Я слышу какие-то вскрики из комнаты на другом конце прихожей, и подозреваю, что это лишь часть игры, в которую они любят с нами играть. Запугивание нас при любой возможности. Дверь открывается, и Четыре зовет меня.
– Заходи, Трис.
Я встаю, моя спина болит из-за того, что я так долго сидела прямо, и прохожу мимо других посвященных. Дрю ставит мне подножку, но в самый последний момент мне удается перепрыгнуть через его ногу.
Четыре касается моего плеча, чтобы провести в комнату, и закрывает дверь. Когда я вижу, что внутри, то отскакиваю назад, ударяясь плечом о его грудь. В комнате металлический стул, похожий на тот, который был на тесте способностей. За ним – знакомая машина. В комнате нет зеркал, она едва освещена. В углу на столе монитор компьютера.
– Садись, – говорит Четыре. Он отпускает мою руку и толкает вперед.
– Это моделирование? – спрашиваю я, пытаясь сохранить свой голос спокойным. Безуспешно.
– Когда-нибудь слышала фразу «встретиться лицом к лицу со страхом»? Мы воспринимаем ее буквально. Моделирование научит тебя управлять собой, когда ты столкнешься с пугающей тебя ситуацией.
Дрожащей рукой я касаюсь лба. Моделирование нереально; оно не может угрожать мне, следовательно, мне не надо бояться, но моя реакция инстинктивна. Мне требуется вся моя сила воли, чтобы направить себя к стулу и сесть в него снова, положив голову на подголовник. Холод металла проходит сквозь мою одежду.
– Ты когда-нибудь курировал тест способностей? – спрашиваю я. Он кажется компетентным.
– Нет, – отвечает он. – Я, по возможности, избегаю Стиффов.
Не понимаю, зачем кому-то избегать Отреченных. Ладно Бесстрашных или Искренних, смелость и честность толкают людей на странные поступки, но Отреченные…
– Почему?
– Ты что, действительно надеешься услышать ответ?
– Зачем ты тогда говоришь странные, неопределенные вещи, если не хочешь, чтобы тебя о них спрашивали?
Его пальцы на моей шее. Мое тело напрягается. Нежный жест? Как бы ни так – ему просто надо убрать волосы в сторону. Он что-то держит в руках, и я наклоняю голову, чтобы посмотреть, что именно. В руках у Четыре шприц с длинной иглой, большой палец у спуска. Жидкость в нем оранжевого цвета.
– Укол? – У меня во рту пересыхает. Обычно я ничего не имею против иголок, но эта просто огромная.
– У нас здесь более продвинутое моделирование, – говорит он, – с сывороткой. Никаких проводов или электродов на тебе.
– Как это работает без проводов?
– Ну, у меня-то провода есть, так я могу видеть, что происходит, – говорит он. – А в тебе… специальный передатчик в сыворотке, который отправляет данные в компьютер.
Он разворачивает мою руку и вводит конец иглы в нежную кожу шеи. По горлу расползается жуткая боль. Я вздрагиваю и пытаюсь сосредоточиться на его спокойном лице.
– Сыворотка начнет действовать в течение шестидесяти секунд. Такое моделирование отличается от того, что было на тесте способностей, – поясняет он. – В дополнение к содержанию передатчиков сыворотка стимулирует миндалину, которая является частью мозга, участвующего в обработке отрицательных эмоций, таких, как страх, а затем вызывает галлюцинации. Электрическая активность мозга, передается на наш компьютер, преобразующий твои галлюцинации на моделируемый образ, который я могу видеть и контролировать. Затем я посылаю запись администраторам Бесстрашных. Ты остаешься в галлюцинациях пока не успокоишься. То есть, пока не снизишь частоту сердечных сокращений и не сможешь контролировать свое дыхание.
Я стараюсь следить за его словами, но мои мысли спутаны. Я чувствую себя наглядным примером симптомов страха: потные ладони, быстрое сердцебиение, затрудненное дыхание, сухость во рту, комок в горле.
