Слайдер приложил максимум усилий, чтобы этот словесный поток пролетел над ним, минуя его голову. Потому что в противном случае черта с два эту белиберду удалось бы оттуда вымести. Он поставил лингвистические центры своего мозга на автопилот, а сам целиком погрузился в размышления, имевшие для него первостепенную важность.
Глава девятая Когда заговаривают зубы
КЖД Норма Суилли оторвала взгляд от лежавших перед ней документов, когда Атертон вошел в комнату для агентов, и, увидев, какое у него лицо, поспешила выразить ему свое сочувствие.
– Ты ужасно выглядишь.
– Я и чувствую себя ужасно, – сказал он. – М-да. – Он тяжело опустился на стул за своим рабочим столом и потер глаза.
– Когда ты лег спать?
– Ох, часа в два, или в три. Помню, что какая-то маленькая цифра.
Сидевший в противоположном углу Биверс произнес какое вульгарное звукосочетание, которое означает одобрение и на письме передается как ух-хэ-у-э-э-х!
– Норма, ты бы его лучше спросила, в котором часу он заснул! – добавил он уже более вразумительно. – Полька наконец пошла на встречу, да? Го-у-эх!
Атертон позволил себе ничем не сдерживаемый зевок.
– Если бы я мог зевать с закрытым ртом, – сказал он, обращаясь к Биверсу, – тебе бы ни за что не догадаться, какой ты скучный человек.
– Я бы не хотела выглядеть смешно, Джим, – серьезным тоном начала Норма, – но прошлой ночью мне приснился странный сон. Мне снилось, что я иду с моей мамой по пляжу, а на мокрой гальке лежит выброшенный волной Биверс, огромный и белый-белый, и живот его поблескивает на солнце. Я говорю: «Мама, можно мне его потрогать?» А она отвечает: «Не смей этого делать, золотко, тупоумие очень легко передается».
– Ох-хр-хр, – произнес Биверс, поднимаясь из-за стола. – Я пошел в туалет.
– Разве не забавно, что он никогда не забывает сообщить нам об этом? – сказала Норма, когда Биверс еще мог это слышать. – И с каждым днем он все дольше там находится. По-моему, такой тип называют «анально-ретентивным».
– Ну, – непроизвольно вырвалось у Атертона.
Дверь с шумом захлопнулась, Норма тотчас же покинула свое место, приблизилась к Атертону и села к нему на стол. Ее длинные, как у калифорнийской пляжной красавицы, ноги уходили за нижний край юбки как раз на том уровне, где находился интеллект Атертона, но надо было знать, в каком тот пребывал настроении, чтобы понять, почему они не удостоились даже его взгляда.
– Значит, серьезно, – сказала она.
Он поднял глаза.
– Серьезно, – ответил он с насмешливой улыбкой. – Это моя насмешливая улыбка.
– Ты можешь мне все рассказать. И я надеюсь, что ты так и сделаешь. Я испытываю к тебе определенное расположение, но и к Польке у меня самые наилучшие чувства. Она что-то вроде моей протеже, и если по твоей вине она будет несчастна...
– Нет, все как раз наоборот. Тебе незачем о ней беспокоиться. – Их взгляды случайно встретились. – И совсем не от излишеств у меня эти мешки под глазами. Это от отчаяния. До сих пор я полностью полагался на правило, что если вам удастся проболтать с женщиной до двух часов ночи, то она ваша. И все обходилось без срывов. Но... – он пожал плечами.
– А на этот раз сорвалось?
– Полька истая католичка. Говорит, до свадьбы ни с кем. Я ей, конечно, нравлюсь, но она хочет лечь в брачную постель девственницей. Ты можешь в это поверить?
– Да. А почему бы и нет? Неужели ты думаешь, что каждая женщина готова повалиться на спину только за то, что ты на нее глаз положил?
– Ну уж ты бы, конечно, нет, – заметил он просто для того, чтобы переменить тему.
– Но ведь, ты и не подавал мне никаких знаков, серьезных, я имею в виду. Но нет, – добавила она строго, – все равно у тебя бы ничего не вышло. Я не из тех, кто заводит шашни в департаменте, и в этом, между прочим, между нами большая разница. И вообще, мне всегда было непонятно, чего ты так вцепился в эту Польку, когда с ней тебе не светит.
– У меня к ней чувство.
– А ты не можешь иметь к ней чувство, не пытаясь затащить ее в постель? Почему тебе непременно хочется трахнуть всякую женщину, которая встречается на твоем пути?
Он пожал плечами.
– Для самоутверждения. Надо ведь как-то себя показать.
– Ужасно, что ты так говоришь!
– Не надо горячиться, Норма. Женщины, которых я добиваюсь, хотят этого не меньше, чем я.
