— Никого вы акулам не кинете, — заявил Бодасен. — Развяжите его.
Люди заворчали, но подчинились, и гигант, потирая ободранные запястья, посмотрел на Друсса. Выражение его лица не поддавалось разгадке. Бодасен увел его в каюту под мостиком.
Вернулся Эскодас и зашил Друссу раны, делая это быстро и умело.
— Как видно, боги на твоей стороне — они одарили тебя удачей.
— Человек сам творит свою удачу.
— Это верно. На Исток надейся, а запасную тетиву держи наготове. Так говаривал мой старый учитель.
— А ведь ты мне здорово помог, — сказал Друсс, вспомнив бой на триреме и стрелу, поразившую пирата у него за спиной.
— Да, недурственный был выстрел. Ну, как ты?
— Лег бы и проспал целую неделю.
— Это в порядке вещей, дружище. Пока ты в бою, кровь у тебя кипит, а потом наступает похмелье. Только поэты об этом не поют. — Эскодас взял тряпку и отмыл колет Друсса от крови. — Ты великий воин, Друсс, — лучший, пожалуй, из всех, кого я знал.
Друсс надел колет, взял Снагу, пошел на нос и улегся между двумя тюками.
Меньше чем через час его разбудил Бодасен. Друсс открыл глаза и увидел вентрийца на фоне заходящего солнца.
— Надо поговорить, друг, — сказал Бодасен, и Друсс сел. Шов на боку натянулся, заставив его выругаться.
— Я устал. Давайте покороче.
— Я говорил с пиратом. Его зовут Патек…
— Плевать мне, как его зовут.
Бодасен вздохнул:
— В обмен на сведения о числе корсарских судов я пообещал дать ему свободу, когда мы придем в Капалис. Поручился своим словом.
— А мне-то что до этого?
— Я хотел бы, чтобы ты тоже дал слово не убивать его.
— На кой мне его убивать?
— Тогда дай слово.
Друсс посмотрел в темные глаза вентрийца.
— Тут есть еще что-то — что-то, о чем вы умалчиваете.
— Да, есть. Дай слово, что не нарушишь мое обещание Патеку, и я расскажу.
— Ладно. Я не стану его убивать. Теперь говорите и дайте мне поспать немного.
Бодасен собрался с духом.
— Эта трирема зовется «Черный ветер». Командовал ею Эарин Шад, крупный корсарский главарь… король, если хочешь. Они уже несколько месяцев прочесывают эти воды. Один из кораблей, который они ограбили, был… — Бодасен облизнул губы. — Друсс, мне очень жаль. Они потопили корабль Кабучека, а всех, кто был на борту, бросили акулам. В живых не осталось никого.
Друсс сидел тихо, не испытывая ни малейшего гнева.
— Хотел бы я что-нибудь сказать или сделать, чтобы уменьшить твою боль. Я знаю — ты любил ее.
— Оставьте меня. Оставьте меня одного.
Глава 5
Весть о горе, постигшем могучего Друсса, скоро разошлась по кораблю. Многие не могли понять всей глубины его страданий, поскольку не знали, что такое любовь, но перемену в нем заметили все. Он сидел на носу корабля и глядел на море, не выпуская из рук своего топора. К себе он допускал только одного Зибена, да и тот не оставался с ним надолго.
В оставшиеся три дня плавания на корабле почти не смеялись — присутствие Друсса подавляло всех. Огромный пират Патек держался от него как можно дальше, почти все время проводя на мостике.
Утром четвертого дня вдали показались башни Капалиса, сияя на солнце белым мрамором. Зибен подошел к Друссу:
— Милус Бар намерен взять груз пряностей и пуститься в обратный путь. Может, останемся?
— Я не поеду обратно.
— Но ведь нам больше нечего делать здесь.
— Тут есть враг.
— Какой еще враг?
— Наашаниты.
— Не понимаю. Ты никого из них и в глаза-то не видел.
— Они убили мою Ровену и поплатятся за это.
Зибен хотел уже ввязаться в спор, но сдержался. Наашаниты перетянули пиратов на свою сторону — стало быть, в глазах Друсса они виновны. Разве вобьешь Друссу в голову, что настоящий виновник, Эарин Шад, уже мертв? В своем горе Друсс никого не станет слушать. Глаза у него холодные, почти безжизненные, и он держится за топор, как за единственного своего друга.
