– Нет.
– Что–то совсем не так. Давай поедем на твое озеро. Организуем настоящую рыбацкую бригаду. Женщин с собой заберем. И…
– Грачин зарезал твой материал.
– Да. Сходил к Поддубенко и сказал, что я очерняю. Тот наложил «вето». Я в конверт и отправил в область.
– Твое право. Скоро и оно помогать не будет. Грачину что дороже: его авторитет или ты?
Мишка помолчал и вдруг сказал зло:
– Это ты смылся, а не я. А я уж буду стоять до конца. И посмотрим еще… Мой рог еще не обломан. И потом у меня здесь дом и… семья. Скоро будет.
– Ребенок ты, Мишка.
– Пойду я. Пойду, а то сегодня мы с тобой поругаемся. Мозги тебе, что ли, перетряхнули вчера. Вроде не ты, а так… холодец на блюде. Нет, я уйду от греха.
– Проводить–то придешь?
– Дурак. Я на трапе у тебя ключи заберу. От озерной избушки. Пойду туда, натащу дров и буду неделю лежать. Слушать пургу и думать. И найду смысл жизни. За неделю найду.
– Для избушки ты слабоват, Мишка. Там в одиночку. А ты без людей не умеешь. Ну ладно. До завтра. Я к Шакунову пойду. Проститься.
– Нет Шакунова, – тихо сказала Надя из кухни. – На мысу трактор с товаром под лед ушел. Он спасать улетел.
– А ты откуда?…
– Я там работаю. На приемке пушнины.
– Ух! – передернулся Мишка. – Ночь у человека провел, даже это узнать поленился. Замерз ты там, что ли, в своей избе. Ушел я отсюда.
Андрей открыл глаза. Окно было серым. Он медленно повернул голову и увидел Надю. Она сидела на раскладушке, уткнув подбородок в колени. Глаза ее были распахнуты прямо на него, но она, наверное, ничего не видела.
– Ты не спишь?
– Нет, – коротко вздохнув, ответила она, – Сколько сейчас времени?
– Наверное, около девяти.
Далеко заработал авиационный мотор. Рев его наливался глухой мощью, потом сразу перешел на высокие ноты и стал стремительно приближаться. Домик затрясся, самолет пронесся низко над ним, и грохот быстро заглох.
– Это борт на Ледяной, он всегда проходит над нашим домом, – сказала Надя. – Сейчас половина десятого.
Андрей встал, нашел на столе папиросы и спички, закурил, потом налил холодного кофе и подошел к окну. Отсюда хорошо было видно гряду сопок, замыкающих с севера котловину, где лежал поселок. Над белыми вершинами их торчали кекуры, а выше, в зеленоватом небе, неподвижно висело одинокое облако. Где–то за сопкой поднималось солнце, и лучи его подсвечивали облако розовым и синим.
Неслышно подошла Надя и опустила ладони с переплетенными пальцами Андрею на плечо.
– Я никогда не видела живых ежей, – сказала она. – А говорят, эти сопки похожи на них.
– Да, похожи.
– Сегодня улетишь?
– Сегодня. Если будет погода.
– Когда это облако, обычно день солнечный.
– Облако–талисман. Посмотрим. Надя промолчала.
Андрей осторожно освободился от ее рук, отошел, сел на тахту.
– Беда–то какая, – тихо сказал Андрей. – Где дом наш и хлеб.
– Что?
– Познакомиться нам с тобой было надо или на два года раньше, или, может, через… Так в семьдесят пятом…
И опять Надя промолчала.
Этот смутный и страшный день все же начался и медленно набирал силу. Облако в самом деле оказалось талисманом. Солнце висело над сопками, уже собираясь скатываться вниз, и последние его лучи плясали на снегу, и от них шли мириады брызг. В отделе перевозок плавал папиросный туман.
– Сообщайте друг другу последние истины, – сказала Леля. – Я займусь делом.
