«Нет, нет, нет, нет! Она совсем девочка, беспомощная, наивная и слепая. Бедный ребёнок. Поговорить с ней за литературу, ирисок привезти, по умной головёнке потрепать… А чего другого — боже упаси, и так грехов — пробу негде ставить…»
На орбите. Поединок
Дремучая марханская чаща вселяла оторопь и восторг. Древние деревья-великаны подпирали зелёными головами само небо, неся на могучих стволах целые посёлки растений помельче. В самом низу становилось понятно, отчего эволюция сделала предков Броана такими бледными и беловолосыми. Здесь было темно, как в пещере, а Пахнущая перегноем подстилка то и дело переходила в форменное болото. Тем не менее Броан и Гарьят быстро отыскали сухую полянку, словно созданную для поединка. Сюда пробивался солнечный свет, ему радовались синтезированные птицы, и совершенно натурально пахли цветы.
— Берегись! — предупредила Гарьят. Выхватила из ножен мечи и, чертя ими стремительные восьмёрки, пошла в атаку на Броана. — Хей! Хей! Хей! Хейю-у-у-у-у!
Оба были в высоких сапогах с голенищами-поножами, красными, чтобы не была видна кровь, боевых штанах и прозрачных нагрудниках, особым образом выделанных из кожи сагейских быков. Руки в латных рукавицах и блестящих наручах сжимали рукояти круто изогнутых клинков. Это были печально известные «огненные мечи» — опасное наследие давно сгинувшей зурской цивилизации. Они с лёгкостью «брали» любую броню, а при резком ударе о металл испускали потоки цветных искр. Бывалый воин, умеючи пользуясь этим свойством, мог отвлечь супротивника, испугать, смутить, даже увечье нанести, хлестнув по глазам. А затем уже сверкающим, не знающим преграды клинком…
Поединщики бешено вертелись на поляне, звонко скрещивались клинки, падающими звёздами сыпались стремительные искры… Валявшийся поодаль муркот поднял голову только тогда, когда люди остановились, погасив гибельный фейерверк.
— Раз! — торжествующе сказала Гарьят и сделала отточенное, полное жуткого совершенства движение отряхивания клинка. — Поправь меня, мужчина, или у кого-то в самом деле идёт кровь?
Снежная грива Броана у левого плеча стремительно меняла цвет — кровь ручьём текла из рассечённого уха. Она капала на прозрачный нагрудник, оставляла липкие разводы на коже. Очень яркие на бархатно-светлом.
— Продолжим, женщина, — невозмутимо ответил Броан.
И опять полетели каскады искр — алые от его мечей и золотые от клинков Гарьят. И опять смертельный вихрь довольно скоро иссяк. Его потушила кровь, неспешно засочившаяся у Броана из длинной царапины на правом плече.
— Всё, мужчина, бери регенератор, — опустила мечи Гарьят. В её негромком голосе больше не было торжества. — Я подожду. Если ты ослабеешь, мне станет неинтересно биться с тобой.
А у самой в глазах пожаром разгорались непонимание, сомнение, прозрение и злость. Она словно нащупала ответ на некий сложный, давно снедавший её вопрос. Между тем муркот поднялся, оценил обстановку, заворчал и решительно улёгся между Броаном и Гарьят. «Всё, двуногие. Дальше только через мой труп!»
— Не беспокойся, Младший брат. Уйди, — велел ему Броан. — Я умею считать до трёх, женщина. Давай убедись, так ли я ослабел.
Он как будто не чувствовал ни боли, ни кровопотери, ни даже досады от грозящего поражения. Исход поединка его, казалось, вовсе не волновал.
— А не пошёл бы ты знаешь куда?! — вдруг разъярилась Гарьят, выругалась и бросила в ножны оба клинка. — Ты не боец, а хитрый притворщик, а я… — она внезапно то ли застонала, то ли рассмеялась, — я распоследняя дура. Мы с тобой словно эгилонские псы во время брачной игры! Сука всё кусает, кусает, кусает кобеля, а тот не даёт сдачи, даже не отстраняется. Где твоя коронная «вертушка», Броан? «Двойной полёт змеи»? «Песня в ночи»? Где? Да ты, если бы захотел, убил бы меня с самой первой атаки. Одним клинком! Сломанным! С закрытыми глазами!.. А ты не хочешь. Ты ждёшь. А я, дура, все кусаюсь, кусаюсь… И не смотри на меня так, мархан! — Она вдруг придвинулась к нему вплотную, перешла на шёпот, заглянула в глаза. — Не забывай, я из клана Истинных. Мои матери с самого Нашествия не знали мужчин. И я не нарушу их священный завет. Слышишь, Броан? — Гарьят сверкнула глазами. — Не нарушу. Помни об этом… — Она гневно дёрнула плечом, резко повернулась, собираясь уйти, однако о чём-то вспомнила, подхватила регенератор и активировала форсированный режим. — А ну замри!
