Платонова колотила дрожь.
– Ната, – простонал он и схватился обеими руками за голову. – Ната! Он подбирался к нам долго-долго, то с одного боку, то с другого, но никогда, ни в одной цивилизации ему не удавалось того, что нынче!
Я уже жалела, что начала этот разговор. У меня на него нет ни сил, ни здоровья. Тролль уловил мое настроение и посмотрел вопросительно. «Уходим? – сказал его взгляд. – Или еще побудем?»
– Все! – кричал седой и заросший друг моего детства, с которым мы лет пятьдесят назад ели незрелый крыжовник и играли в прятки. – Они скоро начнут выводить людей! Я читал, что в одном корейском университете уже начали такое клонирование! Они уже поместили человеческую клетку в пробирку, и она принялась развиваться! Тогда они ее уничтожили, потому что еще не знают, что с этим делать! Но скоро они узнают, скоро они узнают! Хотят отнять у человечества самую великую тайну! Тайну жизни и смерти! Но без этой тайны мир перестанет существовать! Он рухнет! Ты понимаешь? Любой идиот, у которого есть деньги и который больше всего на свете боится физической смерти, сможет заплатить, и для него выведут живое существо, в точности повторяющее его генетику!
– И что? – спросила я.
– Как – что? – расширил глаза Платонов. – Как – что, Ната? Ты понимаешь, как это делается? Берут одну клетку и удаляют из нее всю генетическую информацию, потом берут другую, сохраняя информацию, – и соединяют их! И вживляют это соединение куда угодно: в женщину, в пробирку! Получается существо! Человек! Но он заказан другим человеком на случай пересадки сердца, например! Или почек! Потому что его генетика точно повторяет генетику заказчика! Ты чувствуешь идею?
– Ну? – спросила я. – Чем это отличается от опытов доктора Фаустуса?
– По большому счету – ничем, – ответил Платонов. – Но ты ведь помнишь, кто пришел к доктору Фаусту?
– Ах, Коля, – усмехнулась я (мне хотелось свести все к шутке). – Я, например, к тебе пришла чаю попить, а ты меня пугаешь…
– Ничего нет, – умоляюще сказал Платонов, не слушая. – Солнышко мое! Ничего нет дороже жизни! Маленькой жизни! Не только человеческой, а вообще! Вот ты посмотри на него, – и он быстро дотронулся до головы Тролля дрожащей ладонью, – ведь тебе не важно, как он называется: собака, кошка, хорек! Ведь ты любишь конкретно его! И ты не допустишь, чтобы из него сделали шапку!
…Мне вдруг вспомнился летний день. На ладони у меня неподвижно лежит толстая, словно бы меховая серая бабочка. Мы с Платоновым – оба семилетние – смотрим на эту бабочку и ждем, пока она оживет. Но бабочка не шевелится, значит, умерла.
– Положи ее сюда, под дерево, – просит Платонов. – Здесь будет ее могила. Жаль, она была совсем молодой.
Я кладу мертвую меховую бабочку под дерево, и Платонов накрывает ее листком.
Потом мы забираемся в недостроенный сарай, где темно и прохладно, стоит верстак, с которого свисают локоны вкусно пахнущей стружки… Издалека доносится голос точильщика: «Точить ножи-ножницы! Точить ножи-ножницы!» Я боюсь этого точильщика, худого старика с тяжеленным колесом на плече, из которого сыплются искры.
– Мы не вернемся домой, – вдруг говорит мне маленький Платонов, – если они не дадут нам честного слова никогда никого не обижать. Ни детей! Ни кошек, ни мух, ни гусениц, ни вообще никого!
10 мая. Вчера был День Победы.
Нюра не предупредила меня, что к нам, вернее, к ним, собираются гости. Я была в своей комнате, как вдруг до меня начали доноситься запахи жареного мяса и каких-то специй. Я вышла на кухню. Ян стоял в черной майке – глаза окровавленные (сосуды, видать, от страсти полопались!) – и что-то помешивал в большом котле, которого у нас прежде не было. Дочь моя крутилась тут же, в кокетливом фартучке, напяленном поверх трусиков и лифчика. Мулен Руж.
