Группу Ивана, усиленную бойцами с «Невского», поставили в штурмовой отряд. Если вдруг у диверсионных групп не получится бесшумно снять часовых и открыть дорогу наступающим силам Альянса, в бой пойдут именно они.
В темноте пойдём, как гнильщики. Ивана передёрнуло. Его маленькому отряду выдали по две гранаты на бойца, всего десять, одиннадцатая запасная, у Ивана. Вообще, оптимальная пехотная группа для действий в узких помещениях — четыре человека, но выбирать не приходится. Наблюдателя из адмиральцев ему всучили почти насильно, и не хотел ведь брать — заставили.
Так, ещё раз проверим. Иван потрогал пальцами холодный металлический корпус гранаты. Шоковая — из омоновских запасов, боевые-то в городе дефицит. Но так даже лучше. В придачу Ивану выдали сигнальную ракетницу и десяток патронов к ней. Завалить гранатами. Ослепить ракетами. Оглушить. Сбить с толку. Взять станцию нахрапом, с бою. И плевать на потери…
Иван вглядывался в темноту до боли в глазах. Ни проблеска. Время тянулось медленно.
Рядом с ноги на ногу переступал Колян с Адмиралтейской. Фанат, как его прозвали за страсть к восточным единоборствам. Ему не терпелось вступить в бой.
Сегодня, подумал Иван, вглядываясь в темноту. Дымный воздух создаст пелену, сквозь которую защитники станции не увидят нападающих… будем надеяться. В животе образовалась сосущая пустота, словно падаешь в огромную яму. Сегодня всё решиться. Если соединенным силам альянса удастся захватить Маяк, то Площадь Восстания взять будет уже проще. Маяковская — станция крепость. Как и Василеостровская.
Иван вздохнул. Почему-то вспомнилось выражение Таниного лица, когда он сказал: извини, война. Мне придётся уйти. На время, но придётся.
Недоумение. Не потому что он уходит, а потому что: как это? На одной чаше весов — и война и счастье? У женщин свои критерии счастья. Мы, мужчины, не так привязаны к формальным символам. Что для нас кольцо на пальце? Мы и так знаем, когда женщина наша. Или не наша. И кольцо тут ни при чём. Это чисто женские штучки. Женщины! Пока не скажут «можно», счастливой быть нельзя.
Рядом звякнул металл. Ивану захотело подойти и отвесить виновнику хорошего пинка. Придурок, блин. Тоннель простреливаемый, наверняка бордюрщики, если они такие параноики, как о них говорят, заранее пристреляли пулеметы, чтобы бить вслепую. Я бы так и сделал. Или их уже нет в живых, этих часовых? Но где же тогда Шакил?
И где сигнал к началу атаки?
Ладони вспотели, Иван вытер их о куртку. Планы никогда не выполняются от и до. Всегда кто-нибудь что-нибудь обязательно напутает.
Только бы получилось. Только бы…
Вокруг станции сложная обвязка туннелей, множество санузлов, коллекторов, вентоннелей, сбоек и развязок. Чёрт ногу сломит на этой станции. А им здесь воевать.
Иван посмотрел на часы. В темноте обозначения едва заметно светятся зелёным, он взял часы в том магазине на 5-ой линии. Хорошей механике, хорошему механизму что сделается? Завел и отлично. Поэтому когда Мемов сказал «сверим часы», Иван их сверил. Сейчас четыре тридцать две утра.
Так, Шакилов ушёл двадцать минут назад. Вечность.
Но сигнала всё нет.
Что делать?
* * *— Пора? — шепот рядом. — Командир, пора?
Ивану хочется дать пинка ещё сильнее.
— Тихо, — сказал он одними губами. — Молчать.
Гермозатвор (он же гермоворота) — совершенно необходимая штука при угрозе затопления метро. Огромная металлическая дверь, квадратная, толщиной с полметра, такие стоят в перегонных тоннелях и на выходах к эскалаторам. На каждый тоннель по две-четыре гермодвери.