— Должно быть, она была необыкновенная женщина, — сказал Эскодас, стоя рядом с Зибеном у левого борта, пока «Дитя грома» входило в гавань.
— Я ни разу ее не видел, но он говорит о ней с благоговением.
Эскодас кивнул:
— А грузчиков в гавани нет — одни солдаты. Город, наверное, осажден.
С того конца пристани к ним двигалась колонна солдат в черных с серебром латах. Впереди шагал высокий, широкоплечий вельможа.
— Как видно, это Горбен, — сказал Зибен, — вышагивает так, будто весь мир принадлежит ему.
— Больше не принадлежит, — хмыкнул Эскодас, — но парень хорош, спору нет.
Император, одетый в простой черный плащ поверх неприметного панциря, тем не менее привлекал к себе внимание подобно сказочному герою. Люди бросали работу при его приближении, а Бодасен спрыгнул на пристань, не дожидаясь, когда корабль причалит, и бросился ему в объятия. Император похлопал его по спине и расцеловал в обе щеки.
— Вот это дружба, — сухо заметил Эскодас.
— Странные обычаи встречаются в чужих краях, — усмехнулся Зибен.
Спустили сходни, и взвод солдат, взойдя на палубу, стал выносить оттуда тяжелые, окованные бронзой дубовые сундуки.
— Небось золото, — шепнул Эскодас, и Зибен кивнул.
С судна вынесли двадцать сундуков, и только тогда дренаям позволили сойти на берег. Зибен спустился по сходням вслед за лучником. Как только поэт ступил на землю, она вздыбилась под ним, и он чуть не упал.
— Что это — землетрясение? — спросил он у Эскодаса.
— Нет, дружище, просто ты так привык к корабельной качке, что по твердой земле ходить не можешь. Но это пройдет быстро.
Друсс присоединился к ним. Бодасен с императором вышли вперед.
— Вот, государь, тот воин, о котором я говорил, — Друсс с топором. Он победил пиратов, можно сказать, в одиночку.
— Хотел бы я на это посмотреть, — сказал Горбен. — Но у тебя еще будет случай показать себя. Враг стоит лагерем вокруг города и уже начал штурмовать крепость.
Друсс промолчал, но император этого как будто и не заметил.
— Можно посмотреть твой топор? — спросил он. Друсс подал монарху свое оружие, и тот поднес лезвие к самым глазам. — Великолепная работа. Ни щербинки, ни следа ржавчины — как новенький. Превосходная сталь. — Горбен осмотрел черное топорище с серебряными рунами. — Это старинное оружие — оно видело много смертей.
— И увидит еще больше, — низким рокочущим голосом ответил Друсс.
Зибена пробрала дрожь, когда он это услышал.
Горбен с улыбкой вернул Друссу топор и сказал Бодасену:
— Когда разместишь своих людей, найдешь меня в здании совета. — С этими словами император удалился.
Бодасен, белый от гнева, сказал:
— Императору нужно низко кланяться. Что за неуважение!
— Мы, дренаи, не научены раболепству, — ответил Зибен.
— В Вентрии за столь пренебрежительные манеры вспарывают живот.
— Ничего, научимся еще, — не смутился Зибен.
— Очень на это надеюсь, — улыбнулся Бодасен. — Обычаи здесь не те, что в Дренае. Император — хороший человек, просто замечательный, но он должен блюсти дисциплину и впредь такого поведения не потерпит.
Дренаев разместили в центре города — всех, кроме Друсса и Зибена, которые не были связаны обязательством сражаться за Венгрию. Их Бодасен отвел в покинутую гостиницу и велел выбирать любые комнаты. Еду, сказал он, можно брать в одной из двух городских казарм, притом в городе еще открыты немногочисленные лавки и лотки.
— Хочешь посмотреть город? — спросил Зибен, когда вентриец ушел.
Друсс, сидевший на узкой койке, будто и не слышал вопроса. Поэт сел рядом с ним и произнес осторожно:
— Что ты ощущаешь?
— Пустоту.
— Все люди смертны, Друсс, — даже мы с тобой. Это не наша вина.
