— Этакого ни одна живая душа не видела! — пробормотал Элиот. — Ну, да в моем положении все равно деваться больше некуда. Будь это сам Вельзевул, я рискну поехать ему навстречу.
Как он ни храбрился, он поневоле поехал медленнее; вдруг на том самом месте, где только что видел высокую фигуру, он заметил небольшой черный предмет с неопределенными очертаниями, напоминавшими спрятавшегося в вересковых зарослях терьера.
— Никогда не слышал, что он держит собаку,— рассуждал Хобби, — выходит, что одних чертей ему мало. Господи, прости меня за такие слова! А ведь с места не шелохнется этот... ну кто бы это там ни был. Пожалуй, это барсук — ведь кто знает, кем могут прикинуться оборотни, чтобы испугать человека. Неровен час, бросится на меня в образе льва или обернется крокодилом, когда я подъеду поближе. Запущу-ка я в него камнем, а то, если он примет другой образ, когда я буду совсем рядом, Тэррес испугается, как пить дать, — а враз и с чертом и с конем нипочем не сладить.
И он с опаской бросил камень в черневшийся предмет. Тот не сдвинулся с места.
— Значит, это все-таки не живое существо, — сказал Хобби, подъезжая ближе. — Э, да это тот самый кошель с деньгами, который он вчера выбросил из окна. А долговязый просто подтащил его поближе ко мне.
Он проехал вперед и поднял тяжелый кожаный кошель, битком набитый золотыми монетами.
— Господи спаси и помилуй, — шептал Хобби, терзавшийся противоречивыми чувствами: его то переполняли радостные надежды на будущее, то одолевали подозрения, что деньги подброшены ему с недоброй целью.
— Господи спаси и помилуй! Ведь и прикасаться-то страшно к тому, что только что побывало в когтях у нечистого. Вдруг все это проделки сатаны? Ну, да честному человеку и доброму христианину бояться нечего! Будь что будет!
Он приблизился к двери хижины и несколько раз постучал. Подождав и не получив ответа, он громким голосом обратился к ее обитателю:
— Элши, отец Элши! Я знаю, что ты дома и не спишь: я видел тебя на пороге, когда был еще на холме. Выйди и поговори минутку с человеком, который очень хочет тебя поблагодарить. То, что ты сказал мне об Уэстбернфлете, все было правдой. Но он вернул Грейс целой и невредимой, так что ничего непоправимого пока не произошло. Ну, выйди же на минутку, старина! Скажи хоть, что слушаешь меня. Ну что ж, не отвечай, коль не хочешь, я все равно буду говорить. Понимаешь, одно у меня не выходит из ума: ведь мы с Грейс молоды, трудно нам будет отложить нашу свадьбу на долгие годы, пока я не побываю на войне и не вернусь домой с деньгами; нынче не прежние времена: говорят, на войне больше трофеев не берут, да и с королевского жалованья богатства не накопишь. А бабка совсем стара стала, так что останутся мои сестры у камелька одни, и без меня некому будет их развеселить. Да ведь и соседям— скажем, Эрнсклифу или тебе самому — может еще понадобиться помощь Хобби Элиота. Эх, кабы цел был наш старый дом в Хейфуте! Вот я все и думаю... Но, черт меня возьми, чего это я тут распинаюсь,— спохватился он, — перед человеком, который не хочет со мной и словом перемолвиться — не скажет даже, слушает он меня или нет.
— Говори что хочешь, поступай как знаешь,— откликнулся карлик из избушки, — только уходи поскорее и оставь меня в покое.
— Ладно, ладно, — отвечал Элиот, — раз уж ты готов слушать меня, я буду краток. Ты был так добр, что согласился дать денег, чтобы я мог восстановить Хейфут. Я, со своей стороны, согласен принять твой дар, и принимаю его с глубокой благодарностью. Говоря по правде, деньги будут сохраннее в моих руках: у тебя они валялись тут на земле, и любой бродяга мог их стащить. А кроме того, сколько тут по соседству лиходеев, которых не остановят ни запертые двери, ни замки. Послушай, ты отнесся ко мне как друг, и я с радостью приму твой дар. Ведь матушка и я — пожизненные арендаторы всех земель Уайдоупена, и мы дадим тебе расписку или залоговое свидетельство под эти деньги и будем каждые полгода делать взносы в погашение долга. Бумаги нам составит Сондерс Уайликоут, и все расходы по их оформлению я беру на себя.
— Прекрати свою болтовню и убирайся, — сказал карлик. — Со своим многословием и тупоголовой честностью ты еще более невыносим, чем вороватый придворный, который оберет человека, не утруждая его ни благодарностью, ни какими-либо объяснениями или извинениями. Прочь отсюда! Ты один из тех покорных рабов, которых слово сковывает крепче, чем цепи. Пользуйся этими деньгами и процентами с них до тех пор, пока я сам не потребую их обратно.