Она забрала у Андрея билет и унырнула в табачный туман его регистрировать.
В углу, в клубах дыма, на рюкзаках и раскинутых спальных мешках сидели бородатые парни. Один держал в руках видавшую виды гитару. Второй, поглядывая на остальных, поблескивая зубами в улыбке, на разостланной газетке расставлял стаканы, соленые огурцы, колбасу, бутылки «Зверобоя». Это были те, кто прошел полевой сезон, и теперь начальство перебрасывало их на зимнюю капитальную разведку куда–нибудь за сотни верст, где сейчас в сторожких замерзших лиственницах стоят натянутые на каркас большие палатки, над крышами палаток торчат трубы и из труб не идет дым, потому что все на разведке, где ухают взрывы и вышвырнутый из шурфов грунт темными веерами усеивает снег, и вздрагивает тайга, а вечером эти палатки будут светиться насквозь, и видны звезды и людские тени, отделенные от мороза тканью палаток. Весной же они снова очутятся здесь, и вертолеты расшвыряют их на лето по тундре, тайге в нехоженые места. Извечный цикл работяги при геологии. Тот, с гитарой, с улыбкой смотрел на накрывающего «стол» товарища, дергал тихонько струны и пел:
Она ушла? Не надо, не зови, На нитях чувств, оборванных однажды, Как ни вяжи, останутся узлы – Иссякший ключ не утоляет жажды. Забыть не можешь? Покупай билет. Твое лекарство – звезды над снегами, Огни костров, зверей таежных след И сотни верст, отмеренных ногами…
– Ах, черт, – поежился Андрей. – Такое чувство, как будто предал кого. Улететь бы, что ли, скорее.
– Держи. Посадочный тоже тут, – Леля вынырнула из толпы. – Через сорок минут посадка.
– Сорок минут… – сказал Андрей. – Вот что: дуйте домой, не травите душу.
– Не–е, – помотал головой Мишка. – Ты у меня будешь терпеть до конца. – Где «зверя» брали, ребята? – спросил он у крайнего из геологических парней.
– В летнем. Тут рядом.
Магазинчик был маленький и тесный, тут никогда не продавали спиртное, а сегодня в витрине стояли «Зверобой» и портвейн. Очередь была человек семь. И еще какой–то парень лез без очереди. Он был сильно пьян. Лез и бубнил:
Пусти, ну, пусти, самолет ждет, Мне на Катык лететь, понял?
Андрей встал в очередь, а парень все лез и кричал, что ему надо лететь на Катык.
– Тебя вышвырнут с Катыка, – сказал Мишка. – Ты знаешь, какие там ребята?
Парень повернулся, посмотрел на Мишку:
– Все знаю.
– Тебе начальник из самолета не даст выйти, не любит он, когда с водкой прилетают.
В магазине было сумрачно, но Андрей узнал этого парня. Это был он, «знакомый» из закусочной «Север». Но что теперь делать? Не драться же на потеху окружающей публики с пьяным. И провались он пропадом, пусть летит своей дорогой, не до него сейчас.
– Вот этот голубчик меня благословил на прощание, – сказал он Мишке.
– Ну, пусти! – опять полез тот к прилавку.
Его пустили. Он насовал во все карманы бутылки и пошел к двери. По дороге глянул на Мишку.
– Я тебя еще повидаю.
Очередь рассасывалась, осталось два человека.
– Не курите, ребята, – попросила продавщица. – Ради бога. Голова уже кругом идет.
– Не горит она, – показал Мишка папиросу. – Но я выйду, давай, Андрей, быстрее.
– Ладно, подожди на улице, – кивнул Андрей. Подошла очередь, он взял бутылку портвейна. – Закусить чего?
– Вон конфет дайте грамм триста. «Мишек». Продавщица упаковала конфеты в кулек, протянула Андрею, тот сунул его в карман и вышел на улицу.
