— Да, я слышал эту историю. И что же ты из нее выводишь?
— Нет ничего, что не удалось бы человеку, если у него есть воля, сила и мужество.
Борча встал, разминая могучие мускулы плеч и спины.
— Сейчас увидим, правда ли это. Посмотрим, есть ли у тебя воля, сила и мужество не выставлять подбородок.
Друсс с усмешкой прислонил топор к скамье и встал.
— Нравишься ты мне, Борча. Скажи, во имя Хаоса, как тебя угораздило служить такому, как Коллан?
— В нем было и хорошее, Друсс.
— Неужто?
— Да. Он хорошо платил. — И Борча ладонью хлопнул Друсса по щеке. Тот зарычал и ринулся на Борчу, но он отскочил влево и двинул Друсса в скулу. — Подбородок, дубина! Убери подбородок!
— Я надеялся на лучшее, — сказал Бодасен, оглядывая толпу, собравшуюся на Поле Торжеств.
— Пусть внешность вас не обманывает, — усмехнулся Борча. — Некоторые из них очень даже ничего — зависит от того, что вы ищете.
Бодасен недовольно взирал на грязных оборванцев. Здесь толпилось не меньше двухсот, а по дороге подходили новые.
— Боюсь, у нас разные взгляды на то, что хорошо и что плохо.
— Гляньте хотя бы на этого — вон, на заборе сидит. Это Эскодас-Лучник — попадает в ноготь большого пальца с пятидесяти шагов. С таким можно идти в горы, как говорят у меня на родине. А вон там — Кельва, бесстрашный и очень искусный рубака, природный убийца.
— Но имеют ли они хоть какое-то понятие о чести?
Борча громко расхохотался:
— Вы, мой друг, наслушались героических преданий. Эти ребята дерутся за того, кто им платит.
— Я заперт в этом гнусном городе, — вздохнул Бодасен. — Враги осаждают моего императора со всех сторон, а я не могу присоединиться к нему. Мой корабль не отплывет без опытных бойцов — и я должен набрать их среди машрапурского отребья. Нет, я ожидал большего.
— Отбирайте с умом — и они еще удивят вас.
— Займемся сперва лучниками, — решил Бодасен.
Понаблюдав около часа, как они стреляют по соломенным чучелам, он отобрал пятерых, в том числе и молодого Эскодаса. Каждому вручили по золотому рагу и велели явиться на «Дитя грома» к рассвету назначенного дня.
Бойцов на мечах отбирать было труднее. Сначала Бодасен приказал им сражаться друг с другом, но они взялись за дело с излишним рвением, и несколько человек получили ранения, а одному рассекли ключицу. Бодасен велел остановиться и с помощью Борчи выбрал десятерых. Раненым дали по пять серебряных монет.
К полудню Бодасен набрал тридцать человек из требуемых пятидесяти. Он отпустил остальных и зашагал прочь вместе с Борчей.
— Вы оставили место для Друсса? — спросил кулачный боец.
— Нет. Я беру только тех, кто будет сражаться за Венгрию, — а у него своя цель.
— Если верить Шадаку, Друсс лучший в городе боец.
— Я не слишком расположен к Шадаку. Если бы не он, мы переманили бы пиратов на свою сторону.
— Святые Небеса! И вы в это верите? Коллан взял бы с вас деньги и ничего не дал бы взамен.
— Он поручился своим словом.
— И как только вы, вентрийцы, умудрились создать свою империю? Коллан был лжец, вор и разбойник. Как вы могли ему верить? Разве не пообещал он вам, что вернет Друссу жену? Разве не лгал вам, чтобы вы помогли заманить Друсса в ловушку? С кем вы, по-вашему, имели дело?
— Я полагал, что с дворянином, но, как видно, заблуждался.
— Да уж. Вот вы только что дали золотой Эскодасу, сыну козьего пастуха и лентрийской шлюхи. Отца повесили за кражу двух лошадей, а мать его бросила. Он вырос в приюте у священников Истока.