— Мне нет дела, чья тут вина. Просто я все время думаю о нашей жизни в горах. Все еще чувствую ее руку в своей. Все еще слышу… — Друсс умолк, покраснев и крепко стиснув зубы. — Ты о чем-то спрашивал меня?
— Предлагал пройтись по городу.
— Ладно, пошли. — Друсс взял топор и направился к двери.
Гостиница стояла на Винной улице. Бодасен объяснил им, что в какой стороне находится, и они без труда находили дорогу. Улицы здесь были широкие, а вывески писались на нескольких языках, в том числе и на западном. Здания, выстроенные из белого и серого камня, порой насчитывали более четырех этажей. Путникам встречались сверкающие башни, дворцы с купольными кровлями, сады и усаженные деревьями проспекты. Повсюду пахло жасмином и розами.
— Красиво тут, — заметил Зибен. Они прошли мимо полупустых казарм и направились к восточной городской стене. Даже отсюда был слышен звон клинков и тонкие крики раненых. — Я, пожалуй, уже достаточно нагляделся, — сказал, останавливаясь, Зибен.
— Дело твое, — с холодной улыбкой ответил Друсс.
— Там позади остался храм, который я хотел бы посмотреть. Знаешь, тот, с белыми конями.
— Да, помню.
Они вернулись к большой площади, где стоял увенчанный куполом храм. Вокруг купола были расставлены двенадцать искусно изваянных статуй ставших на дыбы лошадей, в три раза больше натуральной величины. Входом служила огромная арка с раскрытыми дверьми Из полированной меди и серебра. Путники вошли внутрь. В куполе было семь цветных окон, и лучи света из них скрещивались на высоком алтаре. На скамьях, по оценке Зибена, могла бы разместиться тысяча человек. Взглянув на алтарь, он увидел там золотой, украшенный драгоценностями охотничий рог. Поэт устремился туда.
— Эта вещь стоит целое состояние.
— О нет, — ответил чей-то низкий голос, — он не имеет цены.
Зибен оглянулся и увидел жреца в одеждах из серой шерсти, вышитых серебром. Жрец был высок, а бритая голова и длинный нос делали его похожим на птицу.
— Добро пожаловать в святилище Паштара Сена.
— Должно быть, здешние горожане очень добродетельный народ, — молвил Зибен. — Этот рог мог бы сделать человека богачом.
— Не совсем так, — с легкой улыбкой ответил жрец. — Возьми его в руки!
Зибен повиновался, но его пальцы встретили воздух. Золотой рог, столь весомый на вид, был всего лишь образом.
— Невероятно! — прошептал поэт. — Как это возможно?
— Паштар Сен сотворил это чудо тысячу лет назад. Он был поэт и ученый, но также и воин. По преданию, этот рог вручила ему богиня Сирис в награду за его доблесть. Паштар Сен поместил его здесь — и как только он выпустил рог из руки, тот стал таким, как вы видите.
— И для чего же служит этот рог?
— Он имеет целебные свойства. Бесплодные женщины будто бы излечиваются, если лягут на алтарь поверх рога. Тому были примеры. Говорят также, что раз в десять лет рог становится осязаемым и тогда способен вернуть человека из царства смерти либо вознести его дух к звездам.
— Ты когда-нибудь наблюдал это?
— Нет, хотя служу здесь уже тридцать семь лет.
— Чудеса. Как окончил свои дни Паштар Сен?
— Он отказался сражаться за императора, и тот посадил его на железный кол.
— Не слишком хороший конец.
— Да, но он был человеком твердых убеждений и полагал, что император не прав. Вы приехали, чтобы сражаться за Вентрию?
— Нет, мы просто путешествуем.
Жрец повернулся к Друссу:
— Твои мысли далеки отсюда, сын мой. Тебя что-то гнетет?
— Его постигло большое горе, — поспешно ответил Зибен.
— Он потерял любимую? Да, понимаю. Хочешь поговорить с ней, сын мой?
— О чем ты? — проворчал Друсс.
— Я мог бы вызвать ее дух, и ты обрел бы покой.
— Ты правда это можешь? — шагнул к нему Друсс.
— Попытаюсь. Следуйте за мной. — Жрец прошел сквозь заднюю половину храма и провел их по узкому коридору в маленькую каморку без окон. — Оружие вы должны оставить снаружи.