Он кладет руки по обе стороны от моей головы и склоняется надо мной.
– Будь храброй, Трис, – шепчет он. – Первый раз самый тяжелый.
Его глаза – это последнее, что я вижу.
Я стою в поле с сухой травой, которая достает мне до талии. Воздух пахнет дымом и обжигает мои ноздри. Надо мной небо цвета желчи, и при его виде меня наполняет тревога, мое тело замирает.
Я слышу трепетание, словно ветер переворачивает страницы книги, но ветра здесь нет. Воздух беззвучный, если не считать этого шороха, ни жаркий, ни холодный – вообще ни как воздух, но я все еще могу дышать.
Тень летит над моей головой. Что-то приземляется на мои плечи. Я чувствую ее вес и укол когтей и стремительно отодвигаю руку вперед, чтобы избавиться от этого, моя рука задевает что-то. Я чувствую нечто мягкое и тонкое. Перо.
Я кусаю губы и смотрю в ту сторону. Черная птица размером с мое предплечье поворачивает голову и вперивает в меня один крошечный глаз.
Я стискиваю зубы и снова ударяю ворону рукой. Она вцепилась в меня когтями и не двигается. Я вскрикиваю, скорее разочарованно, чем от боли, и ударяю ворону обеими руками, но она остается на месте, один глаз смотрит на меня, перья сверкают желтым светом.
Гром грохочет, и я слышу стук дождя о землю, но это не дождь. Небо темнеет, будто туча заслоняет солнце. Все еще сталкивая птицу, я смотрю вверх. Стая ворон несется на меня: наступающая армия с вытянутыми когтями и открытыми клювами, каждый из которых пронзительно кричит, наполняя воздух шумом. Вороны спускаются к земле единой массой, сотни черных глаз-бусинок сверкают.
Я пытаюсь бежать, но ноги будто прирастают к земле и отказываются двигаться, как и ворона на моем плече. Я кричу, пока они окружают меня, машут крыльями около моих ушей, клюют мои плечи, цепляются когтями за одежду.
Я кричу, размахивая руками, слезы выступают на моих глазах. Мои ладони ударяют по твердым телам, но я ничего не могут поделать, их слишком много. А я одна. Они давят на кончики пальцев и прижимают их к моему телу, крылья скользят сзади по шее, их лапы раздирают мои волосы.
Я изгибаюсь и выворачиваюсь. Падаю на землю и закрываю голову руками. Они кричат на меня. Я чувствую, шевеление в траве, ворона прокладывает путь мне под руку. Я открываю глаза, и она клюет мое лицо, клювом бьет меня прямо в нос. Кровь капает на траву, я всхлипываю, ударяя по птице ладонью, а другая ворона вклинивается под мою вторую руку и когтями цепляется за переднюю часть моей рубашки. Я кричу, я рыдаю.
– Помогите! – плачу я. – Помогите!
Вороны машут крыльями сильнее, рев стоит у меня в ушах. Мое тело горит, они повсюду, я не могу думать, я не могу дышать. Я задыхаюсь, и мой рот наполняется перьями, перья лезут мне в горло, в легкие, заменяют мою кровь мертвым грузом.
– Помогите, – рыдаю я. Я кричу, даже не осознавая, что делаю.
Я умираю, я умираю, я умираю.
Моя кожа иссушается, у меня кровотечение, и эти пронзительные крики, слишком громкие для моих ушей… Но ведь я не умираю, я вспоминаю, что это все неправда, хотя и кажется таким реальным… таким реальным.
«Будь храброй», – кричит Четыре в моей памяти.
Я отвечаю ему, вдыхая и выдыхая перья: «Помоги!»
Но здесь не будет помощи, я одна.
«Ты останешься в галлюцинации, пока не сможешь успокоиться», – его голос продолжает у меня в голове.