— И какова мораль этой печальной истории?
— Этот Эскодас будет стоять за вас насмерть и не побежит. Спросите его о чем-нибудь, и он даст вам честный ответ. Дайте ему мешок с алмазами и велите доставить их за тысячу лиг — и он доставит, не украв ни единого камушка.
— Точно того же я ожидаю от всякого вентрийского слуги, которого беру к себе на службу. Почему честность в твоих устах превращается в столь великую добродетель?
— Нет, вам, видно, ничего не вдолбишь, — рассердился Борча.
— Просто вы, варвары, делаете тайну из ничего. Впрочем, относительно Друсса ты прав — раны ему нанесли из-за меня. Поэтому я оставлю ему место на корабле. А теперь поищем заведение, где хорошо кормят и дают приличное вино.
Шадак, Зибен и Борча стояли с Друссом на пристани. Грузчики таскали по сходням тюки и мешки на единственную палубу. Корабль сидел в воде низко, битком набитый наемниками, — они, толпясь у поручней, махали многочисленным женщинам на пристани. По большей части здесь собрались шлюхи, но было и несколько жен с малыми детьми, многие плакали.
Шадак стиснул руку Друсса.
— Доброго тебе пути, парень. Пусть Исток приведет тебя к Ровене.
— Непременно приведет. — Подбитые глаза Друсса отливали желтизной и пурпуром, а под левым красовался грубый шов.
— Хороший был бой, — усмехнулся Шадак. — Грассин его надолго запомнит.
— Я тоже, — пробурчал Друсс.
Шадак посерьезнел.
— Ты редкий человек, Друсс. Постарайся не меняться и помни правила.
— Буду помнить, — пообещал Друсс.
Они снова обменялись рукопожатием, и Шадак ушел.
— Что за правила? — спросил Зибен.
Друсс посмотрел вслед одетому в черное охотнику.
— Он как-то сказал мне, что настоящий воин живет по правилам: «Никогда не обижай женщин и детей. Не лги, не обманывай и не воруй — будь выше этого. Защищай слабых от сильных и не позволяй мыслям о наживе увлечь себя на дурной путь».
— Как это верно, — насмешливо хмыкнул Зибен. — А меня, Друсс, влекут бордели и таверны — я слышу их зов. С деньгами, которые я на тебе выиграл, я несколько месяцев смогу жить как князь.
Друсс стиснул его тонкую руку.
— Смотри же, трать их с толком.
— Еще с каким… на женщин, вино и игру. — Зибен со смехом зашагал прочь, и Друсс повернулся к Борче:
— Спасибо тебе за науку и за твою доброту.
— Мы не зря потратили время, и мне приятно было видеть унижение Грассина. Но он все-таки чуть было не вышиб тебе глаз. Научишься ты когда-нибудь прикрывать свой подбородок или нет?
— Эй, Друсс! Ты идешь? — крикнул Бодасен, и Друсс помахал ему рукой. — Иду! — Он и Борча пожали друг другу запястья по воинскому обычаю. — Надеюсь, мы еще встретимся.
— Как распорядятся судьбы.
Друсс с топором в руке двинулся к сходням и обернулся.
— Скажи, почему ты помог мне?
— Ты напугал меня, Друсс, и я хотел посмотреть, на что ты способен по-настоящему. Теперь я знаю. Ты мог бы стать лучшим из лучших. Это помогает мне переварить то, как ты разделался со мной. Ну-ка, скажи, каково это — быть первым бойцом?
— Больно, — усмехнулся Друсс, потирая опухшую челюсть.
— Эй ты, пес, шевелись! — заорал какой-то воин с палубы.
Друсс, бросив на него взгляд, повернулся к Борче:
— Удачи тебе, друг, — и взошел по сходням.