Механизмы автоматического закрытия уже не работают, зато там есть ручной привод. С помощью специального ключа и ручки можно запереть такую дверь примерно за восемь-десять минут. По нормативу минут за пять.
То есть, если бордюрщики очухаются и сумеют продержаться достаточно долго, чтобы закрыть гермодверь на выходе из тоннелей (метров двадцать от торца платформы), и гермодверь в переходе от Маяка к Восстанию, то война ими, считай, выиграна.
Потому что с этим ничего не поделаешь. Разве что взрывать? Но кто в здравом уме будет взрывать гермозатвор? Иван покачал головой. А кто в здравом уме будет похищать генератор и убивать несчастного Ефиминюка?
Проклятые уроды. Торчишь тут с вами.
Напряжение стало твердым, как стекло. Не ровен час, порежешься. Иван зажмурил глаза, давая им отдохнуть, снова открыл. Его штурмовая группа ждала команды. Водяник, когда они уходили со станции, назвал их гренадерами Петра Великого. Сам профессор сейчас в отряде основных сил. Бегает он плохо, а быстрым разумом покарать бордюрщиков не сумеет — они раньше пристрелят его, чем выслушают.
Иван хмыкнул. Вспомнилось вдруг лицо Косолапого, его прорезанная в темноте прощальная улыбка.
Вот, блин. Не вовремя.
* * *Иван вздрогнул. Сигнал!
В следующее мгновение он побежал вперёд с калашом наперевес.
— Приготовить гранаты! — приказал на бегу. Нестройное буханье сапог напомнило о том, что людей у него не так уж много. Иван слышал рядом хриплое надсадное дыхание. Адмиралец Колян бежал, дыша, как загнанный. Вооружен он был карабином СКС под патрон «пятерку», охотничий вариант, полуавтомат, весело стрелять. Неплохое оружие. Только вот доверия этому адмиральцу никакого.
Лишь бы всё не испортил.
Иван сжал зубы. Впереди мелькнуло, вспышка, зазвучали выстрелы. Душераздирающий крик. Иван прибавил хода, подгоняя остальных.
— Ур-р-ра-аа! — чего уж тут скрывать.
С налету проскочили через блокпост, пробежали по мешкам с песком. За ним — несколько тел в серой форме, лежащих на рельсах. Бордюрщики, ясно. Мертвые. Ещё бы. Иван краем глаза заметил ещё одного, тот сидел, прислонившись к стене тоннеля. Горло у бордюрщика было рассечено, грудь залита тёмным. Из безвольной руки выпала белая кружка.
Вперёд!
Второй блокпост. Здесь трупов ещё больше. Впереди — вопли ярости и выстрелы.
Дымная пелена. Запах горелой пластмассы.
Они вырвались на платформу. Ярко! От обилия света голова закружилась. Пожилой человек в оранжевом пуховике выскочил навстречу, совершенно ошалевший. В руках вертикалка. Иван выстрелил в него — пум! Промазал. Выстрелил ещё раз. Пум. И всё.
Уже подбегая, увидел, как тот начинает заваливаться. Лицо растерянное.
Перед наступлением они надели пластиковые бутылки на стволы винтовок и автоматов. Бутылки набили стекловатой. Самодельные глушители. Тем не менее, неплохо работают. Шакилов подсказал, он известный знаток оружия.
Оранжевый упал. Иван перескочил через тело, навстречу диггеру бежали трое в серой форме МЧС — древней, как само метро. Выстрел. Пуля взвизгнула, отскочив от гранита. Искры. Иван в прыжке перекатился к кроваво-красной стене. Плавным движением — раз! — оказался за выступом. Очень удобная станция. За каждым выступом можно спрятать по стрелку. Ну, не спать. Иван опустил руку к ремню. Рванул с пояса холодный железный шар. Кольцо, рычаг, раз — два!
— Закрыть глаза! — орет Иван.
Полетела.
Граната. Иван садится на пол и затыкает пальцами уши. Глаза закрыты. БУМММ. Вспышка видна даже сквозь сомкнутые веки. Иван открывает глаза, вскакивает…
— Вперёд!
