Трудно увидеть в этом «онтологическом разрыве» – наделении человека метафизической душой – что-то кроме креационизма. Правда, здесь может подразумеваться однократное вмешательство, но все равно наука сливается с религией, ослабляя заявление о том, что католичество совместимо с теорией эволюции. Позиция католической церкви по отношению к теории эволюции отличается от библейского креационизма только степенью божественного вмешательства.
Наконец, некоторые сторонники теистической эволюции придерживаются модели «постоянной доработки»: Бог часто вмешивается в ход эволюции, подталкивая ее в нужном направлении. Это может выражаться в сохранении слабого вымирающего вида, в создании новых мутаций, в перестановке генов или изменении условий среды. Такое вмешательство отличается двумя особенностями: оно нераспознаваемо, что делает невозможным его научное исследование, и неизменно направлено на эволюцию человека. Кеннет Миллер предположил, что так могло бы произойти, если бы Бог просто играл с движущимися электронами:
К счастью, говоря научным языком, если Бог существует, то он оставил себе немало материала для работы. Взять хотя бы один пример: неопределенная природа квантовых событий позволила бы умному и проницательному Богу влиять на события способами глубокими, но при этом невидимыми для нас. Эти события могли бы включать появление мутаций, активацию некоторых нейронов в мозгу и даже выживание отдельных клеток и организмов под влиянием случайных процессов радиоактивного распада.
Забавно, что Миллер, предложивший наиболее неотразимые и убедительные аргументы против теории разумного замысла, заканчивает утверждением о том, что Бог направляет эволюцию при помощи квантовой механики. Этот путь приводит его не куда-нибудь, а на задворки креационизма. И зачем Богу хотеть действовать «умно и проницательно» (то есть тайно)? Почему это лучше, чем просто создать человека? Единственное преимущество теории Миллера таково: вмешательство Бога при этом (весьма кстати) распознать невозможно.
Теистической эволюции не удается примирить науку с религией, поскольку она засоряет теорию эволюции креационизмом, вводя вмешательство Бога, которое либо научно опровержимо, либо нераспознаваемо – а значит, излишне. Вот почему теистическая эволюция, радостно принятая американской публикой, была решительно отвергнута учеными. Представьте, что было бы, если бы аналоги теистической эволюции появились в других областях знания. Скажем, «теистическая химия» утверждала бы, что Бог незаметно создает связи между молекулами, а «теистическая теория гравитации» – что притяжение между объектами поддерживается «основанием бытия». Никто, даже верующие, не принял бы это всерьез. Единственная причина, по которой теистическая эволюция получила поддержку, такова: она политически выгодна (ученые не возражают, потому что она дает религиозным людям место в эволюционном лагере) и отчасти нивелирует обиды верующих на естественную эволюцию. Верующие не предлагают ввести понятия теистической химии или физики лишь потому, что эти области науки не противоречат Писанию. Только в биологии есть теории, способные опровергнуть представления об исключительности человека, закрепленные в священных текстах.
Но теистическая эволюция изобилует и научными проблемами. Главная из них такова: несмотря на заявления о том, что мутации в нашей ДНК смещены в определенном направлении (то есть «неслучайны»), не существует никаких доказательств того, что полезные мутации возникают чаще, если они «нужны» организму. Мутации можно было бы, к примеру, считать неслучайными, если бы млекопитающие при миграции в более холодные места испытывали относительно больше мутаций, отвечающих за более длинный мех. Но доказательств тому нет. Насколько нам известно, мутационный процесс «безразличен» (этот термин мне нравится больше, чем «случайный»): ошибки возникают в ДНК организма независимо от того, будут ли они полезны для выживания особи и продолжения ее рода. Можно было бы спасти теорию теистической эволюции, сказав, что мутации, инициированные Богом, нераспознаваемо редки – по существу, каждая такая мутация будет чудом. Но эту гипотезу невозможно проверить. Что нам удалось показать в экспериментах с микроорганизмами, так это то, что никакая внешняя сила не производит мутации образом, полезным для адаптации.
