Я раздумываю над тем, чтобы бежать, но собака, скорее всего, быстрее меня. Но и оставаться я не могу. Мой разум загнан в тупик. Я должна принять решение. Если я смогу перепрыгнуть через один из столов и использовать его как щит... Нет, я не слишком высокая для прыжков через стол, и недостаточно сильная, чтобы опрокинуть его.
Собака рычит, и я почти чувствую, как этот звук вибрирует в моей голове.
В учебнике по биологии говорилось, что собаки могут учуять страх из-за особого секрета, выделяемого железами человека в состоянии принуждения, схожего с тем, что появляется у их добычи. Запах страха заставляет их нападать. Собака уже близко, когтями она царапает пол.
Я не могу бежать. Я не могу сражаться. Вместо этого я могу лишь вдыхать неприятный запах из собачьей пасти и стараться не думать, что она только что съела. В ее глазах ни капли света, лишь черный блеск.
Что еще я знаю о собаках? Не стоит смотреть им в глаза. Это признак агрессии. Я вспоминаю, что просила отца о собаке, когда была помладше, но сейчас, уставившись на землю перед ее лапами, не могу вспомнить, почему. Все еще рыча, она приближается. Если пялиться в ее глаза – это признак агрессии, то что же является признаком подчинения?
Мои вдохи громкие, но ровные. Я опускаюсь на колени. Стоять перед собакой на коленях на уровне ее зубов – последняя вещь, которую я хотела бы сейчас делать, но это лучшая идея, которая пришла мне в голову. Я растягиваю ноги и опираюсь на локти. Собака приближается все ближе и ближе, до тех пор, пока я не чувствую ее теплое дыхание на своем лице. Мои руки трясутся.
Она лает мне в ухо, и я сжимаю зубы, чтобы не закричать.
Что-то грубое и влажное касается моей щеки. Собака прекращает рычать, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть на нее снова, она пыхтит. Она лизнула меня в лицо. Я хмурюсь и сажусь на корточки. Собака опирается лапами на мои колени и облизывает подбородок. Меня передергивает, я стираю слюни со своей кожи и смеюсь.
– Ты не такой уж и страшный зверь, правда?
Я медленно поднимаюсь, чтобы не пугать ее, но кажется, что передо мной уже другое животное, нежели несколько секунд назад. Я осторожно протягиваю свою руку, так что могу отдернуть ее в нужный момент, если понадобится. Собака подталкивает руку головой. Я внезапно радуюсь, что не выбрала нож.
Я моргаю, а когда открываю глаза, вижу девочку в белом платье на другом конце комнаты. Она протягивает обе руки и визжит:
– Щеночек!
Когда она бежит к собаке в мою сторону, я открываю рот чтобы предупредить ее, но уже слишком поздно. Собака оборачивается. Вместо того чтобы ворчать, она лает и рычит, ее мышцы становятся напряженными, как проволока. Подготовка к нападением. Я не думаю, а просто прыгаю на нее сверху, обхватив руками ее толстую шею.
Моя голова ударяется о землю. Собака исчезла, также как и маленькая девочка. Вместо этого я нахожусь одна в тестовой комнате, на этот раз пустой. Я оборачиваюсь кругом, но не вижу себя ни в одном из зеркал. Я толкаю дверь и выхожу в холл, который оказывается вовсе не холлом, а автобусом, в котором заняты все места.
Я стою в проходе, держась за поручень. Рядом со мной сидит мужчина с газетой. Я не могу разглядеть его лица за газетой, но зато вижу его руки. Они покрыты шрамами, словно после ожогов, и сжимают бумагу, будто он хочет смять ее.
– Ты знаешь этого парня? – спрашивает он. Он указывает на изображение на первой странице газеты.
Заголовок гласит: «Жестокий Убийца наконец-то задержан!»
Я смотрю на слово «убийца». Много времени прошло, с тех пор как я видела его в последний раз, но даже его вид внушает мне страх.
На фотографии под заголовком изображен молодой человек с обыкновенным лицом и бородой. Мне кажется, я его знаю, но вспомнить, кто он, не могу. И в то же время я чувствую, что не стоит говорить об этом мужчине.
– Ну? – Я слышу в его голосе раздражение. – Знаешь?
Плохая идея, нет ОЧЕНЬ плохая идея. Мое сердце бьется молотом в груди, и я сцепляю руки в замок, чтобы они не тряслись и не выдали меня. Если я скажу ему, что знаю парня из статьи, со мной произойдет что-то ужасное. Но я могу убедить его, что не знаю. Я могу прочистить горло и пожать плечами, но это будет похоже на ложь.
Я прочищаю горло.
– Знаешь? – повторяет он.
Я пожимаю плечами.
– Ну?
