Он вздёрнул голову, задышал глубоко. Казалось, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.
— Знаете, Проф, — сказал голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-жёлтой темноты. — А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.
Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы тёплые и словно вырезаные из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились об его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…
— Блин, — сказал Иван. — Что происходит?
Пум.
— Ничего, Ваня, — голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла на стыках. Иван фактически видел эти круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.
Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.
Одна из букв «К» долетела до Ивана, и сдвинула его в стену, отлетела, отпружинненая.
Иван отшатнулся.
— Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.
— Тут есть некий метод противодействия, — сказал профессор.
— Какой же?
— Во-первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?
— Ээ… Дальше.
Иван двинул головой. Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором — всё, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала.
— Во-вторых, — сказал Водяник обиженно. — Руки у нас свободны, верно?
— Подрочить предлагаете? — в голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. — Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки — не для скуки.
Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в морщинах, слоновью кожу. Такой как наступит, — подумал диггер, — мокрое пятно останется. Блин.
— Вам бы только одно!
Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.
— У меня голова болит, — сказал вдруг Кузнецов. — Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.
— Это нормально, — успокоил его слон. Взмахнул хоботом. — То ли ещё будет.
— Так для чего руки? — Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голосов всё время менялись, плавали.
— Не знаю, как некоторым молодым людям, — съязвил Водяник. — А так руки — для того, чтобы получать тактильные ощущения!
— А я про что? — удивился Убер. Голос его плавал где-то поверху, над головой Ивана. Такое ртутное пятно под самым потолком камеры.
— Ощупывайте пол, Иван. Михаил, вас это тоже касается. Пытайтесь, скажем так, видеть кончиками пальцев… Описывайте ощущения. Видите, уже два канала сенсорной информации мы задействуем.
— А в третьих… — профессор помедлил. — Мечтайте. Вспоминайте. Это же идеальные условия для медитации. «Религиозный опыт» можно получить не только от ЛСД или фиолетовой пыли. Понимаете?
— Вы это серьёзно, Проф? — спросил Уберфюрер. Его голос потяжелел и перелился в ртутную обтекаемую каплю, опустился ниже. Иван чувствовал присутствие и движение этой капли чуть выше своей головы, чуть дальше к профессору.
Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.
— А что делать? — сказал Проф. — Кстати! Кто знает какие-нибудь стихи?
— Именно стихи? — удивился Кузнецов. — А почему?
— Сенсорный голод — напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание — он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.
Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.
— Вот теперь, Проф, — сказал Убер. — Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? — пауза. — Тогда это буду я. Итак: Редъярд Киплинг, «Гиены».
Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мёртвое поле. Люди лежали на нём в резиновых плащах и противогазах, почерневших от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.
Когда Убер закончил, установилось молчание. Иван даже не сразу понял, где находится. Он всё ещё видел это поле, эти гиеньи глаза (хотя гиен он никогда их не видел, кажется) в темноте, в лунном свете.
Да, пятнать имена мертвецов — это чисто человеческое увлечение. Звери честнее.
Твари наверху честнее, чем Сазонов.
Всяко, подумал Иван.
* * *— Помолимся, братие!
В темноте опять звучал этот голос. Да что такое?! Даже поспать не дают! Иван заерзал, перевернулся на другой бок, попытался натянуть куртку поплотнее. Блин, холод от пола собачий просто.
— Нет ада ни на земле, ни в небесах, — продолжал голос. — И нет рая. Осталось одно чистилище, где душам вечно скитаться, не зная покоя и радости. И называется оно: метро. Аминь.
— Аминь, — согласился хор.
— Грядет время, братья. Зверь всё ближе! Ближе! Ближе!
Какой к чертям зверь? — Иван понял, что темнота мешает ему сосредоточиться, перестать перескакивать с мысли на мысль. Соберись, велел он себе. Надо отсюда выбираться к чёртовой матери…
Но сил собраться не было.
Когда голоса на мгновение умолкли, он провалился в сон.
* * *— Вы знаете, я вдруг понял… Щелчок, — профессор помедлил. — Он действительно сказал «щелчок»?