Далее, в эволюции не видно признаков телеологического руководства или направленности, о которой говорят сторонники теистической эволюции. Биологи-эволюционисты давным-давно отказались от представления о неизбежности эволюционного движения к большей сложности, движения, высшей точкой которого стал род человеческий. Если рассмотреть все биологические виды в совокупности, то выяснится, что средняя сложность организмов за 3,5 млрд лет эволюции, безусловно, выросла, но лишь потому, что начиналась жизнь с простых реплицируемых молекул, а единственный путь развития из этой точки – усложнение.
Вопреки здравому смыслу, естественный отбор далеко не всегда поддерживает сложность. К примеру, если вы паразит, то естественный отбор может сделать вас менее сложным, поскольку вы живете в основном за счет других видов. Ленточные черви-паразиты развились из свободноживущих форм, потеряв в ходе эволюции пищеварительную и нервную системы, а также значительную часть репродуктивного аппарата. При этом ленточные глисты великолепно адаптированы к паразитическому образу жизни: они заняты почти исключительно откладыванием яиц, а большая часть метаболизма происходит за счет хозяина.
Интеллект тоже не всегда окупается. Несколько лет назад у меня был скунс, симпатичный, но явно не очень умный. Иногда он вообще не замечал ничего, кроме еды. Ветеринар, которому я рассказал об этом, поставил меня на место резким ответом: «Глуп? Вот уж нет! Он идеально приспособился к тому, чтобы быть скунсом!» Интеллект обходится недешево: нужно вырастить и носить с собой лишнюю мозговую ткань, нужно обладать высоким метаболизмом, чтобы ее обслуживать. Если затраты превосходят генетическую выгоду, мозг просто не будет расти. Умному скунсу, возможно, будет трудней приспосабливаться. Есть много примеров, когда организмы теряли какие-то черты и становились проще, потому что это поддерживалось естественным отбором. Существа, переселившиеся в пещеры, часто обходятся без глаз, поскольку обладание бесполезным органом не дает никаких преимуществ. Помимо того, что этот орган весьма уязвим, он может оттягивать ресурсы от других полезных частей тела. Не забывайте, что главная ценность естественного отбора – репродуктивный результат, а иногда эволюционное исчезновение свойств, не приносящих никакой пользы, только способствует размножению.
Наконец, неизвестен ни один естественный или сверхъестественный процесс, который бы подталкивал эволюцию в определенном направлении. Более того, иногда естественный отбор способствует вымиранию вида, – когда дает ему приспосабливаться к исчезающим условиям. Я подозреваю, что этот путь в процессе глобального потепления ждет белого медведя.
Думая о «направлении» эволюции, следует помнить, что существует всего два значимых эволюционных механизма – естественный отбор и генетический дрейф. Дрейф – это просто случайные изменения доли тех или иных генов в популяции, вызванные превратностями процесса продолжения рода. Это генетический эквивалент бросания монетки. Если различные формы генов (обусловливающие, скажем, цвет глаз: голубые или карие) никак не влияют на число отпрысков, то соотношение этих генов в популяции будет просто колебаться случайным образом. Это процесс ненаправленный по определению, он не влияет на приспособляемость.
Второй механизм – это, разумеется, естественный отбор. Он не случаен и действительно способствует адаптации. Отбор производит изменения свойств, которые дают организму репродуктивное преимущество в нынешних условиях среды. Несмотря на то что этот процесс может иногда быть направленным, как в эволюционной «гонке вооружений», когда хищники и жертвы параллельно развивают более эффективные средства нападения и защиты соответственно, направленность эта возникает не благодаря вмешательству Бога, а из-за условий среды, где у совершенствования есть один-единственный путь. Когда климат становится холоднее – а интервалы между пиками крупных ледников составляют приблизительно 100 000 лет, – организмам ничего не остается, как только приспособиться к низким температурам или вымереть. Когда становится теплее, направление эволюционного развития меняется на противоположное. Чтобы теистическая эволюция стала по-настоящему цельной непротиворечивой теорией, ее сторонникам нужно немало сделать. Недостаточно просто говорить о ней как о теоретической возможности. Необходимо объяснить, какие механизмы делают эволюцию направленной, а также показать, где и как Бог вмешался в этот процесс.
Важное утверждение многих сторонников теистической эволюции (неважно, привлекают они к эволюции Бога или нет) состоит в том, что эволюционное появление человека на Земле было неизбежно. Но этот аргумент тоже не выдерживает никакой критики.
