Оливия Стилл Не судьба
Глава 1
Жаркий летний полдень сморил деревню. Все как будто вымерли: вечно галдящий многолюдный дом Марусевых, что стоял напротив нашего, опустел: очевидно, все они уехали на речку. Нам с Танькой тоже хотелось купаться — но нам одним не разрешали, да и кто бы нас туда отвёз? Вот и приходилось кой–как убивать этот день, разрисовывая мелом асфальт у автобусной остановки. Под палящими солнечным лучами асфальт так раскалился, что больно было пяткам. Я нехотя отползла на траву и, пододвинув к себе коробку с цветными мелками, продолжила своё художество.
Окно нашей кухни со звоном растворилось, и из него тут же клубами вырвался горячий луковый запах борща. Большая голова бабы Зои, повязанная белой косынкой, высунулась наружу:
— Обедать!
Есть мне не хотелось, и лень было оторваться. Танька организованно стала собирать мелки.
— Сейчас, тёть Зой, мы уже идём!
После ослепительной солнечной улицы кухня показалась мне такой тёмной, что хоть глаз коли. Мне напекло в голову, перед глазами ходили круги. Я плюхнулась на табуретку и апатично уставилась в своё отражение в тарелке с борщом.
— Дети, — кудахтала над самым ухом баба Зоя, — Ешьте быстрее, а то остынет!
— Никакие мы не дети, — раздражённо проворчала я.
— Для меня всегда дети.
— Мне четырнадцать лет, я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя.
— Да брось, не спорь, — шёпотом осадила меня Танька, — Доедай быстрей и пошли на улицу, скажу тебе кое–что.
Собственно, ничего такого из ряда вон выходящего я не узнала от своей кузины Таньки, гуляя с ней по просёлочной дороге позади деревни. Ведь это только одна баба Зоя считала нас детьми.
— Он такой прикольный… на мотоцикле гоняет… и глаза у него голубые, а когда улыбается… Блин, и не знаю, как подойти–то к нему…
— Так ты влюблена в него? — перебила я.
— Да не то, чтобы прям влюблена, а так… просто нравится…
— А в чём проблема? Нравится, так общайся с ним.
— Ага, как будто это так просто! У него, знаешь, девчонки и постарше есть…
— И чё? Он же ж тоже не дядечка — в шестнадцать–то лет!
Танька фыркнула, представив себе Ромку «дядечкой».
— Скажешь тоже… Он и выглядит–то младше — худой и ростом не вышел, даже ниже меня ростом!
— Пфи! И зачем тебе такой карлик?
— Ну, не карлик, с тебя–то ростом точно будет… Блин, ну как тебе это объяснить… короче нравится он мне и такой… В нём эта… как её… ну как это называется…
— Харизма что ли? — подсказала я.
— Чего?
— Ну, харизма… Это когда человек вроде не красивый, а всем нравится.
— Во–во! Это самое и есть! Не красивый, а нравится… всем… а как подойти — не знаю…
— Погадай мне на Ромку, — попросила Танька, когда мы с ней торчали на автобусной остановке и от нечего делать резались в бур–козла.
— Больше двух раз, кажется, нельзя.
— Сегодня можно. Сегодня пятница 13-ое, забыла?
Однако не успела я разложить карты, как вдруг со стороны дороги послышался рокот подъезжающего мотоцикла. Секунда — и он притормозил прямо возле нашей остановки. Симпатичный голубоглазый парень с узким лицом привычным движением выключил мотор и улыбнулся.
— Привет! Чем занимаетесь?
— Мы? это… ничем… — Танька покраснела как рак и тут же смешала карты.
По её реакции нетрудно было догадаться, что это и есть тот самый Ромка.
«Отчего же она говорила, что он некрасивый, когда он на самом деле такой симпатичный?» — вихрем пронеслось в моей голове.
— Скучаете?
— По правде говоря, да, — ответила я.