Я кашляю, мое лицо мокрое от слез, а одна из ворон извивается под моими руками, и я чувствую край ее острого клюва у моего рта. Ее клюв вклинивается в мои губы и царапает зубы. Ворона толкает голову в мой рот, и я с силой сжимаю челюсть, на вкус это что-то сырое. Я сплевываю и сжимаю зубы, образуя барьер, но теперь новая ворона толкает мои ноги, а другая клюет мои ребра.
Успокойся.
Я не могу, я не могу. Моя голова пульсирует.
Дыши.
Я держу свой рот закрытым и вдыхаю через нос.
Кажется, прошли часы с тех пор, как я была одна в поле, прошли дни. Я выпускаю воздух через нос. Мое сердце тяжело бьется в груди. Мне нужно замедлить сердцебиение. Я опять вдыхаю, мое лицо мокрое от слез. Я снова всхлипываю и, заставляя себя податься вперед, вытягиваюсь на траве, которая колет мою кожу.
Я развожу руки и дышу. Вороны тыкают и подталкивают меня в бок, ползают подо мной, и я позволяю им. Я позволяю хлопанью крыльев и пронзительным крикам, укусам и ударам продолжаться, расслабляю мышцы одну за другой, чтобы уйти, чтобы не стать заклеваной тушкой.
Боль переполняет меня. Я открываю глаза и понимаю, что сижу на металлическом стуле. Я кричу и стучу руками, головой, ногами, чтобы согнать птиц, но они ушли, хотя я все еще могу чувствовать, как их перья дотрагиваются до задней части моей шеи, как когти цепляются за плечо, и кожу жжет.
Я стону, притягиваю колени к груди и прячусь в них лицом. Рука касается моего плеча, и я замахиваюсь кулаком, попадая во что-то плотное, но, в то же время, мягкое.
– Не трогай меня! – рыдаю я.
– Все закончилось, – говорит Четыре.
Рука неловко сдвигает мои волосы, и я вспоминаю, как отец гладил их, как он целовал меня, желая спокойной ночи, как мама, касалась моих волос, когда обрезала их.
– Не трогай меня! – рыдаю я.
– Все закончилось, – говорит Четыре.
Рука неловко сдвигает мои волосы, и я вспоминаю, как отец гладил их, как он целовал меня, желая спокойной ночи, как мама, касалась моих волос, когда обрезала их.
Я вожу ладонями по рукам, стряхивая перья, хоть и знаю, что их там нет.
– Трис. – Я качаюсь взад и вперед на металлическом стуле. – Трис, я отведу тебя обратно в общежитие, хорошо?
– Нет! – отвечаю я поспешно. Я поднимаю голову и смотрю на него, хотя и не вижу сквозь пелену слез.
– Им нельзя меня видеть... в таком...
– Ох, успокойся, – он прерывает меня, закатывая глаза. – Я выведу тебя через заднюю дверь.
– Мне не нужно, чтобы ты... – Я трясу головой. Мое тело дрожит, я чувствую себя слабой. Я не совсем уверена, смогу ли стоять, но я должна попытаться. Я не хочу быть единственной, кого требуется отвести обратно в общежитие. Даже если они меня не увидят, все об этом узнают и будут сплетничать. – Ерунда.
Он хватает меня за руку и стягивает со стула. Я смаргиваю слезы с глаз, вытираю их ладонью и позволяю ему отвести меня к двери за экраном компьютера. Мы спускаемся в прихожую в тишине. Когда до комнаты остается несколько сотен ярдов, я выдергиваю руку и останавливаюсь.
– Почему ты сделал это со мной? – спрашиваю я. – В чем был смысл, а? Меня не осведомили, что выбрав Бесстрашие, я буду записана на недели пыток!
– А ты думала, что перебороть трусость будет просто? – спокойно отвечает он вопросом на вопрос.
