Письмецо Ваше от 6 августа с приложением мелочишек и рассказа получил[17]. Приношу за них мое спасибо.
В письме своем Вы хвалите рисунки и текст последнего No «Осколков» и говорите: «жаль, что лучшее постигает увы и ах!» На это могу Вам сказать, что добрую треть всего заготовленного постигает «увы и ах!». Иногда бывает так, что просто руки отнимаются и начинает душить бессильная злоба. Пальмин знает, я писал ему об этом. Да вот хоть бы передовые рисунки… Что ни представишь хорошее — ничего нельзя. Хорошо еще, ежели представляешь в эскизе, а то ведь и по карману бьет. На прошлой неделе захерены цензурой четыре страницы готовых рисунков на первую страницу и в сущности невинных. А бытовых рисунков или богдановских женщин, как это делает «Стрекоза», на первую страницу ставить не хочется. Бьешься, бьешься и не знаешь, что делать.
Получил от Вас письмо, получил и от Пальмина. Оба вы удивляетесь, как это могло случиться, что одна и та же карикатура появилась и у нас, и в «Будильнике». Очень просто. Все мы люди и все человеки, во грехах рождены, стало быть, и воруем из иностранных журналов. Рисунки «о женщине» взяты из французского журнала «Caricature». Попался хорошенький цензурный сюжет — ну, и давай его. Я заказал срисовать Порфирьеву, а в «Будильнике» тоже кому-то заказали. В подобных случаях, разумеется, надо бы было указывать источник заимствования, но ведь никто этого не делает даже за границей, не говоря уже про русские журналы. Я получаю почти все французские, немецкие, итальянские и шведские юмористические журналы и вижу, как там. хапают друг у друга без указания источника. Хапают даже из «Осколков». Недавно еще была схапана целая страница из «Осколков» в одном итальянском юмористическом журнале.
Вы и Пальмин сетуете затем, зачем я поместил польку. Нельзя было не поместить, подписчики требовали. Я получил до десятка писем с требованием нот. Провинциальный подписчик памятлив, а я имел неосторожность, а может быть и глупость, упомянуть в объявлении на 1883 г. о подписке, что в «Осколках» будут время от времени помещаться ноты как для пения, так и для игры на фортепиано. И вот пришлось дать ноты, дабы выполнить обещание. На будущий год я не объявлю о нотах в объявлении о подписке и давать их не буду, но в нынешнем году я должен буду дать и еще какую-нибудь пьеску, теперь уже для пения. Вы думаете, мне дешево обошлись ноты? Думаете, что это я из сквалыжничества, что, мол, в летние месяцы все сойдет? За польку я заплатил капельмейстеру Русского купеческого общества для взаимного вспоможения (видите, какой титул!) Герману Рейнбольду тридцать рублей, а между тем на эти деньги можно бы было иметь две страницы рисунков.
Вы особенно напираете на то, что мои передовицы «подгуливают». Верно, но я не думаю, чтобы они уж очень сильно подгуливали. Они иногда бывают непонятны для Москвы и провинции, так как часто составляются на петербургские сюжеты и, следовательно, имеют местное значение, по такие, если Вы проглядываете рубрику «Осколки петербургской жизни», всегда поясняются или, так сказать, освещаются в этой рубрике.
Вы по. поверите, как трудно вести в России честный, либеральный, на все отзывчивый юмористический журнал! Цензура даже в мелочи входит. Да вот хоть бы рисунок № 31, где изображены Сетов — содержатель труппы в «Аркадии» и его дочь, г-жа Сетова, опереточная певица. На рисунке была надпись: «Папа Сетов и дочка Сетова, или опереточные герои Аркадии», но цензура захерила и фамилии, и даже «Аркадию». Для Москвы и для провинции и вышло непонятно. А портреты и отца и дочки очень схожие. Дело в том, что папа Сетов кормит насмерть рецензентов, дает даже взятки, чтобы рецензенты хвалили его дочь, ну и хвалят. Произвели в звезды первой величины, а она самая заурядная певица. Кроме того, отец каждый день только и делает, что разглашает по саду о каких-то небывалых антрепренерах итальянских и французских оперных театров, являющихся будто бы приглашать его дочь петь на зимний сезон. Он рассказывает, и все это попадает в печать. Рисунок этот имел большой успех в Петербурге, но только в Петербурге, да, пожалуй, еще в Киеве, так как Сетовы из Киева.
В следующем № 33 «Осколков» будет рисунок о петербургском пивоваренном заводе «Бавария», варящем свое пиво на воде из грязнейшей речки Ждановки. Петербург возмущен, перестал пить пиво «Баварии», санитарная комиссия десятки раз штрафы накладывала на завод, а ему все неймется, хотя уж и акции-то завода падать начали. Вот эта карикатура будет иметь также только местный интерес, а для Москвы и провинции останется непонятна.