— Садись, — Ромка хлопнул по сиденью на мотоцикле сзади себя.
— Садись, Тань, — оглянулась я на кузину.
— Э, ты чё стрелки переводишь? Боишься со мной ездить? — Ромка явно брал меня на «слабо».
— Это я‑то боюсь? А вот нифига я не боюсь!
— Не боишься, так садись!
Я виновато развела перед Танькой руками: мол, ничего не поделаешь! — и села позади Ромки, обхватив его руками за поясницу.
— Эээ… Ну вообще–то там есть за что держаться…
— Где?
— Чё, не видишь? Ручка позади меня в сиденье встроена.
Я ухватилась за эту ручку.
— Не, первый вариант мне как–то больше понравился, — ухмыльнулся Ромка.
— Понято, — я снова ухватилась за него.
— Ноги поставь, чё раскорячилась? — свистнул он, — Никогда, что ли, не ездила?
— Ездила, — соврала я, — Только это было давно… и то неправда…
— Ха! Всё с тобой ясно…
И газанул с места в карьер.
Ветер свистел у меня в ушах; от скорости в глазах всё сливалось в неопределённую зелёно–салатовую массу. Ромка прибавил газу.
— Не боишься? — улыбаясь, обернулся он ко мне.
— Не-а.
Стрелка спидометра перевалила за сотку.
— А теперь — тоже не боишься?
— Нет! — крикнула я, перебивая ветер.
— Ух ты, какая смелая, — заметил он и вдруг, отпустив руль и подняв кверху руки, начал перегибаться в сторону.
Я завизжала от страха. Всё произошло в полсекунды: прямо перед нами стеной вырос проезжающий товарный состав, означающий неминуемую гибель. Если бы Ромка в эти полсекунды не сориентировался и не остановил мотоцикл, мы, конечно, моментально расшиблись бы в лепёшку.
От резкой остановки я не удержалась на сиденье и, по закону инерции, полетела вперёд и больно ударилась лбом о Ромкин затылок. Кое–как слезла с мотоцикла, почувствовав, что ноги стали ватными и дрожат, не удержалась, села на траву и расплакалась.
— Э, ты чего? — Ромка подошёл ко мне сзади.
— Ду… дурак… Ещё чуть–чуть… и мы раз… бились бы…
— Экая дура! Ну ты чего ревёшь–то? Не разбились же!
— А если бы…
— А если, а если! Ты прям как моя бабушка! Ну–ну, не плачь, слышь? Трусишка…
Он присел около меня на корточки, обнял сзади за плечи. Меня обдало каким–то жаром; во мне как будто что–то вспыхнуло и затрепетало. Никогда в жизни меня ещё так не обнимали парни, тем более симпатичные. Мне ужасно, до боли в висках, захотелось, чтобы вечно длилась эта минута, и чтобы он никогда не выпускал меня из своих объятий.
«А Танька?» — вдруг молнией промелькнуло в моей голове. Мысль о том, что я предаю сестру, отрезвила меня, как холодный душ. Я поднялась с обочины.
— Знаешь что, — сухо сказала я, — Поехали–ка лучше назад.
Ромка пожал плечами.
— Ну, как хочешь. Назад так назад.
Вечером мы с Танькой никуда не пошли. Мы молча сидели в горнице на диване с картами. В кассетнике звучала моя любимая песня группы «Руки Вверх»:
«Не зови меня красивою, я ведь вовсе не красивая…
Не зови голубоглазою, златовласой не зови…
Я совсем–совсем обычная, может просто симпатичная,
А люблю тебя, красивого, не стыдясь своей любви…»
— Тань, — нарушила молчание я, — Ты на меня не обижаешься?
— Хм. За что?
— Ну, за то, что я с Ромкой поехала…
Танька смешала карты и, не глядя на меня, пробурчала:
— Нет, не обижаюсь.
— Правда?
Она встала и подошла к окну.
— Мне пофигу.