Я решила не вмешиваться и отозвала Тролля. Каково ему было дышать этими парами! Не успела я закрыть дверь, как Ян прорычал: «Эй, псина, давай сюда!» И Тролль радостно побежал к ним на кухню, а через пять минут вернулся счастливый, облизываясь.
«Кости ему нельзя! – крикнула я на всякий случай, просто чтобы напомнить о себе. – От костей собака может погибнуть!»
Никто мне не ответил.
А вечером! Господи, что творилось у нас вечером!
На этот самый плов привалила целая орда. Один страшней другого. Пришли двое с мощными бицепсами в черных свитерах, похожие, как сиамские близнецы, и такие же узкоглазые, с высокими скулами. Пришел какой-то расслабленный, старообразный, с большим синим камнем на указательном пальце, пришло несколько музыкантов, и каждый принес с собой по музыкальному инструменту, потом, очень торжественно, с большим букетом, ввалилась страшно знакомая физиономия, но я никак не могла вспомнить, актер он или еще кто.
О женщинах лучше не упоминать вовсе. Приличной ни одной. Одеты как шлюхи. Юбки короче трусов. В конце кошмара, правда, появилась белозубая красотка, настоящая красотка – горбоносая, высокая, с тонкой талией, но так быстро, так безобразно напилась, что какая уж там красота!
Не знаю, что они все-таки отмечали? Нюрину свадьбу? День Победы? Я сидела в своей комнате и плакала, а в доме у меня стоял страшный грохот пополам с музыкой, выкриками, тостами, топотом каблуков по полу. Тролль сначала лаял, набрасывался на дверь (мы с ним заперлись), потом сник и начал поскуливать. В десять я решила вывести его погулять и осторожно выглянула в коридор. Расслабленный с синим камнем прижимал к вешалке толстую блондинку и что-то икал ей в шею, а блондинка закатывала глаза и шарила жадными пальцами по его ширинке! Поскольку они не обратили на меня ни малейшего внимания, я тоже решила сделать вид, что мне наплевать, и прошла мимо них в ванную, думая умыться. Но там рвало лысого музыканта, который, очевидно, перепутал ванну с унитазом! Дверь в большую комнату была настежь, и я увидела свою дочь – красную, хорошенькую, сидящую на коленях одного из сиамских и слившуюся с ним в поцелуе! А зять мой, абсолютно пьяный, наигрывал в углу на гитаре. В комнате, кстати, странно пахло: вроде бы сигаретами, только сладковатыми.
– Мамка! – закричала дочь, увидев меня, застывшую с собакой на поводке. – Будешь ужинать? Иди к нам!
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Мне хотелось завыть, зарыдать, избить ее до крови, выброситься в окно… В висках у меня застучали молотки, перед глазами поплыла красная жижа.
– Дрянь, – закричала я, трясясь. – Вон из моего дома! Проститутка!
– Ну, ну, ну, – сказал пьяный зять, отбрасывая гитару и делая шаг по направлению ко мне. – Нехорошо, девочку обижаете. Я не позволю.
– Уйди! – закричала я так громко, что голос мой сразу сорвался. – Уйди от меня, подонок!
Глаза его стали щелочками.
– Придется успокоить женщину, – пробормотал он и вдруг скрутил мне руки за спиной.
Тролль бросился на него, но он отбил его ногой в живот, и Тролль завизжал от боли.
– Ян! – заорала Нюра, вскакивая с коленей сиамского. – Прекрати! Прекрати немедленно!
– Цыц! – не повышая голоса, сказал зять и отпустил мои руки. – Успокоилась?
Дальше я ничего не помню, потому что, наверное, со мной случился короткий обморок, от которого я очнулась на диване в кабинете Феликса. Кабинет был полон того же странного сладковатого дыма. Нюра прикладывала к моему лицу мокрое полотенце.
– Ты стукнулась головой, – сказала она миролюбиво. – Теперь у тебя на затылке шишка.
– Чем от тебя пахнет? – спросила я. – Что это за сигареты?
– Это ликер, – соврала она. – Принести тебе?