Вы очень хвалите молодого писателя Евгения Вернера за его рассказцы. Ко всему даровитому я душой стремлюсь. Пригласите его, от моего имени, посылать время от времени свои рассказцы в «Осколки». Пусть и стихи присылает, но только исключительно юмористические. Пусть пишет хоть на московские сюжеты. Мне это все равно. Я такие стихи буду ставить после московского обозрения.
Также попрошу Вас написать и В. Д. Сушкову, чтобы он не забывал нас своим присылом. Мне его мелочи всегда нравились. Вы пишете, что он сердится на контору «Осколков» за то, что та не приложила ему счета при пересылке гонорара. Боже мой, да ведь это, кажется, такие пустяки, что и самому можно было рассчитать! Как случайный сотрудник журнала он получал по 10 к. за строчку стихов и по 5 к. за строчку прозы. По гонорарной книге узнать нельзя. Может быть, он и сам требовал только такой платы. За стихи это мало, и за следующий его присыл я буду считать стихи уже не по 10 к. за строку, а по 15 к. Пожалуй, можно и прозу считать по 6 к., пусть только пишет. Хоть «Осколки» журнал и мизерный по своему объему, но хорошие сотрудники очень нужны.
Вы, Антон Павлович, вот что… Вы знаете всех московских, кто подаровитее, знает и Пальмин… Вот вы оба и приглашайте этих даровитых-то присылать статьи в «Осколки». Я буду к ним особенно внимателен, сам буду просматривать их рукописи, снабжайте только авторов хоть легонькой рекомендацией в две строчечки. А то среди множества ерундистов, пожалуй, и проглядишь их письма.
Не приглашайте только Пазухина. Из этого никогда ничего не выйдет путного. Вода, вода, вода… да и та заимствованная, пережеванная из чужого.
Так уж пожалуйста похлопочите. Вас и Пальмина я считаю за столпов «Осколков», ну а столпы и должны подпирать журнал.
Рассказ Ваш «Дочь Альбиона» длинноват, но мне нравится, хорошенький рассказ, оригинальный, хотя англичанка и утрирована в своей беззастенчивости. Послал его набирать в типографию.
Будьте здоровы. Заочно жму Вашу руку. Пишите, пишите обо всем. Я люблю получать от Вас письма.
Н. Лейкин.[18]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ 19 сентября 1883 г. Москва
19 сентябрь.
Многоуважаемый Николай Александрович!
Зима вступает в свои права. Начинаю работать по-зимнему. Впрочем, боюсь, чтоб не сглазить…
Написал Вам пропасть, дал кое-что в «Будильник»[19] и в чемодан про запас спрятал штучки две-три… Посылаю Вам «В ландо», где дело идет о Тургеневе. «В Москве на Трубе»[20]. Последний рассказ имеет чисто московский интерес. Написал его, потому что давным-давно не писал того, что называется легенькой сценкой. Посылаю и еще кое-что[21]. Заметки опять не того… Отдано мною большое место «Училищу живописи» не без некоторого основания. Во-первых, все художественное подлежит нашей цензуре, потому что «Осколки» сами журнал художественный, а во-вторых, вокруг упомянутого училища вертится все московское великое и малое художество. В-третьих, каждый ученик купит по номеру, что составит немалый дивиденд, а в-4-х, мы заговорим об юбилее раньше других[22]. Я мало-помалу перестаю унывать за свои заметки, В ваших питерских заметках тоже мало фактов. Все больше насчет общего, а не частного… (Прекрасно ведутся у Вас эти заметки… Остроумны и легки, хотя и ведет их, по-видимому, юрист[23].) Потом, я уже два раза съел за свои заметки «подлеца» от самых искренних моих, а А. М. Дмитриев рассказывал мне, что он знает, кто этот Рувер[24]. «Он в Петербурге живет… Ему отсюда посылается материал… Талантлив, бестия!»
Недавно я искусился. Получил я приглашение от Буквы написать что-нибудь в «Альманах Стрекозы»… Я искусился и написал огромнейший рассказ в печатный лист. Рассказ пойдет. Название его «Шведская спичка», а суть — пародия на уголовные рассказы. Вышел смешной рассказ. Мне нравятся премии «Стрекозы».
Вы пишете, что Пальмин дикий человек. Немножко есть, но не совсем… Раза два он давал мне материал для заметок, и из разговоров с ним видно, что он знает многое текущее. Проза его немножко попахивает чем-то небесно-чугунно-немецким, но, ей-богу, он хороший человек. Вчера у меня были большие гимназисты… Глядели «Суворина на березе» и не поняли[25].