— Пойми, — продолжал неугомонный горец, — все мы только люди, и все мы смертны; надо же нашу сделку написать черным по белому. Ты все-таки набросай черновик расписки, и я ее аккуратно перепишу и скреплю своей подписью в присутствии надежных свидетелей. Только, Элши, прошу тебя: не говори в ней ничего такого, что может помешать спасению моей души. Все равно это напрасный труд, потому что я дам ее прочитать пастору. Ну, сейчас я поеду. Тебе и так надоела моя болтовня, а мне надоело говорить одному. На днях привезу тебе кусок свадебного пирога и приеду с Грейс, чтобы познакомить ее с тобой. Она тебе понравится, ей-богу! Ведь ты хоть и кажешься суровым... Боже! Что с ним? Он стонет, как от боли, будто я толкую о какой-нибудь божественной благодати, а не о простой девушке, о моей Грейс Армстронг. Бедняга! Что-то все-таки с ним неладно. Но ко мне он относится так, будто я его родной сын. Хорошенький папаша был бы у меня, если бы это было правдой!
Хобби наконец избавил благодетеля от своего присутствия и с легким сердцем отправился домой, показать сокровище и обсудить меры, которые надлежало принять, дабы возместить урон, причиненный набегом Рыжего Разбойника из Уэстбернфлета.
Глава XI
Кристабел
Следует несколько отклониться от нашего рассказа и описать обстоятельства, поставившие мисс Вир в весьма неприятное положение, из которого ее неожиданно и, по сути говоря, случайно вызволило появление Эрнсклифа и Элиота с их отрядом у стен крепости Уэстбернфлет. Вернемся немного назад.
Утром того дня, когда был ограблен и сожжен дом Хобби, отец мисс Вир попросил дочь сопровождать его на прогулке в уединенном уголке живописных угодий, окружавших замок Эллисло. «Слышать — значит повиноваться», — гласит закон восточного деспотизма, и, дрожа от страха, Изабелла молча последовала за отцом по каменистой тропинке, которая то извивалась вдоль реки, то поднималась на крутые утесы, окаймлявшие ее берега. С ними был один-единственный слуга, выбранный в провожатые, по всей вероятности, из-за своей необычайной глупости. Отец молчал, и Изабелла ничуть не сомневалась, что он выбрал это уединенное место для того, чтобы вновь вернуться к столь часто затевавшемуся между ними в последнее время разговору о сэре Фредерике и что сейчас он размышляет, как бы повернее внушить дочери мысль о необходимости принять его в качестве соискателя ее руки. Но время шло, и ее опасения казались безосновательными. Замечания, с которыми ее отец время от времени к ней обращался, касались только романтической красоты окружающей природы, которая по мере того как они шли вперед, являла взору все новые картины. На эти замечания, исходившие от человека, которым, казалось, владели более мрачные и важные мысли, Изабелла старалась отвечать как можно более легким и беззаботным тоном, преодолевая невольно закрадывавшийся в душу страх.
Кое-как поддерживая этот обрывочный разговор, отец и дочь через некоторое время очутились в центре рощицы, состоявшей из крупных дубов, берез, рябин, орешника, остролиста и разнообразного подлеска. Ветви высоких деревьев тесно переплетались над головой, а кустарник покрывал свободное пространство между стволами. Место, на котором они остановились, было более открытым, но и над ним простиралась природная древесная сень, а по бокам доступ свету преграждали буйно разросшиеся молодые деревца и кустарник.
— Вот здесь, Изабелла, — сказал мистер Вир, возобновляя то и дело прерывавшийся разговор,— здесь я воздвигнул бы алтарь дружбы.
— Дружбы, сэр? — удивилась мисс Вир. — Но почему именно в таком мрачном и уединенном месте?
— Место выбрано правильно, и это легко доказать,— отвечал с усмешкой отец. — Ты считаешь себя образованной девушкой, мисс Вир, и знаешь, что древние римляне не только обожествляли известные им полезные качества и добродетели; они создавали особый культ для каждого оттенка и разновидности этих добродетелей во всех их индивидуальных проявлениях. Возьмем, к примеру, дружбу, в честь которой должен быть здесь воздвигнут храм: это не мужская дружба, которой глубоко чужды всякого рода двуличность, интриги и притворство, а женская дружба, которая, в сущности, в том только и заключается, что так называемые подруги подстрекают одна другую на обман и мелкие интриги.