— Кто сказал? — Иван поднял голову, он сидел, прислонившись к решетке.
— Наш тюремщик. Игнат, кажется…
— Да, он сказал «щелчок» или ответить на щелчок — и что из этого? — вступил в разговор Уберфюрер.
— А то, что это означает… Он играл в ЧГК!
— Серьёзно? — удивление в голосе скинхеда. — Ваш коллега?
— Что такое «чэгэка»? — спросил Иван.
— «Что? Где? Когда?». Игра такая была, интеллектуальная. Это наш профессиональный жаргон. «Щелчок» — взятие вопроса влёт. Или когда версия «щёлкает» — то есть, очень красиво подходит к вопросу. Понимаете?
— Нет, — сказал Уберфюрер. — А, чёрт. Понимаю. И что дальше?
План составился совершенно фантастический. По словами Водяника, ЧГК — это невероятный драйв, приток адреналина. Фактически наркотик. Тот, кто когда-либо играл, этого никогда не забудет. Идея профессора состояла в том, чтобы снова подсадить тюремщика на этот наркотик, а потом попросить о помощи. В общем, раскрутить.
— Ну-ну, — сказал Уберфюрер, выслушав. — Фигня какая-то, я вам говорю. Давай, действуйте, а я посмотрю. Только ни фига у вас не выйдет.
— Спасибо за оптимизм, — съязвил Водяник.
— Да не за что.
В следующий обход они начали забрасывать крючок. Когда шаркающие шаги оказались совсем рядом, Иван повысил голос:
— Моя очередь! В общем, так: выйти на поверхность из метро можно не только через шахту эскалаторов, но и через эту штуку — но обычно через эту штуку не ходят даже физически сильные люди. Но если бы эта штука находилась в Москве, то всё было бы гораздо проще — потому что там эта штука гораздо короче. Как называется эта штука? Ваш ответ, Проф?
Напряженное молчание. Игнат продолжал обход. Звяканье миски…
— Ну, что, Проф? Сдаётесь?
Бульканье воды. Скрежет железной кружки по бетонному полу.
— Э-э… Может быть, хмм… предположу, что это… скажем, пожарная лестница?
Снова шаги.
— Нет. Внимание, правильный ответ, — Иван выдержал паузу. — Это… вентиляционная шахта! ВШ, короче. В Москве они короткие, двадцать-тридцать метров, а в Петербурге от пятидесяти метров и глубже. И ещё там лестницы обычно сгнили… — добавил Иван для красочности. Впрочем, так оно и есть. — На фиг сгнили.
Про различие между московским метро и питерским Иван знал от Косолапого. А вопрос они составляли вместе с профессором. А потом Иван учил его наизусть, чтобы не сбиться в ответственный момент.
Про различие между московским метро и питерским Иван знал от Косолапого. А вопрос они составляли вместе с профессором. А потом Иван учил его наизусть, чтобы не сбиться в ответственный момент.
Тюремщик подошел уже совсем близко. Шаги…
— М-да. Источник, как я правильно понимаю: личный опыт автора вопроса? — язвительно заметил Водяник.
Шаги резко остановились. Долгая пауза.
— Что ты сказал? — произнес Игнат.
— Это вы мне? — уточнил профессор.
— Ага.
— Во-первых: «вы сказали», — холодно поправил Водяник. — А во-вторых, я говорю: вопрос кривой совершенно. Как такой брать?
— Значит… — пауза. — Вы здесь играете?
Рыбка заглотила крючок.
* * *Иван загадал, что тюремщик выдержит до следующей кормежки. Ошибся. Игнат выдержал гораздо дольше. Только после второй кормежки, когда Иван начал думать, что всё потеряно, в темноте раздалось шлёпанье босых ног по бетону. Затем тяжёлый вздох.
— Эй! Вы были в Клубе? — спросил слепой.
— Конечно. А что?
— Не обманываете?
Иван даже привстал. Вот и наша рыбка.
— С чего бы? — удивился Водяник. — Конечно, профессионально из всей нашей компании играл только я… И откровенно говоря, вот эти мои приятели — ну совершенно мне не соперники. При всем моем к ним глубоком уважении.