– Это не преодоление трусости! Трусость – это то, как вы решаете действовать в реальной жизни, а в реальной жизни меня не заклевывают до смерти вороны, Четыре! – Я прижимаю ладони к лицу и рыдаю в них.
Он ничего не говорит, а просто стоит там, пока я плачу. На то, чтобы прекратить, уходит всего пара секунд, и я снова вытираю лицо.
– Я хочу домой, – обессилено говорю я. Но возвращение теперь не выход. Сейчас у меня есть выбор между Бесстрашием и трущобами афракционеров.
Симпатия в его взгляде полностью отсутствует. Он просто смотрит на меня. В тусклом коридоре его глаза выглядят черными, рот плотно сжат.
– То, как думать и вести себя, когда тебе страшно, – говорит он, – это урок, который надо выучить всем, даже семьям Стиффов. Это то, чему мы пытаемся научить вас. Если ты не можешь усвоить это, выметайся отсюда, потому что такие, как ты, нам не нужны.
– Я пытаюсь. – Моя нижняя губа дрожит. – Но я провалилась. Я потерпела неудачу.
Он вздыхает.
– Как думаешь, сколько времени ты провела в этой галлюцинации, Трис?
– Не знаю. – Я трясу головой. – Полчаса?
– Три минуты, – отвечает он. – Ты выбралась в три раза быстрее, чем другие инициированные. Неважно, кто ты, но ты точно не неудачница.
– Три минуты?
Он немного улыбается.
– Завтра у тебя выйдет гораздо лучше. Вот увидишь.
– Завтра?
Он касается моей спины и ведет меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь футболку. Его мягкие прикосновения заставляют меня на мгновение забыть о птицах.
– Что было твоей первой галлюцинацией? – спрашиваю я, глядя на него.
– Это было не совсем «что», скорее «кто». – Он пожимает плечами. – Это неважно.
– Ты переборол этот страх?
– Пока нет. – Мы доходим до двери в спальню, и он облокачивается на стену, засовывая руки в карманы. – Возможно, я никогда с ним не справлюсь.
– Так страхи не уходят?
– Только иногда. А иногда их заменяют новые. – Он просовывает большие пальцы в шлевки джинсов. – Но смысл не в становлении бесстрашным. Это невозможно. Смысл в том, чтобы научиться контролировать свой страх и быть свободным от него.
Я киваю. Я привыкла думать, что Бесстрашные ничего не боялись. По крайней мере, такими они выглядели. Но, возможно, то, что я принимала за бесстрашие, было просто управлением своим страхом.
– В любом случае, твои страхи редко совпадают с тем, что ты видишь в моделировании, – добавляет он.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, разве ты боишься ворон? – говорит он, наполовину улыбаясь. Выражение его лица достаточно теплое для того, чтобы я забыла, что он мой инструктор. Он просто парень, небрежно беседующий со мной, провожающий меня до двери. – Когда ты видишь птицу, ты с воплями убегаешь прочь?
– Нет. Полагаю, нет.
Я размышляю над тем, чтобы подойти ближе к нему, безо всякой видимой на то причины. Просто, чтобы понять, каково это – стоять так близко к нему. Просто потому, что я хочу.
«Глупо», – говорит голос в моей голове.
Я подхожу ближе и тоже облокачиваюсь о стену, поворачивая голову в сторону, чтобы видеть его. Как и на колесе обозрения, я знаю, сколько пространства между нами. Шесть дюймов. Я наклоняюсь. Меньше шести дюймов. Я чувствую тепло, словно он испускает что-то вроде энергии, которую я могу почувствовать только на таком расстоянии.
– Так чего я на самом деле боюсь?
– Я не знаю, – отвечает он. – Только ты можешь это понять.
Я медленно киваю. Есть тысяча вещей, которые могли бы оказаться этим страхом, но я не знаю, какая из них верная, если вообще что-то из них может быть верным.