Кое-как поддерживая этот обрывочный разговор, отец и дочь через некоторое время очутились в центре рощицы, состоявшей из крупных дубов, берез, рябин, орешника, остролиста и разнообразного подлеска. Ветви высоких деревьев тесно переплетались над головой, а кустарник покрывал свободное пространство между стволами. Место, на котором они остановились, было более открытым, но и над ним простиралась природная древесная сень, а по бокам доступ свету преграждали буйно разросшиеся молодые деревца и кустарник.
— Вот здесь, Изабелла, — сказал мистер Вир, возобновляя то и дело прерывавшийся разговор,— здесь я воздвигнул бы алтарь дружбы.
— Дружбы, сэр? — удивилась мисс Вир. — Но почему именно в таком мрачном и уединенном месте?
— Место выбрано правильно, и это легко доказать,— отвечал с усмешкой отец. — Ты считаешь себя образованной девушкой, мисс Вир, и знаешь, что древние римляне не только обожествляли известные им полезные качества и добродетели; они создавали особый культ для каждого оттенка и разновидности этих добродетелей во всех их индивидуальных проявлениях. Возьмем, к примеру, дружбу, в честь которой должен быть здесь воздвигнут храм: это не мужская дружба, которой глубоко чужды всякого рода двуличность, интриги и притворство, а женская дружба, которая, в сущности, в том только и заключается, что так называемые подруги подстрекают одна другую на обман и мелкие интриги.
— Вы строго судите о женщинах, сэр.
— Не строже, чем они того заслуживают, — отвечал отец. — К тому же мой портрет лишь слабая копия с оригинала; это портрет, созданный благодаря возможности созерцать два столь великолепных творения, как мисс Айлдертон и ты.
— Если я ненароком совершила какой-то проступок, сэр, то со всей искренностью уверяю вас, что ни о чем не советовалась с мисс Айлдертон и не делилась с нею.
— Ах так! — воскликнул мистер Вир. — Кто же внушил тебе то легкомыслие в речах и дерзость в спорах, которыми ты за последнее время оттолкнула сэра Фредерика и причинила мне столько неприятностей?
— Если своим поведением я имела несчастье доставить вам неудовольствие, сэр, то приношу вам самые глубокие и самые искренние извинения. Но я отнюдь не раскаиваюсь, что отвечала дерзко сэру Фредерику, когда он стал грубо преследовать меня. Раз уж он забыл, что я аристократка по рождению, необходимо было ему напомнить, что я по крайней мере женщина.
— Прибереги, пожалуйста, свои дерзости для тех, кто захочет спорить с тобой на эту тему, Изабелла,— холодно заметил отец. — Что до меня, подобные разговоры мне надоели, и я больше не скажу об этом ни слова.
— Да благословит вас бог, дорогой отец! — воскликнула Изабелла, схватив отца за руку, которую тот хотел было отнять. — Я во всем готова повиноваться вам, но не заставляйте меня выслушивать любезности этого человека. Они для меня тяжелое наказание.
— Ты бываешь отменно любезна, мисс Вир, когда послушание соответствует твоим интересам, — продолжал неумолимый отец, вырывая у дочери руку,— но отныне, дорогая, я не намерен докучать тебе своими советами. Полагайся только на себя.
В этот момент на них набросились четверо бандитов. Мистер Вир и слуга выхватили кинжалы, которые в те времена принято было всегда иметь при себе, и попытались отразить атаку и защитить Изабеллу. Но пока каждый из них сражался с одним из нападавших, два других негодяя увлекли молодую женщину в чащу и там усадили ее на спрятанную в роще лошадь. Вскочив на своих лошадей, они пустились крупной рысью, держа ее лошадь с двух сторон за узду. Еле заметными и извилистыми тропинками по полям и долинам, через пустошь и болото они привезли ее в крепость Уэстбернфлет, где она оставалась под строгим, но заботливым надзором старухи, сыну которой принадлежала эта твердыня. Как ни умоляла мисс Вир старую каргу открыть причину, по которой ее увезли силой и подвергли заключению в этом уединенном месте, та не сказала ни слова. Появление перед крепостью Эрнсклифа с сильным отрядом всадников встревожило бандита. Он уже отдал приказание вернуть Грейс Армстронг ее друзьям, и ему и в голову не пришло, что это неожиданное нападение предпринято ради нее. Увидев во главе отряда Эрнсклифа, привязанность которого к мисс Вир была предметом толков во всей округе, он уже не сомневался, что единственной целью нападения является ее освобождение. Боязнь личной ответственности принудила его выдать пленницу; о том, как это все произошло, было рассказано выше.