Он добегает до спуска в подземный переход. Тот обложен мешками с песком. Видит, как из щели между мешками высовывается дуло автомата…
— Ложись! — кричит Иван.
Очередь бьёт в бегущего первым Коляна, срезает его начисто. Иван успевает упасть на пол и перекатится в сторону.
Нащупывает на поясе вторую гранату. Так, кольцо, рычаг…
— Глаза!! — орет Иван и бросает.
БДУМММ. Сквозь ладони просвечивает красным, свет достигает задней стенки черепа и отскакивает. Перед глазами — цветные пятна.
Иван, лежа, поднимает «ублюдка» к плечу. Почти беззвучные в таком шуме выстрелы. «Ублюдок» долбится прикладом в плечо. Попал, нет? Иван не знает. Вперёд, не задерживаться.
— Урррааа! — орут рядом. На светлом граните платформы чернеют тела. Грохот выстрелов оглушает.
Иван пробегает мимо упавшего адмиральца (похоже, конец Коляну), прыгает к баррикаде вокруг спуска в переход, она высотой по пояс человеку, переползает вдоль стены мешков, пригнувшись, почти на четвереньках. Поднимает автомат над головой и стреляет за стену вслепую. Рикошет по граниту. Стон. Неужели попал?! Иван отползает назад, резко выглядет за баррикаду. Неподвижное тело. Хорошо. Иван рывком переваливается через стену. Зацепившись, падает грудью на мешки с песком. Твою мать. Дикое ощущение, что штурмуешь собственную станцию, Василеостровскую. Вперёд, не думать — он вскакивает…
И оказывается лицом к лицу с человеком в помятой серой форме, выскочившим из перехода.
Рыжие волосы, пористая бледная кожа.
И оказывается лицом к лицу с человеком в помятой серой форме, выскочившим из перехода.
Рыжие волосы, пористая бледная кожа.
Бордюрщик поднимает голову, мгновение смотрит на Ивана. Светлые глаза его расширяются… Иван вскидывает автомат к плечу. Щёлк. Патроны кончились. Иван нажимает на спусковой крючок ещё раз, словно патроны вот-вот появятся. Палец сводит от напряжения. Бордюрщик начинает поднимать оружие. Иван прыгает к нему, бьёт в нос автоматом — плашмя, как держал. Н-на! Лязг зубов. Бордюрщик отлетает назад, задирая подбородок… Миг. Смотрит на Ивана. Открывает рот, словно собирается что-то сказать. Из носа у него вырывается тёмная струйка. Рыжий бордюрщик моргает. Удивление. Иван поворачивает «ублюдка» и бьёт ещё раз. Н-на! Под пальцами мокрый металл. Н-на! Да падай же! Бордюрщик, наконец, падает.
Стоя над поверженным врагом, Иван оглядывается.
КРАСНОЕ.
Белое лицо Маяковского на кровавой стене — чудовищное, огромное — качается перед глазами Ивана. Кажется, что оно проступает сквозь слой крови.
Полстанции заволокло дымом. Ревет пожарная сирена. И света — сколько всё-таки здесь света!
Очередь бьёт в проём снизу, из подземного перехода. С визгом рикошетят пули, выбивая из стен куски кроваво-красной смальты. Одна из пуль попадает в световой карниз, тук, с громким хлопком взрывается лампа. Меньше света. Иван пригибается. В сверкающем облаке осколков и дымки, Иван видит (вот же фигня) силуэт бегущего тигра. Дёргает головой. Моргает. Не сейчас. Мимо бегут люди в камуфляже. Иван дёргается было… выдыхает. Это свои.
Резкая вонь пороха и ржавый запах крови. Дым.
КРАСНОЕ.
* * *Из дыма, заполнившего станцию, выходит Шакилов, морщится, держится за щеку. Лицо у него залито кровью, левая сторона — один громадный синяк.
— Что с тобой? — спрашивает Иван. Шакилов морщиться, сплевывает кровью.