– Я и подумать не могла, что становление Бесстрашным будет настолько тяжелым, – говорю я, а секундой позже удивляюсь, что сказала такое. Удивляюсь, что признала это вслух. Я прикусываю внутреннюю часть щеки и внимательно смотрю на Четыре. Было ли ошибкой говорить ему подобное?
– Это не всегда было таким, – говорит он, пожимая плечами. Кажется, мое признание его не беспокоит. – Быть в Бесстрашии, я имею ввиду.
– Что изменилось?
– Руководство. Человек, который контролирует обучение, устанавливает норму поведения Бесстрашных. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили метод обучения, чтобы сделать его более конкурентоспособным и жестоким, утверждая, что это должно проверить силу людей. И это в корне изменило приоритеты Бесстрашия. Готов поспорить, ты можешь догадаться, кто пользуется покровительством руководства.
Ответ очевиден – Эрик. Они учили его быть своенравным, а теперь он учит нас быть такими же. Я смотрю на Четыре. Их обучение не подействовало на него.
– Так, если ты был первым в рейтинге инициации, – говорю я, – на каком месте был Эрик?
– На втором.
– Значит, он был их вторым выбором на позицию лидера. – Я медленно киваю. – А ты первым.
– К чему ты это?
– То, как Эрик вел себя на ужине в первую ночь. Зависть, хотя у него есть все, что он хочет.
Четыре не отрицает. Должно быть, я права. Я хочу спросить, почему он отказался от позиции лидера, которую ему предложили. Почему он не хочет быть им, когда у него врожденный талант. Но я знаю, как Четыре относится к личным вопросам. Я вдыхаю, вытираю лицо еще раз и приглаживаю волосы.
– Видно, что я плакала?
– Хмм... – Он наклоняется ближе, сужая глаза, словно осматривая меня. Улыбка трогает край его губ. Еще ближе, и мы бы дышали одним и тем же воздухом. Если бы я помнила, как это делать. – Нет, Трис, – говорит он. Улыбку сменяет серьезное выражение лица, и он добавляет: – Ты выглядишь очень сильной.
19
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Андрей Кочешков, Аліса Зубко, Любовь Голованова, Галина Воробьева, Даша Немирич, Екатерина Воробьева, Юта Дягилева, Карина Абакова, Даша Ильенко
Редактура: Марина Самойлова
Бета-вычитка: Denny Jaeger и Лина Алехнович
Когда я захожу внутрь, большинство других посвященных – как рожденных Бесстрашных, так и перешедших – столпились между рядами двухъярусных кроватей с Питером посередине. Он держит листовку двумя руками.
– Массовый уход детей лидеров Отречения из фракции нельзя игнорировать или объяснять совпадением, – читает он. – Недавний переход Беатрис и Калеба Приоров, детей Эндрю Приора, в другие фракции ставит под вопрос устойчивость ценностей Отречения и их обучения.
Холодок бежит у меня по спине. Кристина, стоящая у края толпы, оглядывается через плечо и замечает меня. Она обеспокоенно смотрит в мою сторону. Я не могу пошевелиться. Мой отец. Теперь Эрудиты нападают на моего отца.
– Почему бы еще детям столь важного человека решать, что стиль жизни, установленный их отцом, не самый подходящий для них? – продолжает Питер. – Молли Этвуд, товарищ Беатрис из перешедших Бесстрашных, предполагает, что виной всему жестокое и оскорбительное воспитание. «Я слышала, как однажды она разговаривала во сне, – говорит Молли. – Она просила отца перестать делать что-то. Я не знаю, о чем шла речь, но это породило ее ночные кошмары».
Так это месть Молли. Должно быть, она говорила с репортером из Эрудитов, на которого кричала Кристина. Она улыбается, демонстрируя мне свои кривые зубы. Если бы я их выбила, то сделала бы ей одолжение.
– Что? – спрашиваю я. Или пытаюсь спросить. Мой голос похож на скрип, словно мне не хватает воздуха, поэтому я прочищаю горло и задаю вопрос снова: – Что?