– Так где же тогда самоутверждение? – с жаром возразила Норма. Атертон сидел с опущенными глазами, потирая в задумчивости тыльную сторону одной руки указательным пальцем другой. – Ты ведь совсем не такой, как все эти жеребцы, – сказала она, глядя на его понурую голову. – Ты в самом деле отличный парень. Зачем же строить из себя какого-то жлоба, не понимаю. Тебе это совсем не идет.
– Ну хорошо. А что делать, если женщина, которую ты любишь, сама влюблена в кого-то другого? – с невинным видом спросил Атертон. Она смерила его задумчивым взглядом, потому что в ее уме уже выкристаллизовывалось какое-то сомнение, а с губ вот-вот должен был сорваться вопрос. Атертон поднял глаза. – Почему бы тебе, дорогая Норма, не послать подальше своего Тони и не дать мне шанс попытать свое счастье? – с чарующей простотой произнес он, кладя руку на ее бедро.
– Пошел ты!.. – вскрикнула она, резко отстраняясь от его прикосновения. В следующий миг Норма была уже на пути к своему столу, преследуемая веселым смехом Атертона. Оказавшись на своем рабочем месте она заставила себя вернуться к прерванной работе, но направление мыслей изменить ей было не под силу.
Войдя в свой кабинет, Слайдер, был немало удивлен представшим перед ним необыкновенным зрелищем: вся мебель была прикрыта холстиной, а под самым потолком, балансируя на стремянках, размахивали кистями двое маляров, комбинезоны которых вызывали ассоциацию с полотнами Матисса.
– Это отделочники, шеф, – прокомментировал Мак-Дарен, когда Слайдер проходил мимо него. В одной руке у него была полистироловая чашка, а в другой он сжимал промасленный бумажный пакет.
– Спасибо, – сказал Слайдер. – Я-то как раз не мог взять в толк. А это что?
– Подогретая булочка с сосиской, – сказал извиняющимся тоном Мак-Ларен, стараясь при этом убрать пакет из поля зрения Слайдера.
– Вам же должно быть известно, что Бэррингтон запретил принимать пищу в комнате для агентов, – резко сказал Слайдер.
– Все в порядке, шеф. Знаю, конечно. Поэтому решил съесть это в туалете.
Они уже почти разошлись, как вдруг Слайдер вспомнил:
– Да, кстати, как ваши дела с миссис Стивенс? Удалось узнать что-нибудь новое?
Мак-Ларен тут же погрустнел.
– Мы показали ей фотокарточку Слотера, но она не признала в нем человека, которого видела ночью. И продолжает настаивать, что тот мужчина был в пальто из верблюжьей шерсти, а волосы у него очень светлые – если судить по отблеску, который они давали в свете уличного фонаря. Я поделился с ней предположением, что так могла блестеть и совершенно лысая голова, а она мне на это ответила, что хорошо знает разницу между отблеском и блеском. В данном вопросе она особенно упорно стоит на своем. Но есть и хорошие новости: мне удалось получить признание того, что ее свидетельства относятся к среде, а не ко вторнику, как она утверждала раньше.
– Удалось получить? Не значит ли это, что с такой же легкостью она опять может вернуться к своим прежним показаниям?
– Нет, сэр, – возразил Мак-Ларен, самолюбие которого было уязвлено замечанием шефа. – Не было никакого нажима. Просто она вспомнила, что, когда в то утро готовила себе кофе, ей едва хватило молока. Она покупает три пинты в неделю, и делает это в понедельник, в среду и в пятницу. Следовательно, все, что она видела, произошло в среду. Потому что во вторник у нее бы оставалось еще полбутылки молока.
– И это все твои «хорошие новости»?
– Есть еще. Ей кажется, что он действительно нес что-то в руке, но вот что именно, она затрудняется сказать.
– Кажется, что нес. Затрудняется сказать. И волосы у него светлые. И пальто из верблюжьей шерсти. – Слайдер вздохнул. – В любом случае, это не Слотер.
– Но мы ведь только в самом начале, шеф. По крайней мере, у нас есть направление, которому можно следовать.
– Совершенно верно. Следуйте. И... Мак-Ларен...
– Да, шеф?
– Бога ради, ну застегните вы эту верхнюю пуговицу. А еще избавтесь поскорее от вашего пакета, пока его никто не увидел.
– Ладно, шеф, – только и сказал Мак-Ларен и широким шагом стал удаляться по коридору.
Слайдер повернулся к двери своего кабинета, чтобы разобраться наконец, что там происходит, и обнаружил, что с противоположной стороны к нему приближается Атертон.
– Мы занимались ключом, нашли его там, где и говорил Слотер, – сообщил Атертон вместо приветствия. Потом вдруг замолчал и через раскрытую дверь заглянул в кабинет. – О, маляры уже прибыли.