Отдали концы, «Дитя грома» отошел от пристани.
Наемники, стоя у поручней, посылали последние приветы друзьям и любимым. Друсс нашел место у левого борта и сел, положив рядом топор. Бодасен, стоявший у руля рядом с помощником, улыбнулся и помахал ему.
Друсс прислонился спиной к борту, ощущая странный покой после тяжких месяцев заточения в Машрапуре. Образ Ровены возник перед ним, и он шепнул:
— Я иду к тебе.
Зибен, уйдя с пристани, углубился в путаницу ведущих к парку переулков. Он шел задумавшись, не глядя на пристававших к нему уличных девок. Расставание с Друссом опечалило его. Он успел привязаться к молодому воину, в котором не было ни хитрости, ни тайных мыслей. Как Зибен ни высмеивал твердые моральные устои Друсса, в душе он восхищался силой, их породившей. Друсс даже лекаря отыскал и уплатил ему долг. Зибен был при этом, и ему надолго запомнилось удивление на лице Кальвара Сина.
Но Вентрия! Зибен не имел никакого желания ехать в страну, где идет война.
Подумав об Эвейорде, он испытал сожаление. Ему захотелось увидеть ее еще хотя бы раз, прижать ее стройные бедра к своим. Но Шадак прав: это слишком опасно для них обоих.
Зибен повернул налево и стал подниматься по Ста Ступеням к воротам парка. Шадак заблуждался относительно Гульготира. Зибен помнил грязные улицы этого города, увечных нищих и вопли бесноватых — но вспоминал все это без горечи. Разве виноват он в том, что отец его связался с Герцогиней? Зибен испытал мимолетную вспышку гнева. Экого дурака свалял папаша! Она лишила его сперва достатка, затем достоинства, а под конец и мужского естества. Ее называли Королевой Вампиров — и заслуженно, хотя крови она и не пила. Зато она выпивала из мужчин все жизненные соки, высасывала их досуха, а они еще благодарили ее за это и умоляли сделать это опять.
Вот и отца Зибена она вышвырнула, как пустую шелуху. И пока Зибен с матерью голодали, он сидел, как нищий, у дверей Герцогини. Он просидел так месяц, а потом перерезал себе горло ржавым ножом.
Вот и отца Зибена она вышвырнула, как пустую шелуху. И пока Зибен с матерью голодали, он сидел, как нищий, у дверей Герцогини. Он просидел так месяц, а потом перерезал себе горло ржавым ножом.
Болван этакий!
«Но я-то не таков, — говорил себе Зибен, поднимаясь по лестнице. — Я пошел не в него».
Навстречу ему спускались двое, плотно закутанные в длинные плащи. Зибен остановился. Утро жаркое — с чего же это они так вырядились? Услышав позади шаги, он оглянулся. Следом поднимался еще один — тоже в длинном плаще.
Поэт, охваченный внезапным страхом, устремился назад. Человек, шедший снизу, распахнул свой плащ и выхватил длинный нож. Зибен подскочил, пнул его ногой и сбросил с лестницы. Сам Зибен тоже упал, но тут же вскочил и понесся вниз, прыгая через три ступени. Двое, оставшиеся позади, тоже пустились бежать.
Внизу он метнулся в переулок, но тут протрубил охотничий рог и дорогу ему заступил высокий воин с мечом в руке. Зибен с разбегу врезался в него и отшвырнул в сторону, свернув сперва направо, потом налево. Нож просвистел мимо его головы и ударился о стену.
С возросшей быстротой Зибен промчался через маленькую площадь и свернул вбок. Впереди показалась пристань. Тут было людно, и пришлось расталкивать толпу. Несколько мужчин обругали Зибена, а одну молодую женщину он сбил с ног. Он оглянулся — за ним гналось не меньше полудюжины человек.
Близкий к панике, он выбежал на причал. Из боковой улицы выскочило еще несколько человек, все с оружием.