— Спасибо, — съязвил Иван.
— Да? — в голосе Игната было недоверие. — А, может мы… нет, конечно, нет.
— Вы тоже играли?
— Ну, если это так назвать…
— Я так и почувствовал, что вы из наших, — сказал Водяник. — Даже хотел предложить сыграть. Но, думаю, это будет несколько нечестно. Вы за время жизни здесь несколько утратили навыки, в то время как я…
— Может проверить! — возмутился Игнат.
— Вы бросаете мне вызов? — уточнил профессор.
— Да! — отрезал Игнат. — Только откуда мы возьмем вопросы?
— А что, базу Степанова уже отменили?
Молчание. Иван прямо чувствовал, как скрипят мозги тюремщика.
— Вроде бы ещё нет, — по голосу чувствовалось, что Игнат улыбается.
— Каждый из нас наверняка знает вопросы, которых не знает другой. Можно попробовать. Только чур без всяких «пошути как дядя Петя», — сказал Водяник. — Терпеть не могу такие идиотские вопросы.
— Обижаешь!
* * *Пока они бомбардировали друг друга вопросами, Иван успел и заскучать и подремать. Маньяки, одно слово.
— Пожалуй, я больше не буду играть, — сообщил Водяник со вздохом. Причем, как подозревал Иван, совершенно искренним. Отказ от любимой игры, пусть даже в таком, усеченном виде, профессору был всё равно что нож острый.
— Но почему? — спросил тюремщик.
Иван поднял голову. Профессор до сих пор не давал тюремщику повода для подозрений, но рано или поздно это должно было случиться.
— Без таймера это не так интересно… — Водяник начал издалека.
— Будет, — сказал Игнат.
— И мне… мне нужен свет.
А вот теперь основное, ради чего всё затевалось.
— Это ещё зачем? — насторожился Игнат. — С какой-такой стати?
— Сенсорная депривация, — сказал Проф, словно это всё объясняло.
Пауза.
Иван покрылся холодным потом. Ну же!
— А! — сказал тюремщик. — Понимаю. Подавление эмоциональной сферы. Эксперимент «МК-Ультра»?
— «Свечка», — вздохнул Водяник.
— Какая ещё свечка? — Иван решил, что ослышался.
— А то! — охранник явно обрадовался. — Конечно, «свечка». Вопрос-то простенький. — Он надолго задумался. — Ладно, будет вам свет. Карбидка подойдет?
— Ацетилен, реакция присоединения, — мгновенно процитировал Водяник.
— Ну, это слишком просто. А если так: архитектор Ян Летцель — чех по национальности — много лет провёл в Японии. Построил множество зданий в неклассическом для японцев стиле. После великого землетрясения Канто он вернулся в родную Чехию. И там умер, не дожив двадцати лет до того, как к одному из его зданий пришла всемирная известность. Итак, вопрос: чем же прославилось это здание?
Молчание. Игнат, судя по звукам, начал ерзать в нетерпении.
— Ну же!
Профессор вздохнул и сказал:
— Мне становится сложно думать без света, понимаете, коллега? Я не могу сосредоточиться. Мысли скачут — какая уж тут игра. Понимаете?
— Понимаю, — сказал наконец тюремщик. — И всё же попробуйте.
— Ну, я не могу быть уверенным. Может быть, это здание выстояло при ядерном взрыве в Хиросиме?
Откуда они всё это берут? Иван даже представить не мог, какой объём знаний нужно впихнуть в мозги, чтобы ответить на подобный вопрос. Да и не только в знаниях дело, конечно…
— Верно, — сказал тюремщик Игнат. — Это было здание городской больницы…
* * *— База Степанова — это всеобщая база вопросов, когда-либо задававшихся на всех ЧГК-турнирах, брейн-рингах и прочих… На «Своей игре», например. Свечка — «сгоревший» вопрос, который уже задавался на предыдущих играх и сгорел, — пояснил профессор. — Что ещё? «Перекрутить» вопрос — это найти сложный и неправильный ответ на вопрос, в котором правильный ответ — как раз самый элементарный. Знаточье — ну, это наше внутреннее… «Гроб» — не берущийся вопрос, мёртвый…
Иван подумал, что у него крыша скоро поедет не только от темноты, но и от рассказов Водяника. Чтобы может быть скучнее, чем разговор с фанатом о предмете его фанатизма?