– Так вот оно что, – протянул Слайдер, как бы благодаря за подсказку. – Послушайте, э... на лестнице!
– Мы занимались ключом, нашли его там, где и говорил Слотер, – сообщил Атертон вместо приветствия. Потом вдруг замолчал и через раскрытую дверь заглянул в кабинет. – О, маляры уже прибыли.
– Так вот оно что, – протянул Слайдер, как бы благодаря за подсказку. – Послушайте, э... на лестнице!
Маляр повернулся к нему.
– Чего тебе, командир?
– Вы надолго к нам?
– За пару часов управимся. Короче, к обеду должны бы закончить, – сообщил приветливый маляр.
– Замечательно! А что я буду делать все это время? – задал Слайдер риторический вопрос.
– А это уж не наше дело, – беззлобно ответил человек со стремянки и возобновил прерванную работу.
– Эмульсии тут не при чем, – постарался успокоить Атертон. – Будем смотреть на это, как на сигнал свыше, что нам пора выходить на улицу.
– Свыше? Ты имеешь в виду, от самого Бога?
– Нет, одной ступенькой пониже. Потому что этот «Тициан» на лестнице прислан сюда ни кем иным, как Бэррингтоном. Знаете, есть по этому поводу один замечательный лимерик:
Слайдер поморщился.
– Что ты хочешь этим сказать?
Атертон широко раскрыл глаза.
– Я, сэр? Ничего, сэр. Но вы не можете в данный момент работать в вашем кабинете, не так ли?
Слайдер хмыкнул.
– Есть один человек, которому я должен срочно задать несколько вопросов, причем это лучше сделать не по телефону, а при личной встрече.
– Ну так в чем же дело?
– Могу ли я рассчитывать на твою сдержанность?
– Сдержанность – мое главное достоинство, – понизив голос, заверил Атертон.
* * *Джоанна, в халате, прямо с постели вышла открыть дверь Слайдеру и была еще теплая со сна. Но меньше, чем через минуту, она уже окончательно пробудилась, а Слайдер был у нее в халате.
– Что все это значит? – проводя рукой вверх и вниз по передней части брюк Слайдера, спрашивала она.
– А разве не знаешь? – невнятно отвечал он, не в силах оторвать губы от ее шеи. – Ты должна разрешить мне показать.
– О, должна, – согласилась она.
Они боком, по-крабьи, проследовали по коридору прямо в спальню, где оставленная в беспорядке постель все еще хранила ее тепло.
На ходу, они, помогая друг другу, сняли со Слайдера всю бывшую на нем одежду и забрались в свое гнездышко.
– Н-да! – произнесла Джоанна несколькими минутами позже. – Мне надо почаще куда-нибудь уезжать.
– Отпадает, – сказал Слайдер, притягивая к себе голову Джоанны, чтобы погрузиться лицом в ее волосы. – Такой аромат. Как от зеленого холма.
– От чего?
– Нагретая солнцем земля и папоротник.
– Вот уж спасибо!
– Нет ничего лучше, чем холм, поросший папоротником. В таком месте я чувствую себя особенно хорошо. Зеленый папоротник. Люблю лечь на его мягкие листья и смотреть в небо.
– Как поэтично, – сказала Джоанна. Она изо всех сил потянулась и вдавилась кончиком носа ему в подбородок – дальше она все равно бы не могла достать. – А ты пахнешь, как самые дорогие цветные карандаши. Однажды в школе меня наградили такими. «Лейкленд» – они назывались. Шесть замечательных карандашей в жестяной коробочке. – Она поцеловала его. – Я очень любила их.
Он возвратил ей поцелуй.
– А я любил мой холм.
– Как ваше расследование?
– Идет. Как свинья на ходулях.
– Неужели? А что же ваш обвиняемый, мистер Холмс?
– Да, нам удалось задержать человека, который, по всей вероятности, и совершил это преступление. Но мы пока не располагаем неопровержимыми доказательствами его вины. У нас нет ни одного свидетеля, который бы видел его в том месте, где произошло убийство, и это уже начинает действовать мне на нервы. Самое серьезное, чего нам в этом смысле удалось добиться, – это свидетельские показания двух женщин. Первая утверждает, что видела не то красный, не то синий, а может быть, и вовсе коричневый автомобиль, стоявший напротив бара; другая сообщила нам о каком-то неизвестном, выходившем из аллеи, расположенной за ним. Кто это был? Возможно, что наш подозреваемый. Или любой из огромного числа людей, которые в точности соответствуют приведенному ей описанию.
– Значит, ты допускаешь, что вы взяли не того, кого нужно? – спросила она с сочувствием.
– Трудно сказать. Если основываться на его собственных показаниях, то, кроме него, никто не мог совершить это преступление. С другой стороны, он категорически отрицает какую-либо причастность к убийству. Поэтому... трудно сказать.