Солнечные лучи сверкали и переливались в снежной белизне, и Андрей невольно прищурил глаза и так, ничего не видя, услышал крики, а когда глаза чуть привыкли к яркому свету, он увидел быстро растущую толпу. Крики прекратились, только толпа все увеличивалась, и над ней висел одинокий женский голос. Потом умолк и он, Андрей, пошел прямо в толпу. Там стояли один из бородатых ребят и еще парень в летной куртке, а менаду ними, намертво схваченный за запястья, вихлялся, неестественно выворачивая суставы, тот самый из «Севера». Он был без шапки, в распахнутой телогрейке, в карманах брюк торчали горлышки бутылок. Русые волосы падали ему на лицо, а из сжатых пальцев правой руки торчало тонкое лезвие, окрашенное красным. Ребята завернули ему руки назад, вырвали нож, и только тогда Андрей посмотрел вниз.
Мишка лежал на спине, на коленях перед ним стояла Надя и, обхватив за плечи, пыталась приподнять, и видно было, как быстро набухает кровью снег под лопатками Мишки.
Леля стояла рядом, и по лицу ее разлилось жуткое бессмысленное спокойствие.
– Он к девчатам приставал, – говорили в толпе.
– Ну да, а этот заступился…
– А он выматерился и отошел… Кто бы мог подумать…
– Достал нож и сзади…
– Вот сволочь… все они сзади…
Андрей опустился на колени рядом с Надей и взял Мишкину руку, она была теплой и вялой, и кончики пальцев были белыми, а ладони еще налиты жизнью…
Где–то далеко возник стремительный тоскливый вой, рос, ширился, захватывая все вокруг, и так же стремительно, как возник, оборвался совсем рядом… Еще Андрей запомнил, что от группы, уводившей парня, отделился Костенька Раев, кинул взгляд на лежащего Мишку и спросил:
– Что ж ты, Андрей? Где ж ты был?
Луны не было, но блеск крупных звезд заливал все вокруг холодным светом. Внизу, усыпанная серебряными блестками, неподвижно стыла чаша озера, мерцали по сторонам вершины сопок, и далеко впереди неясно вырисовывалась синяя тундра.
Андрей сбросил рюкзак, сел, прислонившись к нему спиной, положил на колени ружье и, вытерев пот на лице, закурил. Валет со своей лохматой подругой улегся рядом. Пес был спокоен, и на морде разливалась радость, а подруга его тревожно прислушивалась к шорохам, доносившимся снизу, и ловила ушами каждое робкое дуновение ветерка…
Вот как это происходило…
…Грачин сказал: «Ушел еще один товарищ, беспредельно преданный нашему общему делу… Был отличным работником… Был честен и принципиален до конца…»
Грачин сам взял лопату, и Поддубенко поддерживал пирамиду с красной звездой. Стукала земля. Вот и все. Мишка уже никогда не увидит с самолета землю, и слова «Полярный круг», «тундра» для него уже не звучат. И умер он, так ни разу и не поверив по–настоящему, что существует подлость.
Андрей повернулся и побрел по пологому склону сопки, где редкими рядами стояли столбики со звездочками. Крестов тут не было, как и во всем крае. Столбики со звездочками.
Леля молчала все это время, и лицо ее, недавнее лицо девчонки из турпохода, стало точно вырезанным из дерева.
Потом женщины из геологического управления увели ее.
…Спина под кухлянкой стала мерзнуть. Валет лежал, положив на лапы голову, и косил глаза на Андрея. Андрей, сидя, всунул руки в лямки рюкзака, перевалился на четвереньки и затем встал. Ружье он повесил на шею. Склон шел вниз то круто, то почти неприметно. Снег скрадывал тени. Он чувствовал, как начинают уставать в коленях ноги. На спуске всегда так. На подъеме работают легкие, на спуске – ноги… Валет бежал впереди и озабоченно оглядывался на Андрея. Подружка пробовала кусать его в плечо, приглашала играть, но Валет бежал и оглядывался на Андрея. Ей–богу, хороший ты парень, Валя…
…Его тогда догнал Шакунов: «Зайдем ко мне».