Была ли эволюция человека неизбежной?
Если наука может привести правдоподобные аргументы в пользу того, что естественная эволюция человека – или других существ с аналогичными умственными способностями – была неизбежна, это льет воду на мельницу теистической эволюции. В этом случае уже не обязательно говорить о возникновении нашего биологического вида в результате сверхъестественного вмешательства, – ведь человек или кто-то ему подобный непременно должен был появиться через достаточное эволюционное время. Тогда в результате чисто материалистического процесса появилось бы ровно то, что необходимо теистам: сложное разумное существо, способное познать Бога и поклоняться Ему. (Назовем такое существо «гуманоидом».) Биология остается натуралистической, но при этом выдает теистам желаемое. Поэтому важно понять, насколько серьезно наука поддерживает утверждение о неизбежности появления человека. В самом деле, если мы не можем показать неизбежность эволюции гуманоида, то попытка примирить теорию эволюции и христианство обречена на провал, потому что, если бы мы были конечной целью Божьего творения, наше появление было бы гарантировано либо Богом, либо природой.
Как может наука проверить, действительно ли естественная эволюция обязательно привела бы к возникновению вида, подобного нашему? Один из способов – считать, что в мире изначально существовала вполне пригодная, но пустующая экологическая ниша, и что эволюция со временем обязательно нашла бы способ ее заполнить. Но ученые совершенно не уверены, что ниши существуют до появления организмов, которые их заполняют. В конце концов, некоторые организмы создают для себя экологические ниши сами – за счет особенностей поведения, появившихся в ходе эволюции. Так что ниши эволюционируют вместе со своим видом. Классический пример – бобр. Получив в ходе эволюции способность валить деревья и строить с их помощью запруду, бобр создал для себя собственное обиталище и источник пищи – пруд с притопленной хаткой. До бобров такой ниши не существовало; предки этих животных создали ее самостоятельно, повлияв, таким образом, на дальнейшую эволюцию своего вида.
История жизни причудлива и извилиста, поэтому невозможно предсказать, какие существа возникнут в ходе эволюции. Кто мог предсказать, к примеру, что две группы птиц, одна в Новом Свете, а другая в Африке и Азии (колибри и нектарницы соответственно), независимо друг от друга приобретут способность зависать перед цветами и пить нектар при помощи длинных клювов и языков? И даже если мы отыщем что-нибудь похожее на пустые ниши, мы все равно не можем сказать, есть ли у тех или иных организмов нужные физиологические особенности или происходят ли в них нужные мутации, чтобы развить адаптивный образ жизни. К примеру, не существует травоядных змей, хотя имеется немало видов змей и живут они нередко среди травы и листьев. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что эволюция, если подождать достаточно долго, неизбежно приведет к возникновению травоядных змей?
И все же во многих случаях живым существам приходится приспосабливаться к относительно неизменным внешним условиям, так что можно говорить о некоторых аспектах экологической ниши, или образа жизни, к которым животные и растения должны адаптироваться. Так, подвижные морские организмы непременно должны приобрести способность плавать и добывать в воде кислород. Самое убедительное доказательство существования таких пустых ниш – конвергентная эволюция, феномен, который часто используют как аргумент в пользу неизбежности появления человеческого вида.
Идея проста: биологические виды часто приспосабливаются к сходным внешним условиям, развивая схожие черты (схождение признаков). Ихтиозавры (древние морские рептилии), дельфины и рыбы эволюционировали в воде независимо друг от друга. Все они путем естественного отбора приобрели поразительно сходные обтекаемые формы. Сложные «камероподобные» глаза развились независимо как у позвоночных, так и у головоногих моллюсков. Арктические животные – белые медведи, полярные зайцы и совы – как правило, белые (либо становятся таковыми зимой), поскольку белый цвет на фоне снега и льда скрывает их от хищников или добычи. Подобная маскировка тоже развилась независимо.