Надела радужно переливающееся кольцо Броану на шею, ожгла свирепым взглядом — и всё же ушла, только зашуршала под ногами потревоженная трава.
— Да знаю я… — Броан вздохнул, мягко опустился на землю и сказал муркоту: — Если бы она была твоей кошкой, ты быстренько вправил бы ей мозги. Только она, брат, не кошка. Она женщина. И аркарейса…
Лёг навзничь, вытянулся, закрыл глаза и отдался объятиям восстанавливающего поля. Оно легко залечивало раны, унимало боль, творило лимфу, жёлчь, кровь… Вот только занозу из души вытащить никак не могло.
Узер. Праздник
Наступал третий день Праздника Летнего Солнцестояния, близился рассвет, ритуал перерождения Великого Осириса был в самом разгаре. Меж огромных, покрытых росписью колонн струился благовонный дым, звучали шушан-удуры, во внутреннем дворе храма разыгрывали волнующую мистерию. В начале действа лучезарный Хра в образе солнечно-рыжего Кота сокрушал под развесистым деревом змея Ими-Ухенефа — кромсал огромным тесаком длинное цветастое тело, сплетённое из пальмовых волокон. Да не один, конечно, а с преданными соратниками: грозным Анхуре, свирепым Упуаутом, могучим Мехен-Та. Затем победоносный Хра изводил под корень приспешников нечистого супостата — змеев Индифа, Бабаи, Демиба, Апопа, Джесертепа, а также крокодила Магу.
Священная мистерия, исполненная с искренней верой, поистине завораживала, зрители поддерживали защитников жизни многоголосым криком, впадали в экстаз, дети рвались помочь небесному воинству. Тысячная толпа, казавшаяся единым живым существом, дышала пивом, маслом, потом и чесноком. В бархатное небо уже выплывало созвездие Саху, вслед за ним, одновременно с восходом Солнца, замерцает великая звезда Сотис, и в Египте начнется новый год. Он принесёт благословенный разлив Великой реки. Изобилие воды, плодоносный ил на пшеничных полях, урожай… жизнь!
«Не верьте тому, кто скажет вам, будто жизнь божества — сплошной праздник. — Узер смиренно вздохнул и медленно, осторожно, чтобы не заметили зрители, переменил положение на троне. — Не верьте тому, кто скажет вам, будто бог повелевает своими смертными подданными как хочет, сам же нисколько не зависит от них…»
На самом деле, конечно, жаловаться было грех. Его культ, по крайней мере, обходился без драм, без ужасной, хотя и временной, кончины от рук подлых врагов. Узер сидел в мягком анатомическом кресле, в благополучном удалении от толпы, под сенью опахал, под непроницаемой защитой голограммы, проецируемой «Джедом». «Анх» ненавязчиво ограждал его от чрезмерной жары, у подножия трона стояли жрецы-херихебы, следившие за правильностью церемоний, военачальники-маджаи, блюститель веры — иерофант. Самый цвет, самая соль, самые ревностные служители своего бога, вечно прорастающего, цветущего и колосящегося. В местном произношении — Осириса.
У них всё получилось. В размеченных Джехом каналах и рукотворных озёрах плескалась вода и сновали рыбацкие лодки, никогда не возвращавшиеся пустыми, урожай следовал за урожаем. Когда светозарный Осирис посещал свой народ, ему подносили для благословения младенцев. Да и собственный сынок Гор подрастал крепышом и обещал стать героем — не иначе, в деда Геба пошёл. Чего ещё желать?..
…А вот чего. Узер подумал о том, что давно не виделся с Зетхом. Надо будет или в гости завернуть, или хоть звякнуть по голосвязи, узнать, как у брата дела. Хотя и тут беспокоиться было особо не о чем, ведь Зетху по жребию досталась лучшая часть пирога, и он не из тех, кто склонен разбазаривать подарки судьбы. Рыжий владел Нижним Египтом, землёй, без преувеличения благословлённой Творцами, прозванной за плодородие Чёрной. Брось в неё пепел из курительницы, окропи водой, и вырастет тринопля. Да такая, что руки отвалятся, пока урожай соберёшь. Возделанные поля трижды в год отдаривали землепашцев просом, пшеницей, полбой, ячменём, овощами, бобами всевозможных сортов и разноцветным хлопком. Излишки перевозились по реке и по целой системе мощёных дорог — до самого выхода к межматериковому морю…
Чтобы в таких условиях бедствовать, надо было родиться вовсе без рук, а главное, без головы, и к Зетху это уж точно не относилось. «Да, надо как-нибудь выбрать время и пригласить его в гости. Хра давным-давно остыл, Небетхет больше не даёт ни причины, ни повода для ревности…»
На безмятежном, точно здешние небеса, жизненном горизонте просматривалась лишь одна чёрная тучка. Наблюдатели. Репты.