Квартира у Шакунова была пустая. И было очень холодно: все три форточки настежь открыты. В режиме жил однолюб Шакунов после смерти жены. На столе грудой лежали какие–то строительные синьки, длинные «простыни» бухгалтерских смет, а к стопке книг была прислонена акварель: бревенчатое коричневое здание на опушке леса с застекленной башней, площадка, шест и флаг на шесте. Лехи Молодова работа, сразу определил Андрей. Его акварель. Только где он такой пейзаж узрел?
– Пионерлагерь делаю, – загадочно сказал Шакунов. – Пока никто еще не знает, а я знаю. Выстроим на общественных началах. Поддубенко меня поддержит.
– Лагерь?
– Ну–у! Ну что, допустим, мальчишке на «материке» делать? Мороженым объедаться? А здесь ему – тайга, ягоды, грибы. Медведи для него за каждым кустом. Представляешь? Надо их с «материка» сюда привозить, а не наоборот.
– Давно хотел спросить, – перебил Андрей. – Почему вы в снабжении?
– Потому что направили. Я не ропщу.
…Пологий склон окончился, и вода заблестела совсем рядом. Андрей вышел на песчаную кромку берега. Песок и галька смерзлись и, припорошенные тонким слоем снега, были похожи на асфальт. Ровная двухметровая дорожка тянулась теперь до самого дома. Это пятнадцать километров, два часа хода. Пожалуй, часам к одиннадцати можно быть дома, а с утра заниматься сетями – они уже вторую неделю стоят без проверки. Правда, штормов за это время не было, и рыба в такие погожие дни попадается редко, но все же килограммов тридцать будет. И сети надо снимать: озеро вот–вот замерзнет. Вон вода переливается, как подсолнечное масло. А пока окрепнет лед, можно потихоньку готовиться к подледному лову и вплотную заняться охотой. Снега еще мало, олени в это время выходят к берегу часто. Потом олени исчезнут, до марта и все живое исчезнет. Разве что лось иногда забредет проведать. Еще надо готовить дрова, по глубокому снегу их много не натаскаешь, а печь должна гореть круглые сутки. Особенно во время пурги. Раньше весны Шакунов смену не пришлет, а точнее, пришлет летом. Оно и будет правильно: нечего тут зимой делать свежему, непривычному человеку.
…Надя вчера собирала рюкзак и все старалась не смотреть на Андрея. Он проверял ружье, а за дверью визжал и радостно прыгал Валет. Наконец настала минута, когда уже молчать было нельзя, и Надя подошла к нему.
– Я приду или прилечу к тебе с первым транспортом. Разрешаешь?
– Тогда это будет надолго, Так что подумай, Знаешь, один раз меня уже бросали, Тебя, наверное, тоже. Больше я не хочу. Мы не хотим.
– Значит, я прилечу, – просто сказала Надя, Андрей знал, что надо бы сейчас поцеловать ее, и ему хотелось сделать это, но он боялся разбить хрупкую, как ребячья жизнь, нежность их отношений.
…Изба темнела, словно одинокий валун на бесконечном песчаном берегу древнего моря. Валет в нетерпении бросался на колоду, приваленную к двери, а его подруга настороженно обнюхивала углы, кости, разбросанные Валетом, и бочки с рыбой. Потом, успокоившись, молча легла спиной к двери, повернув морду к воде.
– Довольна? – спросил Андрей, и она весело захлопала по снегу хвостом.
– Ну и отлично, сказал Андрей и погрузил руку в длинную густую шерсть. – Ох, и шуба у тебя, лучше, чем у Валета. Только имени нет. Ну, найдем, найдем тебе имя…
Собака заскулила и лизнула ему руку.
