эту задачу, враги уже зашли в тыл Лао Кэ. Их основные силы обволокли первую эскадрилью, не давая ей ходу в сторону командирского звена. Еще в прошлом боевом вылете, очутись он в подобном же положении, Чэн безусловно пришел бы к решению, определявшему его личный, одиночный маневр. Но сегодня, думая о себе, он уже отождествлял себя с теми, кто шел за ним, - со своими товарищами, с летчиками своей эскадрильи. И поэтому всего доля секунды понадобилась ему на то, чтобы приказать второй эскадрилье следовать за ним. Если бы рев его собственного мотора не заглушал для него всех звуков вселенной, Чэн услышал бы, как одновременно с движением его сектора увеличилось число оборотов на всех моторах его эскадрильи. На фоне облаков, висящих над горизонтом, он увидел, как все его машины, повторяя его маневр, ложатся в вираж. Чэн скользнул взглядом по окутанной роем врагов первой эскадрилье и за нею увидел самолет Лао Кэ. К удивлению Чэна, командир продолжал вести себя так, будто до сих пор не подозревал о присутствии противника у себя в тылу. С этого мгновения все мысли и чувства Чэна были сосредоточены на одном: пристроиться в хвост самолету Лао Кэ раньше противника. У врагов было преимущество: они выходили в желаемое положение с большого запаса высоты и могли использовать для маневра скорость своего снижения, а Чэну нужно было предупредить их, проделывая маневр с набором высоты. Рука Чэна, казалось, сама, без участия сознания, жала на сектор до тех пор, пока стрелка тахометра не подошла к максимальным оборотам, на какие был способен мотор. На таком режиме он мог работать очень короткое время. Но мотор должен был выдать теперь все, что было вложено в него конструктором и строителями.
Наконец Чэн почувствовал по вибрации самолета, который должен был вот-вот провиснуть и отказаться слушаться управления, что от мотора взято все. Летчик бросил короткий взгляд на своих ведомых и, убедившись, что все следуют за ним, вздохнул легко и свободно. Через секунду его эскадрилья с ревом и стремительностью смерча врезалась в узкий промежуток, оставшийся между звеном Лао Кэ и настигавшими его врагами. Хвосты своих были прикрыты. Дальше все пошло, как по расписанию. Через короткий миг, едва ли достаточный, чтобы стороннему наблюдателю осознать происходящее, звено Лао Кэ вырвалось вверх и повисло над головами неприятеля. Началась настоящая карусель.
В стереотрубе командующего эта карусель выглядела тучею комаров, которые бестолково метались в луче солнечного света. Даже опытные наблюдатели едва улавливали быструю смену положений дерущихся и с трудом связывали это в нечто объяснимое.
После неудавшегося первого захода в тыл вражескому подразделению Чэн вывел своих на второй заход и с удовлетворением положил палец на спуск. Он был почти уверен, что именно намеченный им самолет, который был теперь в его прицеле, должен загореться от его очереди. Он бровью не повел, когда после его короткой очереди из-под брюха вражеского самолета действительно брызнула струя дыма. Сначала дым вырвался тонкой, стремительной струйкой, начисто сбитой потоком воздуха. Тотчас за нею последовало густое черное облачко, растянувшееся в длинный траурный шлейф. От двойного переворота, которым летчик бесполезно пытался спастись от гибели, дымный шлейф замотался вокруг его машины, и самолет исчез в сплошном черном облаке.