Прощайте. С почтением имею честь быть
А. Чехов.[26]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ 25 июня 1884 г. Воскресенск
25, VI, 4. Воскресенск. <…>
Многоуважаемый Николай Александрович!
Первый дачный блин вышел, кажется, комом. Во-первых, рассказ плохо удался. «Экзамен на чин» милая тема, как тема бытовая и для меня знакомая, но исполнение требует не часовой работы и не 70–80 строк, а побольше… Я писал и то и дело херил, боясь пространства. Вычеркнул вопросы экзаменаторов-уездников и ответы почтового приемщика — самую суть экзамена. Во-вторых, рассказу этому пришлось пройти все тартары, начиная с моего стола и кончая карманом богомолки. Дело в том, что, принеся свой рассказ в здешний почтамт, я был огорошен известием, что почта не идет в воскресенье и что мое письмо может попасть в Питер только в среду. Это меня зарезало. Оставалось что-нибудь из двух: или почить на лаврах, или же мчаться на железнодорожную станцию (21 верста) к почтовому поезду. Я не сделал ни того, ни другого, а решил поручить мою корреспонденцию кому-нибудь идущему на станцию. Ямщиков я не нашел. Пришлось поклониться толстой богомолке… Если богомолка поспеет на станцию к почтовому поезду и сумеет опустить письмо в надлежащее место, то я торжествую, если же бог не сподобит ее послужить литературе, то рассказ получите Вы с этим письмом[27].
Теперь о темах для рисунков. Тут прежде всего мне нужно сознаться, что я очень туп для выдумывания острых подписей. Хоть зарежьте меня, а я Вам ничего умного не придумаю. Все те подписи, что я Вам раньше присылал, были достоянием не минуты, а всех прожитых мною веков. Отдал все, что было — хорошее и херовое, — и больше ничего не осталось. Тема, дается случаем, а у меня в жизни хоть и немало случаев, пег способности приспособлять случаи к делу, По как бы там ни было, я придумал следующий план действий. Я буду присылать Вам все, чему только угодно будет залезть в мою голову. Сочинители подписей и мертвые не имут срама. Вы не будете конфузить меня, ежели пришлю несообразное…
Я умею сочинять подписи, но — как? В компании… Лежишь этак на диване в благородном подпитии, мелешь с приятелями чепуху, ан глядь! и взбредет что-нибудь в голову… Способен также развивать чужие темы, если таковые есть…
Шиву теперь в Новом Иерусалиме… Живу с апломбом, так как ощущаю в своем кармане лекарский паспорт. Природа кругом великолепная. Простор и полное отсутствие дачников. Грыбы, рыбная ловля и земская лечебница[28]. Монастырь поэтичен. Стоя на всенощной в полумраке галерей и сводов, я придумываю темы для «звуков сладких»[29]. Тем много, но писать решительно не в состоянии… Скажите на милость, где бы я мог печатать такие «большие» рассказы, какие Вы видели в «Сказках Мельпомены»? В «Мирском толке»? И к тому же лень… Простите, ради бога… Это письмо пишу я… лежа… Каков? Примостил себе на живот книжищу и пишу. Сидеть же лень… Каждое воскресенье в монастыре производится пасхальная служба со всеми ее тиками… Лесков, вероятно, знает об этой особенности нашего монастыря. Каждый вечер гуляю по окрестностям в компании, пестреющей мужской, женской и детской modes et robes [30]. Вечером же хожу на почту к Андрею Егорычу получать газеты и письма, причем копаюсь в корреспонденции и читаю адресы с усердием любопытного бездельника. Андрей Егорыч дал мне тему для рассказа «Экзамен на чин». Утром заходит за мной местный старожил, дед Прокудин, отчаянный рыболов. Я надеваю большие сапоги и иду куда-нибудь в Раменское или Рубцовское покушаться на жизнь окуней, голавлей и линей. Дед сидит по целым суткам, я же довольствуюсь 5–6 часами. Ем до отвала и умеренно пью листовку. Со мной семья, варящая, пекущая и жарящая на средства, даваемые мне рукописанием. Жить можно… Одно только скверно: ленив и зарабатываю мало. Если будете Вы в Москве, то почему бы Вам не завернуть в Новый Иерусалим? Это так близко… Со станции Крюково на двухрублевом ямщике 21 верста — 2 часа езды. Врат Николай будет Вашим проводником. И Пальмина захватить можно… Пасхальную службу послушаете… А? Если напишете, то и я мог бы за Вами в Москву приехать…
Трепещу. На этой неделе мне нужно стряпать фельетон для «Осколков», у меня же ни единого события. Высылать теперь буду в субботы… Вы будете получать в понедельники.
Бываю в камере мирового судьи Голохвастова — известного сотрудника «Руси». Видаю Марковича, получающего от Каткова 5000 в год за свои переломы и бездны[31].