Меня пробирает дрожь. Мой страх иррационален; это всего лишь тест, все это не по-настоящему.
– Нет, – говорю я обыденным тоном. – Даже не подозреваю, кто это.
Он встает, и я, наконец, вижу его лицо. На нем темные очки, и его рот искривлен в оскал. Его щека испещрена шрамами, также как и руки. Он подносит свое лицо близко к моему. Его дыхание отдает запахом сигарет. Не по-настоящему, напоминаю себе я. Не по-настоящему.
– Ты лжешь, – говорит он. – Ты лжешь!
– Нет.
– Я вижу это по твоим глазам.
Я выпрямляюсь.
– Вы не можете.
– Если ты его знаешь, – говорит он на тон ниже, – то сможешь меня спасти. Ты можешь меня спасти!
Я сужаю глаза.
– Ну, – говорю я, стискивая зубы. – Я не знаю.
3
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Перевод: Даша Немирич
Редактура: Марина Самойлова
Бета-вычитка: Denny Jaeger и Лина Алехнович
Я ощущаю потные ладони и укол совести в груди. Я лежу в кресле в зеркальной комнате. Я наклоняю голову и вижу Тори позади себя. Ее губы плотно сжаты, в то время как она убирает электроды с наших голов. Я жду, что она скажет что-нибудь по поводу теста: что все закончено, или что я сдала его хорошо, хотя, как я могу плохо пройти тест на вроде этого? Но она не произносит ни слова, лишь отсоединяет провода от моего лба.
Я выпрямляюсь и вытираю ладони о штаны. Должно быть, я сделала что-то не так, несмотря на то, что все это произошло только у меня в голове. Может, лицо Тори такое странное, потому что она не знает, как сказать мне, какой ужасный я человек? Хотела бы я, чтобы ее лицо перестало быть таким.
– Это, – говорит она, – было недоразумением. Извини, я сейчас вернусь.
Недоразумением?
Я поджимаю колени к груди и утыкаюсь в них лицом. Хочется расплакаться, слезы могли бы принести чувство облегчения, но у меня ничего не выходит. Как можно провалить тест, к которому готовиться не разрешено?
Проходит какое-то время, и я начинаю нервничать. Мне приходится вытирать ладони каждые несколько секунд, как только на них появляется пот… ну, или, может быть, я делаю это, только чтобы успокоиться. Что, если они скажут мне, что я не подхожу ни одной фракции? Я вынуждена буду жить на улице как афракционер. Я не смогу. Жить вне фракций – это не просто существовать в бедности и дискомфорте, это быть в разладе с обществом, быть отделенным от самой важной вещи в жизни – общины.
Моя мама рассказывала мне однажды, что мы не способны выжить в одиночку, и даже если бы могли, то не захотели бы этого. Без фракций у нас нет ни целей, ни причин, чтобы жить.
Я трясу головой. Не могу об этом думать. Я должна оставаться спокойной.
Наконец открывается дверь и внутрь заходит Тори. Я стискиваю подлокотники кресла.
– Прости, должна тебя огорчить, – говорит Тори. Она стоит у моих ног, держа руки карманах. И выглядит бледной и напряженной. – Беатрис, твой результат неокончателен, – продолжает она. – Обычно, каждый этап моделирования исключает одну или несколько фракций, но в твоем случае были отброшены только две.
Я уставилась на нее.
– Две? – спрашиваю я. У меня начинает сосать под ложечкой, и становится трудно говорить.
– Если бы ты подсознательно испытала отвращение к ножу и выбрала бы сыр, моделирование привело бы тебя к другому исходу, который подтвердил бы твою принадлежность к Дружелюбным. Этого не произошло, вот почему Дружба отпала. – Тори почесывает заднюю часть шеи. – Как правило, моделирование развивается в линейном порядке, оставляя только одну фракцию, посредством исключения остальных. Выбор, который ты сделала, исключает даже Искренность, следующую возможность, поэтому я была вынуждена «переместить» тебя в автобус. – И здесь твоя настойчивая ложь исключила Искренность. – Она слегка улыбается. – Не переживай по этому поводу. – Только Искренние могут говорить правду в подобных ситуациях.
Один из узлов в моей груди ослабевает. Может быть, я не такой ужасный человек.
– Я считаю, что это не совсем так. Люди, которые говорят правду, Искренние... и Отреченные, – говорит она. – Вот, в чем проблема.
У меня отвисает челюсть.
– С одной стороны, ты бросилась на собаку и не позволила ей напасть на девочку, что является признаком Отречения... но, с другой стороны, когда человек сказал тебе, что правда спасет его, ты все равно отказалась сообщить ее. – Что не соответствует принципам данной фракции, – замечает она. – Ты не сбежала от собаки и не выбрала нож, что предполагает Бесстрашие. – Она прочищает горло и продолжает: – Твой умный подход к собаке указывает на сильное соответствие Эрудитам. Я понятия не имею, что делать с твоей нерешительностью на первом этапе, но…
– Подождите, – прерываю ее я. – Значит, у вас нет никаких идей по поводу моей принадлежности?