— Но как же… Сама же говорила, что он тебе нравится…
— Забей, — сказала Танька.
За окном послышался рокот мотоцикла. У меня захолонуло сердце.
— Девчонки! — крикнул Ромка с улицы.
— Пошли, Тань, — сказала я.
— Не пойду, — отказалась Танька, — Он не ко мне пришёл, а к тебе. Ты и выходи к нему.
Во мне как будто пружина развернулась. Я шмыгнула к двери.
— Точно не пойдёшь?
— Да иди уже! Сказала — не пойду.
— Ну ладно. Ты не обижайся, — и я пулей выскочила из дому.
В ту ночь я пришла поздно, когда все уже спали. Танька со мной не разговаривала. Отвернувшись к стене, она делала вид, что спит, но мне, честно говоря, было не до неё. Я до самого рассвета не могла сомкнуть глаз, я от счастья чувствовала какую–то даже невесомость; закрыв глаза, вспоминала полный восхищения и нежности взгляд Ромкиных голубых глаз, устремлённый на меня, и как он нежно обнял меня за плечи, когда мы сидели с ним на переезде, и ту зелёную звезду семафора, сияющую вдалеке, как символ надежды…
«Ну, что ж, если я люблю? Разве я виновата? — думала я, кутаясь в одеяло, — Ну, разве виновата я, что он выбрал меня, а не её? У меня в жизни никогда не было такого счастья; и глупо было бы отказываться от него сейчас…»
Наутро, однако, меня ждал неприятный сюрприз. За завтраком баба Зоя не терпящим возражений тоном заявила, что мы уезжаем из Круглово завтра утром.
— Как завтра?! — опешила я, — Ты же говорила, что мы останемся здесь до конца месяца!
— А теперь я так решила! — отрезала баба Зоя, — И прошу без дальнейших пререканий.
На глаза у меня навернулись слёзы.
— Ну бабушка, ну пожалуйста… — взмолилась я, — Ну ещё хотя бы один денёк! Ну я очень тебя прошу…
— Завтра утром, и ни днём позже! — отчеканила она, — Всё, разговор окончен.
С развороченным сердцем я пошла на автобусную остановку. Сказать, что на душе у меня было скверно — значит, ничего не сказать. Выходит, с Ромкой мне оставался только один день. Сегодняшний. Первый и последний…
Глава 2
Полдня прошли впустую. Ромку я видела только мельком; они со Стасом подъехали на мотоцикле к остановке, где мы с девчонками, как обычно, рубились в карты и, сказав, что им надо отъехать по делам часа на полтора, через минуту испарились.
— Не переживай: скоро вернёмся, и я весь твой, — Ромка подмигнул мне на прощание, улыбнулся, нажал на педаль акселератора и исчез в грохоте и клубах дыма.
Потянулись мучительные часы ожидания. От нечего делать я научила девчонок играть в «Президента» — игра им очень понравилась, однако мой интерес к этой игре был основательно перебит расстройством из–за того, что утром сказала бабка, и ещё из–за того, что… Ромка уехал, и всё ещё не возвращался.
Настроение портилось с каждой минутой. Уже прошло два часа, три, четыре, а его всё не было и не было. Я дёргалась, сидела как на иголках, по нескольку раз вставала и выходила на дорогу, страстно желая и мучительно ожидая, не послышится ли за поворотом вожделенный рокот его старенького мотоцикла, но тщетно: дорога была пуста, а если изредка где–то и слышалось что–то отдалённо похожее на этот рокот, моё сердце начинало биться бешено, радостно и тревожно, я вся натягивалась как струна, но тем сильнее и горше было потом разочарование, когда оказывалось, что это рокотал никакой не мотоцикл, а чья–то долбанная машина, или вообще бензопила там какая–нибудь…
— Что ты всё дёргаешься как свинья на верёвке? Зря прыгаешь: не приедет он, — авторитетно заявила Танька, — Вряд ли они со Стасом сегодня к вечеру вообще сюда вернутся.