Курс я кончил… Я, кажется, писал уж Вам об этом. А может быть, и не писал… Предлагали мне место земского врача в Звенигороде — отказался. (Можно будет Вам, если приедете, съездить к Савве Звенигородскому[32] — это à propos). За сим… кажется, уж больше не о чем писать. Кланяюсь и вручаю себя Вашим святым молитвам.
Всегда готовый к услугам и уважающий
Лекарь и уездный врач А. Чехов.
Ах, да! Книжку я напечатал в кредит с уплатою в продолжение 4-х месяцев со дня выхода[33]. Что теперь творится в Москве с моей книжкой, не ведаю.
Хочу сейчас идти рыбу удить… Беда! Получил заказ из «Будильника» и, кажется, за неимением энергии но исполню…
См. следующее письмо[34]. Это, по не зависящим от редакции обстоятельствам, застряло и залежалось.[35]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ 22 марта 1885 г. Моста
85, III, 22.
Уважаемый Николай Александрович!
Поздравляю Вас с Пасхой и желаю всех благ и успехов. Чтобы не вливать лишней горечи в Ваше праздничное настроение, шлю свой транспорт задолго до срока. Фельетона пока нет, потому что материала буквально — нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего. Схожу сегодня к московскому обер-знайке Гиляровскому, сделавшемуся в последнее время царьком московских репортеров, и попрошу у него сырого материала. Если у него есть что-нибудь, то он даст, и я пришлю Вам обозрение, по обычаю, к вечеру вторника. Если же у него ничего нет и если чтение завтрашних газет пройдет так же бесплодно, как и чтение вчерашних, то придется на сей раз обойтись без обозрения. Я, пожалуй, могу написать про думу, мостовые, про трактир Егорова… да что тут осколочного и интересного? Думаю, что сотрудники понаслали Вам к празднику много всякой святочной всячины и отсутствие обозрения не заставит Вас работать в праздник над лишним рассказом. Да и я шлю три штучки…[36] Из них только одна может оказаться негодной, две же другие, нажегся, годны. Шлю при сем и подписи для рисунков[37]. Рад служить во все лопатки, но ничего с своей толкастикой не поделаю: начнешь выдумывать подпись, а выходит рассказ или ничего не выходит… Будь я жителем Петербурга и участвуй в Ваших с Билибиным измышлениях, я принес бы пользу, ибо сообща думается легче… По увы! Питерцем быть мне не придется… Я так уж засел в московские болота, что меня не вытянете никакими пряниками… Семья и привычка… Не будь того и другого, я не дал бы Вам покоя и заел бы Вас своими просьбами о месте…
Тема «Аптекарская такса» модная… Ею, думаю, можно воспользоваться… Предлагаю Вам воспользоваться также и вопиющими банкротствами нашего времени… В Москве лопаются фирмы одна за другом… Одна лопается, падает в яму и другую за собой тянет… В Питере тоже, в Харькове тоже… Для Кирилла и Мефодия годится параллель между IX и XIX веками…[38] Нарисуйте чистенькую избушку с вывеской «школа»… Вокруг одетые и сытые мужики… Это IX век… Рядом с ним XIX век: та же избушка, но уже похилившаяся и поросшая крапивой…
В IX веке были школы, больницы. В XIX есть школы, кабаки… Вообще у меня что-то копошится в голове, но ориентироваться день… Лень самая подлая — мозговая… Посылать незаконченный проект неделикатно, но уж Вы простите… Когда у меня в доме кончится приборка и сестрина не будет играть гамм, тогда, пожалуй, буду заканчивать, а теперь и бог простит… Пальмин перебрался… Совсем Вечный жид! Видимо, его натура не может удовлетворяться местами… Если натура тут ни при чем, то, конечно, виновата жена… Хорошенькое словцо: баба «дьяволит»[39]!
Нужно бы Вам подтянуть художественный отдел. Все хорошо в «Осколках», но художественный отдел критикуется даже в мещанском училище. Рисунки почти лубочны. Например, что это за паровые машины, рисуемые Порфирьевым? Фантазии — ни-ни… изящества тоже… Поневоле «Стрекоза» будет идти и иметь успех… Самосекальная машина, например, тема не плохая, если изобразить ее как следует, в лубочном же виде она пустяковая, мелочная… Все рисунки дают впечатление такого рода, что будто бы их рисовали для того только, чтобы отделаться: наотмашь, спусти рукава… Нам, прозаикам, и бог простит наши грехи, по художникам следует по-божески работать… Роскошью рисунка искупается и подпись… по рисункам публика привыкла судить и о всем журнале, а бывают ли в «Осколках» рисунки? Есть краски и фигуры, но типов, движений и рисунка нет…