Самый, возможно, поразительный пример конвергенции – сходство между некоторыми видами сумчатых млекопитающих Австралии и неродственных им плацентарных млекопитающих, живущих в совершенно других местах. Сумчатый летающий поссум выглядит и ведет себя в точности так же, как белка-летяга Нового Света. Сумчатые кроты с крохотными глазками и мощными роющими лапами – точные копии плацентарных кротов. Сумчатый тасманийский волк, окончательно истребленный в 1936 г., выглядел и охотился так же, как плацентарный волк.
Такое схождение признаков сообщает нам об эволюции нечто очень важное. Хотя бы некоторые экологические «ниши», то есть пригодные для обитания среды, действительно должны существовать заранее, именно они вызывают сходные эволюционные изменения в неродственных видах. То есть начиная с разных предков и работая с разными мутациями, естественный отбор может сформировать неродственных животных подобным образом – лишь бы изменения повышали шансы животного на выживание и продолжение рода. В море существовали ниши (вероятно, с обилием питательной морской добычи) для млекопитающих и рептилий, в результате чего дельфины и ихтиозавры приобрели обтекаемые формы. Животным в Арктике выжить легче, если зимой они будут белыми. И ниши для небольших всеядных млекопитающих, способных планировать с дерева на дерево, вероятно, тоже существовали.
Сходимость признаков – одна из самых впечатляющих функций эволюции, и при этом она встречается часто: сотни случаев, подтвержденных документально, приведены в книге палеонтолога Саймона Конуэя-Морриса «Решение жизни. Неизбежный человек в одинокой Вселенной». Но подзаголовок дает нам ключ к основному тезису этой книги: Саймон Конуэй-Моррис – набожный христианин, который считает, что эволюция неизбежно породила бы гуманоидов:
Вопреки распространенному мнению, эволюция нас не принижает. Я утверждаю, что что-то похожее на нас – эволюционная неизбежность, и существование человека подтверждает наше единство с остальным Творением.
Ему вторит Кеннет Миллер:
Но по мере того, как жизнь будет заново осваивать адаптационное пространство, можем ли мы быть уверены, что наша ниша останется незанятой? Я бы сказал, что мы можем быть почти уверены, что она будет непременно занята. Со временем эволюция породит разумное, сознающее себя, мыслящее существо, наделенное нервной системой, достаточно емкой, чтобы решать те же вопросы, что решали и мы, и способное открыть тот самый процесс, что породил и его, – процесс эволюции… Все, что мы знаем об эволюции, говорит о том, что рано или поздно такое существо обязательно займет эту нишу.
Однако мое собственное представление об эволюции иное. Мне представляется, что правильный ответ на вопрос «Неизбежна ли эволюция гуманоидов?» должен звучать так: «Мы этого не знаем, но вряд ли». На самом деле есть серьезные основания полагать, что эволюция гуманоидов не только не является неизбежной, но и априори маловероятна. Причина вот в чем: хотя сходимость в эволюции встречается нередко, существует не меньше примеров неудачной сходимости. Эти неудачи не производят особого впечатления просто потому, что речь идет о видах, которых нет. Возьмите ту же Австралию. Хотя между плацентарными млекопитающими и австралийскими сумчатыми наблюдается немало случаев конвергенции, есть много млекопитающих, которые развились в других местах, но не имеют аналогов среди сумчатых. Не существует, к примеру, сумчатой летучей мыши (то есть летающего сумчатого млекопитающего), жирафа или слона (крупных сумчатых млекопитающих с длинной шеей или носом, способных доставать ими листья с деревьев). Красноречивее всего то, что Австралия не произвела на свет никакого аналога приматов или любых других существ с интеллектом подобного уровня. Более того, в Австралии множество незаполненных ниш – и, следовательно, множество не случившегося сходства, включая и пресловутую «гуманоидную» нишу. Если развитый интеллект – такой предсказуемый результат эволюции, то почему он не развился в Австралии? Почему он возник только однажды – в Африке?
Это поднимает еще один вопрос. Мы узнаем конвергентную эволюцию по тому, что неродственные виды развивают у себя схожие свойства. Иными словами, у двух или более видов появляются одни те же признаки. Но сложный, сознающий себя разум – одиночка: он развился лишь раз, у предков человека. (Осьминоги и дельфины тоже умны, но им нечем раздумывать о собственном происхождении.) Напротив, глаза возникали независимо 40 раз, да и белая окраска арктических животных – не единичное явление.