— Да, поскользнулся, — говорит он. — Упал мордой прямо в ступеньки. Всё поразбивал. Видишь, — он обнажает зубы в улыбке. Двух или трех передних нет. Ещё парочка стоит криво. Розовые от крови. — Ну, как, смешно?
— Ещё бы, — говорит Иван. — А что со станцией?
Шакилов поднимает руку. Взявшись пальцами, расшатывает и выдёргивает зуб — лицо перекашивается от боли, багровеет от усилий. Р-раз.
Он бросает зуб на пол. Сплевывает — сгусток крови алеет на светлом мраморе пола. Белый зуб, точно кусок пластмассы…
— Фсё, — говорит Шакилов. — Маяк наша. Блин.
Поднимает руку и начинает расшатывать следующий зуб.
— А Восстания? — спрашивает Иван. — Удалось прорваться?
Шакилов молча качает головой. Убирает руку, сплевывает красным. Его куртка запачкана кровью и чем-то серым — глиной, похоже. Он смешно двигает губами, языком проверяет зубы. Потом смотрит на Ивана с кровавой ухмылкой и говорит:
— Успели, сволочи. Это тебе не салаги какие-нибудь. Они там баррикаду устроили.
— На обоих выходах?
— Ага. — Шакилов морщится: — А ну их нах. Прикладом-то за что?
Глава 6 Химики
Похороны нужны для живых.
Иван смотрел, как укладывают тела на платформе — ровными рядами. Спохватился, стянул с головы шапочку. Волосы грязные и давно немытые. Ветерок, приходящий из тоннелей, непривычно холодил затылок.
Мортусы — в брезентовых плащах, в белых масках на лицах. У некоторых респираторы. Зловещие, как… как и положено служителям смерти, в общем-то. Иван смотрел. Мортусы заворачивали каждое тело отдельно в пленку, заделывали скотчем. Потом закрывали брезентом. Была в их неторопливых движениях особая сдержанность, даже чопорность.
Сегодня им предстояло много работы. Одних убитых на станции больше трех десятков.
И будут ещё.
Иван слышал, что в заброшенной вентшахте у Проспекта Славы мортусы построили гигантскую печь-крематорий, чтобы сжигать трупы. Вывели подачу воздуха с поверхности, дымоход, само собой. Пятьдесят метров труба получилась. Тяга такая, рассказывал дядя Евпат, что рев пламени слышно за пару перегонов.
Но всё равно это не настоящий крематорий, потому что кости не сгорают. Для этого нужна температура гораздо выше.
Поэтому в тоннельном тупике за станцией Проспект славы мортусы складывают обожженные, голые костяки один на другой. И теперь их там тысячи. Целый город скелетов.
А будет на тридцать с лишним больше.
— Приготовиться отдать последние почести, — глухо скомандовал главный мортус, когда все тела приготовили в последний путь. — Минута молчания в память о павших. Сейчас.
Иван склонил голову. Тишина расползлась по станции, поглощая отдельные очаги разговоров и шума.
Василеостровцы, адмиральцы, невские, с Гостинки, наемники — все стояли и молчали. Вот что по-настоящему объединяет людей, подумал Иван. Смерть.
Я хочу домой. Иван стоял, ветерок обдувал затылок и шею.
Я. Хочу. Домой.
— Минута закончилась, — сказал главный мортус. — Прощание закончено.
Иван надел шапку, посмотрел, как уходит в тоннель караван мортусов. Потом двинулся к своим.
Жрать охота, просто сил нет.
* * *Над железной кружкой с толстыми стенками поднимался пар. Иван втянул его ноздрями — влажный, горячий — и поднес кружку к губам. Аккуратно отхлебнул, стараясь не обжечься. Кипяток, едва-едва, на самой границе чувствительности, отдавал сладостью. Стенки кружки не горячие, особая технология времен до Катастрофы — двойные, между ними вакуум, он не проводит тепло. Когда-то давно, когда ещё был жив Косолапый, Иван нашёл кружку в заброшенном супермаркете среди других полезных вещей. Складной топор. Термос защитного цвета. Оранжевые футболки.