– И да, и нет. Мой вывод, – объясняет она, – таков, что ты показываешь принадлежность к Отречению, Бесстрашию и Эрудиции в одинаковой степени. – Люди с таким результатом... – Она оглядывается, будто думает, что кто-то за ними следит. – Называются Дивергент[1]. – Она произносит последнее слово так тихо, что я почти не слышу его, и напряженный и обеспокоенный вид возвращается к ней. Она идет по направлению к стулу и наклоняется ко мне.
– Беатрис, – говорит она, – ни при каких обстоятельствах не следует делиться этой информацией ни с кем. Это очень важно.
– Мы не должны делиться нашими результатами, – киваю я. – Я знаю.
– Нет. – Тори стоит на коленях перед стулом и кладет свои руки на подлокотники. Наши лица почти соприкасаются. – Это другое. – Я не имею в виду, что ты не должна об этом говорить сейчас; я имею в виду, что ты не должна делиться этим ни с кем и никогда, ни при каких обстоятельствах. Дивергент крайне опасно. Ты понимаешь?
Я не понимаю, как неубедительные результаты теста могут быть опасными, но все равно киваю. В любом случае, я не хочу ни с кем делиться результатами теста.
– Хорошо. – Я отдираю руки от подлокотников и встаю. Чувствую я себя неустойчиво.
– Полагаю, – говорит Тори – ты идешь домой. Тебе нужно много о чем подумать, а ожидание с другими может тебе помешать.
– Я должна рассказать моему брату, куда иду.
– Я дам ему знать.
Я касаюсь лба и, уставившись в пол, выхожу из комнаты. Мне стыдно смотреть ей в глаза. Мне неприятно думать о завтрашней Церемонии инициации.
И сейчас это мой выбор, вне зависимости от результатов теста.
Отречение. Бесстрашие. Эрудиция.
Дивергент.
Я решаю не садиться в автобус. Если я рано приду домой, отец заметит, проверив систему управления домом, и мне придется объяснять, что случилось. Вместо этого я решаю прогуляться. Мне придется перехватить Калеба до того, как он проболтается нашим родителям; Калеб секреты хранить умеет.
Я иду посреди дороги. Автобусы, как правило, соблюдают движение, поэтому здесь безопасно. Иногда, на улицах возле моего дома, я вижу места, где ранее был тротуар для пешеходов. Нам он теперь ни к чему, на улицах так мало машин. Еще не нужны светофоры, но в некоторых местах они опасно свисают над дорогой, норовя рухнуть в любую минуту.
Реконструкция города, являющего собой мешанину новых аккуратных зданий и старых крошащихся строений, продвигается медленно. Большинство новых зданий стоят рядом с болотом, которое когда-то было озером. Общество Отреченных добровольцев, в котором работает моя мама, ответственно за большую часть этих реконструкций.
Когда я смотрю на Отречение как посторонняя, я думаю, что оно прекрасно. Когда я вспоминаю гармонию своей семьи: наши походы на званые обеды; как все вместе мы убирали после них, даже не спрашивая; то, как Калеб помогал незнакомцам нести тяжелые пакеты, – я влюбляюсь в эту жизнь снова и снова. Но когда я пытаюсь жить ею непосредственно, у меня возникает проблема. Эта жизнь не кажется мне настоящей.
Но выбор другой фракции вынудит меня покинуть свою семью. Навсегда.
Пройдя сектор Отреченных, я миную шеренгу зданий, от которых остались только голые каркасы, и иду по разбитым тротуарам. Тут есть места, где полностью разрушенная дорога оголяет канализационные системы и пустые станции метро, которые лучше обходить стороной, места, где сточные воды и мусор воняют так сильно, что мне приходится зажимать нос.
Здесь обитают афракционеры. Из-за того, что они провалили инициацию в выбранные ими фракции, они вынуждены жить в нищете и выполнять работу, за которую никто больше не хочет браться. Они сторожи, строители, уборщики мусора, они работают на фабриках, управляют поездами и водят автобусы. За свою работу они получают еду и одежду, но, как говорит моя мама, недостаточно ни того, ни другого.
Я вижу афракционера, стоящего на углу впереди. Он одет в обшарпанную коричневую одежду, и кожа на его подбородке обвисает. Он уставился на меня, а я, затрудняясь отвести взгляд, уставилась на него.
– Извините, – говорит он. Голос у него дребезжит. – Нету ли у вас чего-нибудь поесть?
Я чувствую комок в горле. Строгий голос разума говорит мне пригнуть свою голову и идти дальше.