– Доченька, – я опять зарыдала, – ну, что же это такое? Что у нас происходит, Господи, Боже мой!
Нюра пожала плечами, лицо ее потемнело.
– Это я могу спросить тебя, что у нас происходит, – сухо сказала она. – Врываешься к моим гостям, черт знает что себе позволяешь! А потом удивляешься, что я не хочу иметь с тобой никакого дела!
Рыдания душили меня.
– Но как же? – давилась я. – Ты же у меня одна! Одна на всем свете! Ты же мое дитя! Хочешь, я покажу тебе шов от кесарева?
Она сморщилась и встала с дивана.
– Мама, – сказала она и сделала гримасу, будто ее сейчас стошнит. – Давай без анатомии. Противно!
– Что тебе противно? – обомлела я. – То, что ты моя дочь, моя плоть и кровь?
– Ненавижу я эти разговоры о плоти и крови, – скривилась она. – Ладно, хватит.
Она ушла. Я услышала ее громкий смех, потом опять включили музыку, и пошло! Я добрела до своей спальни и рухнула на кровать, не раздеваясь. Засыпая, я вспомнила, что ничего не ела сегодня, кроме чая с хлебом, да и то рано утром.
15 мая. Все кончено. Моя дочь – наркоманка. Этот странный запах, который я тогда унюхала, был запахом марихуаны. Ян служил в Средней Азии и там привык. Он – наркоман со стажем, она – начинающая.
Я жить не могу, конец, конец. Узнала случайно, подслушала, как она спросила кого-то по телефону: «Покурим травку?»
Я стала трясти ее за плечи: «Говори, какую травку, говори сейчас!» Она меня оттолкнула. Я ударила ее по щеке. Она схватилась за щеку, и глаза ее стали ярко-розовыми. Так же бывало у Феликса, когда он выходил из себя. Она оттолкнула меня еще раз, сильнее. Тогда я вцепилась и выдрала у нее кусок воротника. Она бросилась в коридор и оттуда на меня плюнула! Она, кстати, часто плевалась, когда была маленькой, я хорошо помню, потому что из-за этих плевков нас с Феликсом вызывали в школу. В четвертом классе Феликс сводил ее к психотерапевту, и тот дал справку, что у нее невроз.
Я жить не могу, конец, конец. Узнала случайно, подслушала, как она спросила кого-то по телефону: «Покурим травку?»
Я стала трясти ее за плечи: «Говори, какую травку, говори сейчас!» Она меня оттолкнула. Я ударила ее по щеке. Она схватилась за щеку, и глаза ее стали ярко-розовыми. Так же бывало у Феликса, когда он выходил из себя. Она оттолкнула меня еще раз, сильнее. Тогда я вцепилась и выдрала у нее кусок воротника. Она бросилась в коридор и оттуда на меня плюнула! Она, кстати, часто плевалась, когда была маленькой, я хорошо помню, потому что из-за этих плевков нас с Феликсом вызывали в школу. В четвертом классе Феликс сводил ее к психотерапевту, и тот дал справку, что у нее невроз.
Я побежала за ней, она закричала: «Не смей!»
Тогда я упала перед ней на колени. Не знаю, как это произошло, что со мной случилось – почему я упала на колени перед ней, девчонкой, мерзавкой, только что поднявшей на меня руку?
Кажется, она дико испугалась. Она не бросилась меня поднимать, но прижалась затылком к зеркалу и смотрела на меня с ужасом. А я стояла на коленях и говорить уже не могла, задыхалась.
Это была сцена! Слава Богу, ее никто никогда не увидит, слава Богу – это останется между нами.
– Мама, если ты не встанешь, – сказала она, – я вызову «Скорую» из психбольницы. Они тебя заберут.
– Вызывай, – прошептала я и встала. – Еще что?
– Ничего, – звонко ответила она. – Мы так больше жить не можем.
– Какую травку? – спросила я. – Скажи правду, и я уйду. Какую ты куришь травку?
– Господи, – сморщилась она, – да никакую! В Голландии марихуану продают в аптеках! Если мы один раз, в шутку, покурили с ребятами, это значит, что мы наркоманы?
– Значит, да, – сказала я. – Значит, с вами все кончено.