Но ради дела — надо. Иван снова начал слушать.
К следующей кормежке тюремщик принес электрический фонарик в длинном обрезиненном корпусе. Так ведь это же мой фонарь! — Иван поднял брови, но ничего не сказал. Хрен с вами, воришки. Главное, что план действует.
Свет. Сейчас это была лучшая вещь на свете.
Глаза профессора блестели, ноздри раздувались. Иван сам невольно увлекся. Водяник с тюремщиком отыграли уже десяток вопросов, счет был шесть четыре в пользу профессора… Лицо Игната было мокрым от пота — и счастливым.
Скоро можно будет его брать голыми руками. Он как наркоман сейчас. Только, к сожалению, у них осталось в запасе всего две кормежки.
— Внимание, следующий вопрос, — сказал Водяник. — При постройке московского метрополитена даже планировка станций имела идеологический смысл. В отличие от буржуазного метро, где платформы расположены по краям, а рельсы — посередине, в Москве, как известно, сделали всё наоборот. Так что же, в отличие от буржуазии, является главным в метро согласно марксистко-ленинской идеологии? Вот в чём вопрос.[2] Минута пошла.
Щёлканье таймера.
Тюремщик вдруг поднял большой палец. Лицо его преобразилось, пылало, плавилось в страсти.
— Да… Да… сейчас! Это… Итак, по нашему мнению, главным в метро… согласно марксистко-ленинской идеологии является… выбор пути!
— И ваш ответ? — уточнил профессор.
— Э-э… Выбор пути.
— Ответ принят, — объявил Водяник. — Внимание: правильный ответ… Это будет…
Тюремщик выпрямился, лицо его светилось. Постоял как пьяный. Неожиданно он покачнулся, обессиленный, отступил к клетке… Прислонился к ней…
В следующее мгновение рука Уберфюрера схватила его за лоб. Другая — взяла за подбородок. Резкое движение. Крак. Жуткий, какой-то смертельный хруст ударил по нервам. Иван вздрогнул. Тюремщик обмяк.
— Многие знания — многие печали, — сказал Уберфюрер. Тюремщик начал заваливаться вперёд, колени его подогнулись…
В глазах Игната ещё целую секунду горел недоуменный огонь… погас.
Он упал на пол мягко, как мешок, набитый тряпками. Профессор замолчал, потрясенный.
— Мы ведь хотели договориться… Зачем же так? — только и смог сказать он. Уберфюрер присел, просунул руку сквозь решетку, подтянул тело к себе за штанину.
— А как? — Иван посмотрел на Водяника. — Он бы вас ослепил, забыли?
— Он был… — профессор сел, прислонившись к решетке. Ноги его не держали. — Он был из наших. Знаточье поганое. Чёрт возьми.
Уберфюрер дотянулся до связки ключей, звяк. Он выпрямился и лихорадочно завозился с замком. Наконец нашёл нужный ключ. Щёлк. Щёлк. Скри-и-ип. Дверь решетки открылась.
Начал освобождать остальных, гремя ключами.
— А он правильно ответил, Проф? — спросил Иван непонятно зачем.
Профессор всё так же сидел в своей клетке, глядя на тело. Водяник поднял голову. Какой постаревший взгляд у него, поразился Иван.
— Нет, — сказал Водяник. — Он «перекрутил» вопрос. Правильный ответ: главное в метро — люди. Элементарно.
* * *Дальнейшее запомнилось обрывками. Захватив фонарик, они устроили самый настоящий побег по всем правилам — с наведением паники, криками, неразберихой и битьем часовых…
По пути захватили два автомата и рожок патронов.
Впрочем, им встретилось только пара братьев — иначе трофеев могло быть больше. Слепые не ожидали атаки на своей станции, а противостоять зрячим, когда у тех появился источник света, они не могли.