С той достопамятной встречи Зетх их больше не видел, но знал, что они обустроили себе целую систему подземелий и основали там собственный культ. Якобы тайный и, естественно, чёрный. Но эта чернота была не от плодородного чернозёма, а от самой Тьмы. И народ к ним тянулся соответствующий: ворьё, осквернители могил, насильники и предатели. Себя репты причислили к владыкам загробного мира, уничтожителям земных тел грешников, что, согласно местным верованиям, и души обрекало небытию. Имена новых богов вполне отражали их суть: чего стоил хотя бы «Сжигающий Миллионы»!..
Такие вот наблюдатели. Которым по статусу вроде бы полагалось только присматривать за происходящим, ни во что особо не вмешиваясь.
Надо будет обсудить это с Зетхом. А там, собрав побольше улик, выйти на Хра. И уж тогда, заручившись его поддержкой и помощью…
Только ни к чему хорошему это не приведёт. Сотрёшь в порошок одних — явятся другие, ещё хуже. Страшная штука, эта Тёмная сторона. «Собственно, а как вообще вышло, что репты здесь оказались?..»
…А мистерия в честь богов тем временем достигла неистовства: всё гуще клубился хмельной дым, всё стремительней делались ритмы… пока наконец, отвечая на совокупный призыв многих сотен людей, над горизонтом не поднялась лучезарная Сотис. Дружно, с новой силой грянули шушан-удуры, взвизгнули цевницы — и ликующая толпа пала ниц.
Осталось нанести заключительный, действительно божественный штрих.
«Помогите, Творцы… — Узер покачал на руке „Уас“, снял с предохранителя, тщательно взял прицел. — Я спокоен, я спокоен, я совершенно спокоен. Я уверен в себе, я уверен в своих силах, я самый лучший. Моя рука тверда, мой глаз меток…»
Ему предстояло явить чудо. Поджечь огромную бадью, наполненную до краёв горючей смесью, дабы небесный костёр возвестил начало нового года. На протяжении всей мистерии Узер старался на бадью даже не смотреть, но глаза то и дело находили её помимо его воли. В этот раз её расположили жутко далеко, да ещё и на вершине пилона. И промахнуться нельзя. Узер, конечно, предусмотрительно попросил Упуаута подстраховать его с лучемётом, но стоило представить, как горестно покачает головой Хра, и желудок норовил подняться к горлу. Славный полководец Геба на такой дистанции не промахивался. По неподвижной мишени, при вполне достаточном освещении, да не в бою, где горит воздух и кипит расплавленный камень…
Узер сконцентрировался, задержал дыхание, мысленно устремился в цель, подгадал паузу между двумя ударами сердца — и плавно надавил на спуск.
Вспыхнуло, грохнуло, взорвалось в ушах, резануло глаза. Попал!!!
— Осирис!.. — выдохнула толпа и развернулась, простирая руки к высокому пьедесталу, где на троне высился Узер. — Осирис! Отец наш, Осирис!
Сегодня, правда, к живому богу за благословением было не подойти. Кругом престола бдели львы — могучие маджаи, жреческая гвардия и бритоголовые месниу, «железные люди». За благословением — в другой раз, где-нибудь в колосящемся поле, у только что выкопанного канала. Там Осирис будет близким и понятным, точно росток, выглянувший из земли. Сегодня же он являл свою божественную славу — да и то краешком, отсветом, дабы не ослепить и не погубить своих верных…
На другой день Узер делил священные хлебы. Ещё тёплые, из печей, громадные, увенчанные рельефным изображением Ключа Жизни, скопированного с его «Анха». Жрецы разломают крупные куски на множество более мелких, потом их будут делить ещё и ещё, пока не достанется каждому до самого последнего из жителей царства. Жрецам известно: если хоть кто-то окажется обойдённым, наказанием для виновного может стать смерть. Знать бы им ещё, что затейница Исет придумала добавлять в тесто малую толику дивитола. Такую, чтобы на срок жизни особо не повлиял, но с гарантией добавил здоровья, вселил бодрость, зажёг глаза светом…
Вот так рождается безграничная вера в могущество богов и горячее желание служить им верой и правдой. Узер только мысленно разводил руками, понимая, что мужской разум на подобное не способен.
Он разламывал один хлеб за другим, отрабатывая божественную повинность, и мечтал, как по завершении церемоний устроит себе прогулку на лодке. Он велит принести двадцать весел с лопастями из эбенового дерева, отделанными золотом, и с рукоятками из дерева секеб, выложенными серебром. И пусть придут двадцать прекрасных жриц с волосами, заплетёнными в косы. И пусть наденут они сетки из бисера, возьмутся за вёсла и медленно повезут его по глади озера в густые заросли камыша…
Завершив наконец казавшийся нескончаемым труд, Узер начисто забыл и о бисерных сетках, и о серебряных рукоятях — повёл в сад на прогулку наследника своего. Он шёл под руку с женой, в неизменном обществе друга Джеха…
Чего, спрашивается, ещё?