Ещё там был огромный глобус из жёлтого камня. Иван тогда провёл пальцами по гладкому боку Земли. Названия городов, которых больше нет. Нью-Йорк, Мехико, Буэнос-Айрес, Сантьяго-де-Чили. Тверь, Бологое, Нижний Новгород. Москва. Магазин для путешественников, сказал Косолапый. Вернее, для тех, кто хочет почувствовать себя путешественником — сидя при этом дома.
Да, Москва…
Что-то не спешат москвичи на помощь к бордюрщикам, а? Иван хмыкнул. Ещё бы.
После взятия Маяка прошло пять дней. Бордюрщики отбили все атаки Альянса и даже пытались контратаковать. Что они там орали в прошлый раз? Иван поморщился. «Царь Ахмет предлагает вам сдаться, питерцы! Тогда вас пощадят». Ага, держите карман шире. На самом деле — патовая ситуация. И ещё чай, блин, закончился.
Иван отхлебнул ещё, поставил кружку на пол. После трех дней боев команду отвели отдохнуть на Невский. Иван обмакнул галету в кружку, откусил кусок размокшей пластинки, начал жевать.
Кружка кипятка, крошечный кусок сахара и пара твердых, как мрамор, галет — главное солдатское лакомство.
А кому-то и этого не досталось. Иван снова вспомнил похоронную церемонию.
— Я нашёл способ, — сказал Сазон.
Иван с усилием проглотил недожеванный кусок, повернулся к другу.
— Какой ещё способ? — он даже не сразу сообразил, о чём Сазон говорит. В мыслях всё ещё было прощание с мёртвыми — тела, обмотанные скотчем, минута молчания. Стаканы с сивухой, накрытые галетами. Иван хотел почесать лоб, но обнаружил, что в правой руке надкушенная галета. Почесал левой. — А! Ты про Площадь Восстания, что ли?
— Газовая атака, — сказал Сазонов.
— То есть?
— Смотри, Ван. Старые покрышки, например, подожжем. Поставим вентилятор помощнее, кинем провода до Гостинки — здесь короткий перегон, кабеля должно хватить. И вдуем им резинового дымка как следует. В одно интересное отверстие.
— У них же противогазы, — сказал Иван, ещё не сообразив толком, что именно Сазон предлагает.
— Что, у всех?
Иван посмотрел на него почти с восхищением. Конечно, не у всех. Дай бог там десятка два противогазов на двести с лишним человек. Женщины, дети…
И тут до него наконец дошло.
Потравить газом. Вот чёрт.
— Ну ты и сволочь, Сазон, оказывается.
— Служу Приморскому Альянсу! — Сазонов поморщился. — Извини, Ван. Что-то я устал.
Иван кивнул. Все мы устали.
— Знаешь что, друг любезный, — сказал он. — Давай ещё подумаем, а? — он услышал шаги, повернулся. — Гладыш, принес?
Пожилой диггер поставил корзину на пол. В ней лежали жёлтые теннисные мячики, старые, почерневшие от времени и потных ладоней. Кивнул. Плоское, изрезанное морщинами, как ножом, лицо Гладышева ничего не выражало. Скуку разве что.
— Ага.
— Спасибо, — сказал Иван, поднялся. — Ну, поехали. Стройся, мужики.
— Опять, что ли? — заворчал Пашка, нехотя поднимаясь.
— Не опять, а снова. Поехали! Солоха, тебе особое приглашение? Солоха!
— Иду, иду, — отложил книгу.
Тот читал полулежа, прислонившись спиной к своему рюкзаку. Маленькие очки без оправы были сдвинуты на самый кончик носа. Солоха высокий, слегка нескладный, с копной вьющихся русых волос. Он каждую свободную минуту проводил с книжкой, но предпочитал почему-то все книги с неудововаримыми названиями, вроде «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки». Сам бы Иван такое сроду читать не стал. Точнее, однажды он попробовал, но осилил всего пару страниц.