– Господи, дичь какая! – пробормотала она. – Судишь о вещах, в которых ты ничего не понимаешь!
– Что мне понимать? – закричала я. – Ты не знаешь, что принят закон против наркомании? Ты не знаешь, что наркоманов сажают в тюрьмы, что их ссылают? Ты не знаешь, идиотка, чем это кончается? Ты думаешь, что из тюрьмы возвращаются?
Она зажала уши ладонями.
– Я найду на тебя управу, – прорыдала я и, кажется (совсем глупо!), погрозила ей кулаком. – Ты у меня попрыгаешь!
– Ой, Боже мой! – захохотала она. Щека, которую я ударила, была ярко-малиновой. – Ой, как страшно! Да я тебя завтра упеку в сумасшедший дом! Ты – хулиганка и шизофреничка! Не зря папа ушел! Намучился!
20 мая. Мне нужно искать работу. Деньги кончатся – чем я буду кормить Тролля? Феликс не появляется, с Нюрой мы не разговариваем. Сегодня мне показалось, что кто-то шарил у меня на столе, пока я была в магазине. Интересно, кто и зачем? Нужно проверить, не ошибаюсь ли я.
22 мая. Я не ошиблась. Проверить, что у меня на столе был гость, оказалось проще простого. Cтарый испытанный метод: взяла волосок и положила его на одиннадцатую страницу. Потом засунула книгу с волоском под несколько других толстых книг. Вечером открыла: волосок оказался на шестой! Теперь нужно выяснить самое главное: кто этот гость и зачем ему мои книги?
23 мая. Слава Богу, это не Нюра. Более того, это не Ян. Это тот тип, который был на их вечеринке. Один из сиамских. Нюра сидела у него на коленях, и он ее целовал. Он к ним заходит. Я подслушала телефонный разговор, в котором Нюра сказала кому-то, что Сеня (это он!) живет между Израилем и Бронксом. Я думаю, что за ним и его братом стоит крупная мафия. Просто уверена. Что-то очень страшное, темное. Я ведь ничего не знаю о жизни своей дочери. Откуда, например, у Яна деньги на ростбифы, марихуану и тряпки? Он подарил Нюре кожаные брюки. Ужасные, вульгарные, но, наверное, очень дорогие. Сидят как перчатки. А Ян ведь не из самых богатых. Это ясно, иначе не стали бы они у меня ютиться, сняли бы квартиру, и дело с концом! Сиамские гораздо богаче, так я думаю. Сеня ни разу не приехал к нам на метро, все время на машине. Мне с шестого этажа не разобрать, какая марка, но судя по всему – хорошая. Что за бизнес у него в Израиле и Бронксе?
Как мне пробиться через этот ужас?
24 мая. Снился отвратительный сон. Как будто у меня начались месячные (а у меня их уже года четыре как нет!), и я плыву на пароходе вместе со своей служанкой. Да, со служанкой, может быть, даже с горбатой Тоней, которая меня вырастила. Хотя никто и никогда не применял к ней слова «служанка». Говорили только «няня» или «домработница». Короче, я плыла на пароходе, и вдруг из меня хлынуло. Я испугалась и показала свои пропитанные кровью трусы этой самой служанке, лица которой не помню. И она говорит мне: «Будет встреча. Увидишь родного». И языком пробует мою кровь на вкус.
Я проснулась с криком!
Боюсь открыть глаза и кричу, а потом чувствую – Тролль лижет мне руку.
Как она страшно сказала: «Увидишь родного». Что такое есть в этих словах, от чего мне опять хочется кричать? Кто этот – родной?
1 июня. Сиамец хочет продать Нюру за границу в качестве проститутки. Я много читала и слышала об этих делах. Наших дурочек приманивают и потом как живой товар сбывают в Израиль, Грецию, Турцию. В Америку, наверное, тоже, я точно не знаю. Вчера он был у них в гостях. Ян ушел за сигаретами, и я услышала, как сиамец сказал ей: «С твоим телом в этой дыре делать нечего! Только время зря тратишь!» Она спросила: «Ты мне что-нибудь можешь предложить?» Но я не разобрала ответа, потому что он засмеялся и ответил, смеясь и понизив голос!