В тот самый момент, когда послышался топот лошадей, увозивших дочь Эллисло, ее отец упал на землю. Слуга, рослый парень, который уже начал было теснить своего противника, тотчас перестал сражаться и бросился на помощь хозяину, решив, что тот получил смертельную рану. Оба негодяя тут же покинули поле боя, скрылись в кустах и, сев на лошадей, поскакали во весь опор вслед за своими товарищами. Между тем Диксон с радостью обнаружил, что мистер Вир не только жив, но даже не ранен. Он, по всей видимости, просто потерял равновесие в пылу битвы и упал, споткнувшись о корень дерева, в то время как пытался нанести удар своему противнику. Отчаяние, охватившее его, когда он обнаружил исчезновение дочери, было, по словам Диксона, настолько велико, что зрелище это растрогало бы даже камень. Он был так обессилен своим горем и несколькими бесплодными попытками отыскать след похитителей, что добрался до дома и поднял на ноги всех слуг очень нескоро.
Все его поведение свидетельствовало о безутешном горе.
— О, не говорите со мной, сэр Фредерик, — нетерпеливо повторял он, — вы никогда не были отцом. Она моя дочь, неблагодарная дочь, увы, но зато единственная! Где мисс Айлдертон? Она должна что-нибудь знать о случившемся. Мне кое-что известно об ее интригах: ни к чему хорошему они привести не могли. Иди, Диксон, позови сюда Рэтклифа. Пусть он явится, не мешкая ни минуты.
В этот момент человек, о котором шла речь, вошел в комнату.
— Послушай, Диксон, — продолжал мистер Вир другим тоном, — передай мистеру Рэтклифу, что я хотел бы побеседовать с ним по важному делу. — Ах, дорогой мой, — продолжал он, как бы только что заметив вошедшего, — именно ваш совет мне более всего необходим в постигшем меня несчастье.
— Что случилось, мистер Вир, чем вы так взволнованы?— спросил мистер Рэтклиф озабоченным тоном. И пока лэрд Эллисло излагает Рэтклифу во всех деталях утреннее происшествие, сопровождая свой рассказ жестами, выражающими крайнее горе и возмущение, мы воспользуемся возможностью рассказать читателям о взаимоотношениях этих двух джентльменов.
Молодые годы мистер Вир из Эллисло провел в необузданной погоне за наслаждениями. Позже ей на смену явилось мрачное и ненасытное честолюбие, не менее пагубное по своим последствиям. Он привык удовлетворять свои страсти, не считаясь с тем, что это подтачивает его состояние; зато в тех случаях, где дело не шло об удовлетворении его прихотей, он был скуп и расчетлив. Когда в результате бурно проведенной молодости его дела пришли в упадок, он уехал в Англию, где, как стало известно, вступил в выгодный брак. Много лет он не жил в своем родовом имении. Вдруг, неожиданно для всех, он вернулся вдовцом и привез с собой дочь, которой было тогда лет десять. С этого момента он, по мнению простодушных обитателей окрестных гор, принялся тратить деньги без ограничения. Казалось, он давно уже должен был погрязнуть в долгах, но он продолжал жить на широкую ногу, пока в замке Эллисло не поселился мистер Рэтклиф; и вот тут, всего за несколько месяцев до начала нашего повествования, все вокруг окончательно убедились в его разорении. С момента своего прибытия последний, при молчаливом согласии, хотя и к неудовольствию хозяина замка, захватил в свои руки бразды правления и стал оказывать какое-то необъяснимое влияние на ведение всех его личных дел.
Мистер Рэтклиф был серьезным, уравновешенным и сдержанным человеком средних лет. Все, кому доводилось вступать с ним в деловые отношения, считали его человеком необычайно сведущим. С людьми он общался мало, но при встречах и беседах всегда поражал своими знаниями и умом. Еще до того, как он окончательно поселился в замке, он время от времени навещал мистера Вира и тот, в отличие от своей обычной манеры обращаться с теми, кто стоял ниже его по положению, всегда относился к нему с подчеркнутым вниманием, чуть ли не с подобострастием. Тем не менее казалось, что хозяин замка всякий раз испытывал какую-то неловкость при его появлении, а проводив его, облегченно вздыхал. Таким образом, когда Рэтклиф приехал и поселился в замке, легко было заметить, что его присутствие доставляет мистеру Виру мало удовольствия. И действительно, в их отношении друг к другу своеобразно сочетались доверие и настороженность. Мистер Рэтклиф вел наиболее важные дела мистера Вира, и хотя последний отнюдь не был одним из тех богатых бездельников, которым лень настолько мешает заниматься собственными делами, что они рады препоручить их кому-нибудь другому, тем не менее во многих случаях можно было наблюдать, как он поступался своим мнением и соглашался с мнением Рэтклифа, которое тот не стеснялся довольно недвусмысленно высказывать.