– Понимаю. – Рука Джоанны скользила вверх и вниз по его спине. – Тогда почему же ты здесь, инспектор? Почему не торопишься взять след? И что сказал бы твой новый шеф, если бы увидел, чем ты сейчас занимаешься?
– В моем кабинете сейчас ремонт. Он сам прислал туда маляров. И мне там, естественно, делать пока нечего.
– Что? Почему именно теперь, когда следствие в самом разгаре?
– Говоря по правде, он мог заглянуть в рабочее расписание, по которому я сегодня должен явиться после обеда.
– Ага. Значит, вот как ты поступаешь, когда тебе нужно убить пару часов. Мне б надо было с самого начала понять, что ты ни за что не сбежишь со службы ради лишней встречи со мной.
– Похоже, ты всерьез упрекаешь меня за это, – сказал невесело Слайдер. – И все же, затеять ремонт в такое время!..
– Он хочет объять необъятное. В то время, как я... – Слайдер, к своему удивлению, вдруг почувствовал первые, и еще слабые, признаки возвращающегося возбуждения. – В то время, как я хочу твоих объятий.
– И это уже заметно. Не знаю только, как тебе это удается, – сказала она с восхищением. – Полифилла, – сказал он.
По окончании очередной упоительной интерлюдии, он сел на кровати и вздохнул с грустью.
– Вот что мне действительно не нравится, так это перекусывать наспех. Но пора возвращаться.
– Так это все, за чем ты приходил? – строго спросила она, кое-как приводя в порядок свои спутанные волосы. В эту минуту она больше всего походила на бронзовую хризантему, обдуваемую порывистым ветром.
– Ну нет, конечно, не только. Хотел еще сообщить тебе кое-что. Дело в том, что возникла проблема с концертом.
– Можешь не говорить, – вздохнула она. – У тебя опять работа.
Слайдер предпочел выложить все начистоту. И пока говорил, видел с замиранием сердца, как с лица Джоанны сходило живое выражение.
– Нет, – сказала она.
– Что «нет»? – спросил он, раздражаясь.
– Мне этого не нужно. Ты не придешь на мой концерт с твоей женой. Это нечестно, понимаешь?
Он не думал сердиться на нее. Уж слишком долго ей приходилось быть терпеливой и снисходительной. И она, безусловно, имела право однажды проявить твердость, но Слайдеру казалось, что она выбрала для этого не совсем подходящий момент.
– Скажи ей правду, – потребовала она. – Скажи все, как есть.
– Не могу. По крайней мере, сейчас. Это самый неподходящий случай. Если б ты знала, в каком восторженном состоянии она находится, ты бы поняла, почему мне так не хочется ее огорчать.
От этих слов Джоанна буквально вспыхнула.
– А меня огорчать?! Что-то не похоже, чтобы тебя это так же заботило.
– Нет, мне это тоже очень неприятно, – попытался оправдаться он, испытывая двойное неудобство от сознания того, что тысячи мужчин прошли перед ним по этой же дорожке. – Но пойми, ты про нее знаешь, а она про тебя нет.
– Прекрасно понимаю. И что из этого?
– Неужели ты думаешь, что я нарочно хотел сделать тебе больно? – не уступал Слайдер.
– Не знаю, – особенно твердо произнесла она. – Я вообще не знаю, что тебе в конце концов нужно.
Она вскочила, надевая одновременно халат, и повернулась к нему спиной. Слайдер лихорадочно ощупывал дно грязной лужи в поисках нужного слова, но все, что ему удавалось найти, было либо песком, либо галькой.
– Мне нужно то же, что и тебе. Но ты должна позволить мне поступать по своему усмотрению. – Она не ответила. – Ты же первая меня осудишь, если я безжалостно отнесусь к Айрин, не так ли? – Она только пожала плечами. – Я сам со всем разберусь, обещаю тебе, сразу же, как только будет возможно.
– Ты это уже говорил.
– И собирался сделать. Вчера вечером я как раз хотел серьезно поговорить с Айрин, но она опередила меня с этим своим концертом. А потом я уже не нашел в себе сил, чтобы вернуть ее с облаков на землю. Если б ты видела ее горевшее от восторга лицо. О, Джо, теперь мы будем с тобой вместе до конца наших дней! Сделай же ей эту последнюю маленькую услугу.
– Все это, может быть, и трогательно, но ничего не дает, – ворчливым тоном проговорила Джоанна.
– Нам не дает, но ей...
Она резко повернулась.
– Хорошо. Ты обладаешь способностью видеть вещи с обеих сторон. Предлагаю тебе поэтому компромисс. Учти, других предложений у меня нет. Так что не торгуйся и прими его таким, какое оно есть.