Что он ищет на моем столе? Может быть, ее фотографии или какие-нибудь документы? Да, скорее всего, именно так. Ему нужно разослать ее фотографии по всему свету, по всем своим агентствам. Наверное, у него агентства в разных местах, и он хочет понять, где ему за нее больше дадут. У меня паника в душе, голая постоянная паника. Дышать нечем.
Надо дозвониться Феликсу и сообщить ему. Он должен знать, она – его единственная дочь, он ее любит. Не мог же он перестать заботиться о ней только потому, что у него появилась какая-то сучка!
Скорее бы прошла ночь. Завтра утром я буду звонить Феликсу в мастерскую.
2 июня. На удивление быстро дозвонилась. У него был кроткий голос, вежливый, словно я не жена его, а добрая знакомая или соседка по этажу.
– Как дела? – спросил он.
– Феликс, – сказала я, стараясь быть очень спокойной. – Нюра в беде. Я должна тебе все рассказать.
– Нюра? – удивился он. – Я вчера видел ее, она ни на что не жаловалась.
– Ты что! – закричала я. – Ты думаешь, я сочиняю? Или мне нужен предлог, чтобы с тобой встретиться?
– Успокойся, – кротко сказал он. – Давай встретимся и поговорим. Зайди в мастерскую.
Испытание: зайти в мастерскую! От нашего дома до мастерской – два шага пешком. Но тяжело мне это так, как будто он сказал: «Зайди в морг». Плохо, ужасно. Вся моя жизнь была связана с этой мастерской. Я пошла.
Взяла Тролля, с ним мне легче. Пахнет сиренью. Вся Москва полна сиренью, лето наступило, а я сижу в городе! Но сейчас мне нельзя уезжать. Я должна быть рядом со своей непутевой дочерью.
Странно путаются мысли… От голода, что ли? Я боюсь – из-за Тролля, конечно, – проесть последние деньги и поэтому экономлю: ем по чуть-чуть. Да и не хочется уже, отвыкла.
Феликс открыл мне дверь. В прихожей темно, как всегда. Лампочка, как всегда, перегорела. Мне показалось, что он похудел.
– Проходи, Наташа, – сказал он. (Ну точно как соседке по этажу!)
Я вошла в комнату, где раньше было много моих изображений: фотографии c Нюрой и без, мой портрет, написанный одним из его приятелей в качестве дипломной работы, другой мой портрет карандашом, выполненный самим Феликсом, чьи-то шаржи на всех нас: меня, Феликса, Нюру…
Ничего не осталось. Он все убрал. Кроме детской фотографии Нюры, ничто не напоминает о том, что мы прожили вместе двадцать шесть лет.
– Наташа, – сказал он, пока я озиралась, – что у тебя с деньгами?
Ну, это по-королевски! Ни слова об уходе, зато подчеркнул, что он не подонок: бросить – бросил, но не на голодную смерть, что вы…
Я кивнула на Тролля:
– Раз он сыт, значит, в порядке.
– Нет, – сказал он, – я понимаю, что оставил тебе ерунду. В конце месяца получу некую сумму и тогда дам, сколько смогу. А пока вот…
И он вытащил из кармана конверт. Опять конверт! Как на почте!
Мне показалось, что внутри у меня, там, где сердце, налился огромный волдырь.
Феликс протянул мне деньги. Я хотела сказать ему что-то откровенно нелепое, вроде «благодарствуйте» или «как это мило с вашей стороны», но у меня задрожал подбородок, и я ничего не сказала.
Он откашлялся, избегая моего взгляда.
– Так что с Нюрой? – сказал он.
– Она попала в ужасную компанию, – ответила я. – С тех пор, как ты ушел, у нас в доме поселился мафиозник.
– Ян? Ну, это мне известно, – сказал Феликс.
Я ждала чего угодно, только не этого! Ему известно! Они все заодно! Значит, я не ошиблась: это заговор против меня.
Может быть, Феликс даже специально ушел из дому, чтобы не присутствовать при том, как этот козел в черной майке начнет сживать меня со свету?