Я остановилась как вкопанная.
— Почему?
— Почему–почему… По кочану. Думаешь, у Ромки девчонок нет в соседней деревне?
Я повалилась на лавку как подрезанная и вот тут–то расплакалась по–настоящему.
— Ну ладно тебе реветь–то! Найдёшь ты себе парня у себя в Гжели, — утешала меня Танька, — У вас там чё — парней что ли нет?
— Ага–а–а! Там одни уроды–ы–ы…
— Ну, блин, — Танька уже не знала, что и сказать, — Ну, найдёшь не урода…
— Не найду–у–у!
Я рыдала настолько безутешно, что даже не заметила, как подъехал Ромка.
— Так, это что ещё за слёзы? А ну–ка улыбнись! Через пять минут приеду — чтоб рот был до ушей, хоть завязочки пришей!
Однако ему не пришлось ждать и пяти секунд — на моём зарёванном лице тотчас же сама собой растянулась счастливая и глупая улыбка.
— Ну, колись: почему плакала? — спросил меня Ромка, вдруг остановив мотоцикл позади деревни.
— Просто потому, что я не хочу отсюда уезжать…
— Да? А мне ласточка на хвосте кое–что другое принесла!
— Какая–такая ласточка?
— А такая! Я своих информаторов не выдаю.
— А может, тебя неправильно информировали?
— Не увиливай от ответа, — усмехнулся Ромка.
— Я и не увиливаю.
— Нет, увиливаешь! — он шутя швырнул в меня обломком ветки, — Говори, почему не хочешь уезжать? А?
Я вспыхнула, опустила глаза.
— Потому что мне здесь нравится…
— Кто тебе здесь нравится? А? Говори щас же! А то завезу в лес, и…
— Ну да, завёз один такой!
— Ты мне не веришь? — Он приблизил вплотную свои голубые глаза к моим.
— Нет!
Я соскочила с мотоцикла, он погнался за мной. Нагнав меня в поле, обнял, и мы, хохоча, завалились на траву.
Накрапывал мелкий дождик. Я прислонилась лицом к его пропахшей бензином куртке.
— Тебе никак нельзя остаться здесь?
— Нет, — вздохнула я, — Бабка категорически настаивает на отъезде.
— Вот же старая пизда! — от души выругался он, — А может, попросить Серёгу поговорить с ней?
— Дохлый номер, — мрачно усмехнулась я, — Мой дорогой кузен терпеть меня не может, и сам сделает всё возможное, чтобы я убралась отсюда.
— А Танька?
— Танька тем более. Ты ведь главного не знаешь: она сама на тебя глаз положила…
— Час от часу не легче, — проворчал Ромка, — Слушай! А может, Шурика попросить?
— Ты думаешь, это что–то даст? — усомнилась я.
— А почему нет? Он же друг Серёги! Вот мы и попросим Шурика повлиять на Серёгу.
— А если он откажется?
— Я ему откажусь! Поехали!
Мы побежали к мотоциклу, и уже через секунду Ромка гнал в направлении дома Шурика.
Насчёт Шурика я оказалась права. Вся эта комедия не дала абсолютно никаких результатов. Ромка орал, горячился, спорил, нелепо прыгал и размахивал руками, скакал как блоха, а Шурик стоял, опершись рукой на калитку и молча, снисходительно усмехался, невозмутимый и спокойный, как слон.
— Да пойми ты, блин, ну не будь гондоном!! — Ромка был весь на эмоциях, — Ну чё вам стоит, блин, пизду старую уломать! Друг ты мне или не друг, в конце концов?!
— Беспредметный разговор, — снисходительно бросил Шурик, — Не надрывайся.
— Да почему беспредметный–то?!