Зибен выругался.
«Дитя грома» отваливало от пристани. Зибен промчался по булыжнику, пролетел по воздуху и ухватился за свисающий конец. Ударившись о борт, он с трудом удержался. Нож вонзился в дерево рядом с его головой. Страх придал Зибену сил, и он полез вверх.
Над бортом показалось знакомое лицо — Друсс нагнулся, схватил поэта за шиворот и втащил на палубу.
— Я вижу, ты передумал.
Зибен с дрожащей улыбкой оглянулся на пристань — там собралось с дюжину вооруженных людей.
— Я решил, что морской воздух пойдет мне на пользу.
К ним подошел капитан, бородач лет за пятьдесят.
— Что тут происходит? Я не могу принять на борт больше пятидесяти человек — это предел.
— Он не тяжелый, — благодушно ответил Друсс.
Вперед сунулся наемник — высокий, плечистый, в помятом панцире, с двумя короткими мечами и четырьмя ножами на перевязи.
— Сперва ты заставил нас ждать, пес этакий, а теперь еще дружка за собой притащил. Кельва с такой швалью плыть не намерен.
— Никто тебя и не просит! — Друсс одной рукой сгреб воина за горло, другой за пах, поднял его в воздух и швырнул за борт. Тот тяжело плюхнулся в воду и всплыл, барахтаясь, — доспехи тянули его на дно.
— Ну вот, теперь нас снова пятьдесят, — с улыбкой сказал Друсс капитану.
— Не могу с этим спорить, — согласился тот и заорал матросам: — Разворачивай грот!
С пристани барахтающемуся воину бросили веревку.
— А ведь у него наверняка есть друзья на борту, — заметил поэт.
— Могут последовать за ним, если хотят, — никто не держит.
Глава 3
Каждое утро Эскодас совершал прогулку по палубе — вдоль левого борта на нос и обратно вдоль правого на корму, а там по шести ступенькам на мостик, где у выгнутого дубового руля стоял либо капитан, либо помощник.
Лучник боялся моря и с нескрываемым страхом взирал на волны, качающие судно, точно щепочку.
Он поднялся на мостик в первое же утро.
— Пассажирам сюда нельзя, — сурово заметил ему капитан, Милус Бар.
— Я только хотел спросить вас кое о чем, — учтиво ответил Эскодас.
Милус Бар накинул на руль веревочную петлю, закрепив его.
— О чём же это?
— О вашей лодке.
— Это не лодка. Это корабль.
— Ну да, корабль. Вы уж простите, я не владею морским языком.
— Прелесть что за судно. Триста пятьдесят футов мореного дерева. Пропускает не больше воды, чем человек, когда потеет, и выдержит любую бурю, которую богам будет угодно наслать на нас. Стройное и быстрое. Что еще ты хочешь знать?
— Вы говорите о нем, будто о женщине.
— Оно лучше всех известных мне женщин, — ухмыльнулся капитан. — Никогда еще не подводило меня.
— Но оно кажется таким маленьким по сравнению с океаном.
— Мы все ничтожны по сравнению с океаном. Но в это время года бурь почти не бывает. Самая большая опасность — это пираты, но на то вы и здесь. — Капитан сощурил серые глаза под густыми бровями. — Ты уж прости, парень, но ты как-то не к месту среди этих головорезов.
— Охотно извиняю вас, но им, пожалуй, было бы неприятно это услышать. Спасибо, что уделили мне время.
И стрелок спустился обратно на палубу. Его попутчики играли в кости либо болтали. У правого борта развлекались борьбой на руках. Эскодас прошел на нос.
Солнце светило ярко на голубом небе, дул попутный бриз. Высоко над кораблем кружили чайки, и на севере едва виднелось лентрийское побережье. На расстоянии оно казалось туманной сказочной страной, где обитают легенды.