Брагин. Своё дело
Говорят, сны снятся всем. Кто считает, что спит без сновидений, тот просто не может вспомнить приснившегося.
Брагин всю свою жизнь, закрывая глаза, без затей нырял в темноту, а затем — по ощущениям, секунду спустя, — выныривал обратно в реальность, так что россказни обо всяких там вещих, кошмарных, смешных и всего лишь занятных снах обычно слушал как байки про инопланетян, ибо его собственный опыт свидетельствовал: такого не бывает.
И лишь в последние годы, слава богу нечасто, стало случаться, что в самый момент пробуждения из глубин памяти поднимались не то чтобы связно «оформленные» подсознанием картины воспоминаний — так, нечто смутное, трудноуловимое, какие-то клочки и обрывки на уровне ощущений. Судорожный последний вздох, тихий предсмертный хрип, успокаивающееся, тяжелеющее под руками тело…
Вот и сегодня Брагина не миновало. Вздрогнув, словно от удара током, вскинулся на постели, открыл глаза и спустил ноги на прохладный линолеум. Дачный домик, который отписал ему Щепов, до смены хозяина несколько лет простоял фактически брошенным, ещё немного, и начал бы разрушаться. Вступив во владение, Брагин нанял работяг только для замены чахоточного забора действительно надёжной оградой, а все предложения по ремонту самого дома вежливо отклонил. Засучил рукава, постепенно подкупил нужный инструмент, взялся осваивать разные строительные специальности… И мало-помалу так вошёл во вкус, что аж сам удивлялся. Вот этот самый пол, например, он привёл в чувство только месяц назад. То-то, наверное, удивлялись на соседней стройбазе, когда дядечка в потёртом рабочем комбинезоне накупил разномастных остатков линолеума и подогнал для погрузки не облезлую «Ниву» с прицепом, а «Хаммер».
А какой, оказывается, это кайф — лезть по собственноручно приколоченной обрешётке, волочь за собой на верёвке шуршащий лист ондулина и коленями в наколенниках ощущать надёжность конструкции! А потом слушать, как лупит по крыше дождь, и осознавать, что она не протекает только в тех местах, где крыл её сам!
«Птичка под моим окошком гнёздышко для деток вьёт. Арматуру тащит в ножках и бетон в носу несёт…»
Час был самый что ни есть глухой, но Брагин понимал, что вряд ли сумеет снова уснуть. Немного посидев, он спустился на первый этаж, отпер дверь и вышел во двор, в сырые и зябкие предрассветные сумерки. Средства позволяли ему оборудовать в доме спорткомплекс чуть не олимпийского класса, но он предпочёл повесить между двумя ёлками турник, сделанный из куска водопроводной трубы. Подтягивания, выходы силой, подъёмы переворотом… До края, до упора, до темноты в глазах, до яростного стона сквозь зубы… Под мелким дождичком, что уже третьи сутки не прекращая сыпался с низкого неба…
Покончив с тем, что у него называлось разминкой, Брагин вернулся в дом и снял с крючка рюкзачок. В рюкзачке, завёрнутые в «трофейную», то бишь доставшуюся с домом, древнюю скатерть и обмотанные липкой лентой, лежали стопочкой пять жёлтых шамотных кирпичей, оставшихся от строительства печки. Каждый весом ровно четыре кило. Дорожку к Изумрудному городу, конечно, не вымостишь, хотя… хотя…
Всё у Брагина было не как у людей. Свою дорожку из жёлтого кирпича он волок на себе. Ножками, ножками, ножками — сперва по асфальту, потом по гравию и утоптанной земле, по травке, мирно спящими дачными улочками… Каждый раз, выходя на дистанцию, Брагин вспоминал ту ночную пробежку с миллионами на горбу. Нет уж! Лучше с кирпичами. И без пиротехнического сопровождения…
Вернувшись, Брагин сбросил мокрые лямки и будто в самом деле пяток кирпичей скинул с души. Теперь под душ — тёплая вода из лично установленного бойлера. Потом на кухню, где как раз отработал электрический чайник. Чай Брагин с подачи покойного шефа повадился пить смешанный, чёрный с зелёным и добавлением каркаде. А дальше — собираться на службу, благо его фирма, «Эвкалипт», была из тех, которые не спят круглые сутки. Костюм, рубашечку, штиблеты, ствол… носки и галстук в тон. Пиджачно-галстучная униформа Брагину жутко не нравилась, да куда денешься — ноблес оближ.[57]