— Потому что беспредметный, — сказал Шурик, — Её по–любому здесь никто не оставит, так что забей. Кстати, у тебя телефон фурычит? Не одолжишь часом — мне позвонить надо…
— Ладно, — сказал Ромка и обернулся ко мне, — Пошли!
И я покорно поплелась за ним.
Дома у Ромки никого не было. Мы долго плутали с ним по каким–то тёмным коридорам, пока не свернули на какую–то крутую неосвещённую лестницу. Не увидев в темноте ступенек, я споткнулась и, потеряв равновесие, полетела вперёд, измазав руки в паутине. Ромка подхватил меня.
— Чёрт! Темно, как в волчьей пасти, — заметила я.
Он задержал меня в своих руках, и я снова близко почувствовала бензиновый запах его куртки, и даже ощутила в темноте биение его сердца. И снова та сладкая судорога электрическим током прошла по мне, как давеча, когда мы с ним чуть не разбились на мотоцикле. С каким–то трепетным страхом мне показалось, что сейчас он сожмёт меня в объятиях, начнёт целовать, а потом ещё, чего доброго, лишит невинности прямо здесь, на этой тёмной паутинной лестнице…
— Ты это… Шурику собирался телефон отдать, он ждёт…
— Пойдём.
Он помог мне спуститься вниз по крутым ступенькам, и мы остановились внизу у какой–то небольшой двери. Ромка отпер её ключом.
— Моя комната, — пояснил он, — Проходи.
В его комнате царил настоящий художественный беспорядок. Постель была неубрана, все стены по периметру исписаны маркером, на полу валялся какой–то хлам… И то, «хлам» — это ещё мягко сказано. Чего там только не валялось: и какой–то ржавый двигатель от автомобиля, и гитара без струн, со сломанным грифом, и меха от аккордеона, и приёмник с оторванной антенной, которая валялась в другом углу комнаты, и какие–то болты, гайки, мотки проволоки, картонные коробки, покрытые пылью…
— Ну и бардак у тебя, — откашливаясь от пыли и паутины, заметила я, — Тут не то, что чёрт — тысяча чертей ноги своротят. Не комната, а помойка!
— Ну и что? Мне нравится, — буркнул он, возясь с каким–то приспособлением, тоже исписанным символами анархии, и мотая к нему какие–то провода.
— А это ещё что такое?
— Это? Это телефон, — пояснил он.
— Телефон?!
— Ну да, — сказал Ромка, — Моё собственное изобретение.
— А это зачем? — я кивнула на моток проволоки с хитроумным крючком.
— А накидушка на кабель. Как стемнеет, Шурик пойдёт к бабе Дусе звонить.
— А на кабель–то зачем? — продолжала я тупить, — И потом, у неё что, своего телефона нет, раз кабель есть?
— Умную строишь из себя, а сама дура–дурой, — выпалил он, — Сама–то раскинь мозгами! Шурик, может, в Америку собрался звонить? А так он возьмёт и забесплатно позвонит!
— Ну уж и в Америку, — обиженно фыркнула я.
— Ну, не в Америку, — Ромка упаковал, наконец, своё «изобретение», — А он на задах эту фигню к кабелю присобачит, и может звонить куда захочет. Забесплатно.
— А счёт за переговоры потом бабе Дусе придёт, так?
— Какая ты сообразительная!
Я расхохоталась.
— Ну вы и мошенники! Ни стыда ни совести! Бедная баба Дуся…
Как только Ромка отдал Шурику телефон, к нам подошла Танька и сказала, что баба Зоя велела мне срочно идти домой.
— Скажи ей, чтоб отстала от меня. Не пойду я домой, — отрезала я.
— Тётя Зоя сказала, что если ты не придёшь, она сама выйдет сюда и за шкирку уведёт тебя.
— Пусть только попробует! — я сама от себя не ожидала такой дерзости.
— Шшш! — Танька сделала испуганное лицо.
Я обернулась — сзади нас буквально в двух шагах стояла баба Зоя с перекошенным от гнева лицом.