Андрей подошел к дому, откатил колоду и открыл дверь. Засветив спичку, он зажег лампу, принес дрова и растопил печь, а потом медленно разделся. Тепло постепенно заполняло избу, тихо замурлыкал чайник. Андрей убрал стол, подмел пол и пустил Валета, а сам уселся на маленький чурбачок у печи и долго смотрел, как пляшет и мечется огонь, рассыпаются в прах лиственничные поленья и красные блики вспыхивают и гаснут в сонных глазах Валета.
Потом Андрей перевел взгляд на стоявший у стола наполовину разобранный мотор.
– Работать надо, Валя, – сказал Андрей. – Труд создал человека. Такая есть истина, знаешь?
Валет радостно взвизгнул. Вторая собака шумно промчалась возле избушки. Знакомилась с местом. И вдруг тишину эту нестерпимо прорезал радостный Мишкин крик: «Лелька, нам Андрей избу подарил. Хочешь рыбачкой стать?»
Андрей замычал, как от зубной боли, замотал головой. Всепрощенец! Сучий сын, всепрощенец, апостол. Чистоплюй. Совесть свою замшей полировал, на свет разглядывал. Во–он есть какие плохие, и какой я хороший. Давай, Грачин, наглей, подбирай себе подобных. Мы в этих делах не участвуем, мы сохранением собственной совести заняты. Так удобно мне было осмеивать и поплевывать, А что именно я лично могу предложить, какую имею позитивную программу? Дерьмо самолюбивое! Не захотел пачкать святые ручки с Грачиным, ушел на рыбалку. Заскучал на рыбалке, полетел в Москву. Ладно. Спокойно. Мишки нет и не будет. Спокойно. Всегда есть начало начал. Материнское чрево, первый поцелуй, первый шаг. Шакунов отправил тебя сюда, чтобы ты стал человеком. Мужчиной. Вот с этой избы, с этого берега тебе придется начинать жизнь мужчины. Скидок больше не будет, все детские, юношеские и прочие лимиты на скидки использованы. И даже если до старости доживешь… Старик – это тот же мужчина, только седой. А если чувствуешь, что не сможешь… пусти себе пулю в лоб, не тумань людям мозги. Но и на это ты не имеешь права. Так что давай… Давай, дела невпроворот. Труд создал человека. Смешно. Учат этому в школе, а осознаешь в тридцать три. Смешно, честное слово, аж слезы текут…
Территория
ВСЕСТОРОННЕЕ ОПИСАНИЕ ПРЕДМЕТА
«…Золото — прекраснейший из металлов. Что происходит с драгоценными камнями, за которыми едут на край света? Их продают и превращают в конце концов в золото. С помощью золота можно не только делать все что угодно в этом мире, с его помощью можно извлечь души из чистилища и населить ими рай…»
Христофор Колумб. Письмо королю Фердинанду.
«В их пустынях есть рудники и самородки бывают такими большими, что видны, как трава на песке».
Абу–л–Хасан Али ибн ал–Хусейн ал–Масуди. «Промывальни золота и россыпи драгоценных камней».
«…В один из этих дней случилось так, что Его Величество (Рамзес Великий) восседал на великом троне из электрона (электрон (греч.) — сплав золота с серебром. — Прим. авт.), увенчанный короной с двойным убором из перьев, чтобы подумать о землях, из которых доставляют золото, и обсудить планы сооружения колодцев на безводной дороге, ибо он слышал, что в земле Акита встречается много золота, но путь туда совершенно лишен воды».
Надпись на Кубанском камне. 1282 год до н. э.
«…Царь Соломонъ также сделалъ корабль в Эцюн–Гавере, что при Элофе… в земле Идумейской. И послал Хирамъ на корабле своихъ подданных корабельщиковъ, знающих море, вместе с подданными Соломоновыми; и отправились они въ Офиръ и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантовъ (талант — мера веса древнего мира — Прим. авт.) и привезли царю Соломону…»
Третья книга Царств, гл. 9, стих. 26 — 28.
Офир искали в Аравии, Индии, Африке, на Цейлоне и в Южной Америке.