Нет, качаю головой я. Я не должна бояться этого человека. Ему нужна помощь, и я та, которая должна ему помочь.
– Э... есть, – говорю я. Я лезу в свою сумку. Отец всегда говорит мне носить с собой еду, как раз для таких вот случаев. Я предлагаю ему небольшой пакетик сухих яблочных ломтиков.
Он протягивает за ними руку, но вместо пакетика хватает меня за запястье. Его лицо растягивается в ухмылке. Между передними зубами у него дыра.
– Ух, какие у нас тут симпатичные глазки, – говорит он. – Очень жаль, что остальные части такие плоские.
Мое сердце бешено колотится. Я пытаюсь выдернуть руку, но его хватка усиливается. Его дыхание едкое и противное.
– Дорогуша, ты выглядишь слишком молоденькой, чтобы ходить тут одной, – говорит он.
Я прекращаю дергаться и выпрямляюсь. Я знаю, что выгляжу молодо, и не нуждаюсь в напоминаниях.
– Я старше, чем выгляжу, – заявляю я. – Мне шестнадцать.
Его губы растягиваются в улыбке, оголяя серый коренной зуб с черной дыркой на боку. Я не могу определить, улыбается он или притворяется.
– Тогда, разве у тебя сегодня не важный день? День, когда ты должна выбирать?
– Отпусти меня, – говорю я. Я слышу звон в ушах. Мой голос звучит решительно и твердо, совсем не так, как я ожидала услышать. Он как будто бы не принадлежит мне.
Я готова. Я знаю, что нужно делать. Я представляю, как вырываю свой локоть и наношу ему удар. Вижу, как пакетик с яблоками отлетает в сторону. Я слышу звук своих убегающих шагов. Я готова действовать.
Но он внезапно отпускает мое запястье, берет яблоки и говорит:
– Выбирай с умом, девочка.
[1] Дивергент - от англ. Divergent – расходящийся, противоречивый.
4
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Перевод: Марина Самойлова
Редактура: Марина Самойлова
Бета-вычитка: Denny Jaeger и Лина Алехнович
Я добегаю до своей улицы на пять минут быстрее, чем обычно, согласно мои часам. Они являются единственным украшением во фракции Отречение, которое нам позволено носить, и то только потому, что это практично. У них серый ремешок и стеклянный циферблат. Если часы немного наклонить вправо, то я даже смогу увидеть свое отражение.
Все дома на моей улице одинаковой формы и размера. Они из серого цемента с несколькими окнами в минималистском стиле, простая прямоугольная рама без излишеств. На лужайках росянка, а почтовые ящики светлые, металлического цвета. Некоторые здания, может, и смотрятся мрачно, но, лично мне, их простота приятна.
Причина, по которой здания выглядят именно так, не в презрении уникальности, как объясняют другие фракции. Наши дома, одежда, прически – все это, предназначено для того, чтобы мы не думали о себе, это должно защищать нас от тщеславия, жадности и зависти, которые являются всего лишь разновидностями эгоизма. Если у нас нет многого, и мы не желаем большего, то мы равны между собой, а значит, никому не завидуем.
Я стараюсь принимать это.
Сидя на первой ступеньке, я жду, когда придет Калеб. Проходит совсем немного времени. Буквально спустя минуту я вижу, как люди в серой форме идут по улице. Я слышу смех. В школе мы стараемся не привлекать к себе внимание, но как только оказываемся дома, тут и начинается веселье. Хотя мое естественное стремление к сарказму по-прежнему не ценится. Насмешки всегда кого-нибудь задевают. Наверное, это и к лучшему, что в Отречении стремятся подавлять подобное. Возможно, я не должна оставлять свою семью. Может, если бороться за то, чтобы заставить Отречение работать на меня, мой план воплотится в жизнь.
– Беатрис! – зовет Калеб. – Что случилось? Ты в порядке?
– В порядке. – С ним Сьюзен и ее брат, Роберт. Сьюзен бросает на меня странный взгляд, будто я уже не та, что была утром. Я пожимаю плечами. – Мне стало нехорошо, когда тест кончился. Должно быть, из-за той жидкости, что они давали нам. Теперь мне, вроде, получше.
Я стараюсь выдать убедительную улыбку. Кажется, Сьюзен и Роберта я убедила, они больше не смотрят на меня, как на ненормальную. Однако Калеб прищуривается, как делает всегда, когда подозревает кого-нибудь в двуличности.
– Вы сегодня на автобусе? – Мне все равно, как Сьюзен и Роберт добирались домой из школы, мне просто необходимо сменить тему.
– Наш папа сегодня допоздна работает, – отвечает Сьюзен. – И он сказал нам, чтобы мы побыли дома и обдумали все до завтрашней церемонии.