На носу сидели двое: стройный молодой человек, с таким шумом прибывший на корабль, и его приятель. Первый был красив, белокурые волосы перехвачены серебряным обручем, дорогая одежда: бледно-голубая рубашка из тонкого шелка и темно-синие штаны, прошитые по бокам мягкой кожей. Второй — точно глыба. Он поднял Кельву, как перышко, и метнул в море, как копье.
Эскодас подошел. Гигант был моложе, чем казался на первый взгляд — его старила пробивающаяся темная бородка. Эскодас, встретившись с его голубым взором, холодным, твердым как кремень и неприветливым, улыбнулся:
— Доброе утро.
Гигант только буркнул что-то в ответ, но белокурый щеголь встал и протянул руку.
— Здорово. Меня зовут Зибен, а его Друсс.
— Как же. Он победил Грассина в поединке — сломал ему челюсть, кажется.
— В нескольких местах, — подтвердил Зибен.
— А я — Эскодас. — Лучник сел на бухту каната и прислонился к какому-то тюку, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. После краткого молчания те двое возобновили беседу. Эскодас не слишком прислушивался — они говорили о какой-то женщине и об убийцах.
Он думал о предстоящем путешествии. Он никогда не бывал в Вентрии — но, если верить книгам, это страна баснословных богатств, где водятся драконы, кентавры и разные дикие звери. В драконов Эскодас не слишком верил: он много странствовал по свету, и в каждой стране ходили рассказы о них, нет он так ни одного и не встретил. В Чиадзе есть музей, где собран скелет дракона. Скелет, конечно, громадный, но крыльев у него нет, а шея не меньше восьми футов. Разве из такой глотки можно извергать огонь?
Но водятся там драконы или нет, Эскодас от души предвкушал встречу с Венгрией.
— А ты не из говорливых, верно? — сказал Зибен.
Эскодас открыл глаза и улыбнулся.
— Когда мне будет что сказать, я скажу, — заверил он.
— Такого случая тебе не представится, — пробурчал Друсс. — Зибен говорит за десятерых.
— Как и подобает сказителю, — учтиво заметил Эскодас.
— Приятно, когда тебя узнают.
— Я слышал тебя в Кортсвейне. Ты исполнял «Песнь о Карнаке». Особенно мне понравилось место об осаде Дрос-Пурдола — хотя боги войны и таинственная принцесса, имеющая власть вызывать молнию, показались мне лишними.
— Поэтическая вольность, — с натянутой улыбкой пояснил Зибен.
— Там она ни к чему. Только умаляет мужество защитников — какие же они герои, если нуждаются в божественной помощи?
— Это не урок истории, — уже без тени улыбки заспорил Зибен. — Это поэма, песня. Появление богов должно показать, что судьба порой становится на сторону отважных.
— Гм-м. — Эскодас снова откинулся назад и закрыл глаза.
— Что это должно означать? Что ты не согласен со мной?
Эскодас вздохнул:
— Я не хотел заводить этот спор, досточтимый поэт, но нахожу, что твой прием неуместен. Ты говоришь, что хотел этим прибавить силы своему рассказу, — на том и покончим. Я не желаю сердить тебя еще больше.
— Да не сержусь я, будь ты неладен!
— Он просто не любит, когда ему делают замечания, — вмешался Друсс.
— Не забавно ли слышать такое от человека, который швыряет попутчиков за борт при первом же неласковом слове? Так почему же мой прием неуместен?
— Я бывал во многих осадах, — сказал Эскодас. — Миг величайшего мужества настает в самом конце, когда кажется, что все пропало, — именно тогда слабые бегут или молят о пощаде. А у тебя как раз перед этим прибывают боги, чтобы помочь победить вагрийцев. Вот вся соль и пропадает — ведь ясно же, что победа обеспечена, раз боги явились.
— Но иначе я лишился бы лучших своих строк — особенно в конце, где воины спрашивают себя, увидят ли они богов снова.