Друсс прислонил Снагу к стене, а Зибен повесил перевязь с ножами на топорище. В каморке стояли два стула, один против другого. Жрец сел и пригласил Друсса занять другой стул.
— Это место покоя и гармонии. Здесь не произносят грубых слов — здесь молятся и мыслят о хорошем. Так ведется уже тысячу лет. Прошу вас помнить об этом, что бы ни случилось. А теперь дай мне руку.
Жрец взял руку Друсса и спросил, кого тот желает вызвать.
Друсс сказал.
— А твое имя, сын мой?
— Друсс.
Жрец смочил языком губы и несколько минут просидел с закрытыми глазами, а после заговорил:
— Взываю к тебе, Ровена, дитя гор. Взываю к тебе от имени Друсса. Взываю к тебе через просторы небес и через земные долины. Приди, где бы ты ни была — в темных глубинах земного океана или в бесплодных пустынях ада.
Сначала не произошло ничего — потом жрец вскрикнул и обмяк на стуле, уронив голову на грудь.
Рот его открылся и произнес:
— Друсс! — Голос был женский, и Зибен вздрогнул, а с лица Друсса исчезли все краски.
— Ровена!
— Я люблю тебя, Друсс. Где ты?
— В Венгрии. Я приехал за тобой.
— Я здесь и жду тебя. Ах нет, все исчезает… Друсс, ты слышишь меня?
— Ровена! — закричал Друсс, вскочив на ноги.
Жрец вздрогнул и очнулся.
— Прости, — сказал он. — Я не нашел ее.
— Я говорил с ней. — Друсс рывком поднял жреца на ноги. — Верни ее!
— Не могу. Здесь никого не было! Она не пришла!
— Друсс, пусти его! — вскричал Зибен, схватив друга за руку.
Друсс отпустил жреца и вышел вон.
— Не понимаю, — прошептал жрец. — Никого ведь не было!
— Ты говорил женским голосом — и Друсс его узнал.
— Это очень странно, сын мой. Когда я говорю с умершими, я всегда слышу их слова, а теперь я точно спал.
— Ладно, не волнуйся. — Зибен стал рыться в кошельке, ища серебряную монетку.
— Денег я не возьму, — с застенчивой улыбкой сказал жрец. — Однако я обеспокоен и хотел бы понять, что произошло.
— Друсс тоже хотел бы, я уверен.
Друсс стоял у алтаря, пытаясь схватить золотой рог. Он сосредоточился, мышцы его напряглись.
— Что ты делаешь? — осторожно спросил Зибен.
— Жрец сказал, что он способен возвращать мертвых.
— Да нет же, дружище. Это всего лишь легенда. Пойдем отсюда. Отыщем где-нибудь таверну и выпьем.
Друсс грохнул кулаком по алтарю, но золотой рог остался на месте.
— Не хочу я пить! Хорошая драка — вот что мне нужно. — Он схватил топор и ринулся вон из храма.
К Зибену подошел жрец.
— Боюсь, мои благие намерения пропали втуне.
— Ничего, отец, он переживет. Скажи, что тебе известно об одержимых демоном?
— Слишком много и слишком мало. Ты думаешь, что тобой владеет демон?
— Не мной, Друссом.
Жрец покачал головой:
— Будь это так, я почувствовал бы, когда коснулся его руки. Нет, твой друг сам себе господин.
Зибен присел на скамью и рассказал жрецу обо всем, что видел на палубе корсарской триремы. Жрец выслушал его и спросил:
— Как к нему попал этот топор?
— По наследству, насколько мне известно.
— Если демон и существует, сын мой, он, полагаю, прячется в топоре. На старинное оружие часто накладывали чары, чтобы придать его владельцу сил или хитрости. Иные клинки способны даже врачевать раны — так говорят. Приглядись к его топору.
— Если оно даже и так, то ведь в бою это Друссу только на пользу?
— Если бы, — покачал головой жрец. — Зло существует не затем, чтобы служить, но затем, чтобы властвовать. Если в топоре сидит демон, у него должна быть история — темная история. Расспроси Друсса. Когда ты услышишь историю топора и его хозяев, ты поймешь мои слова.
Зибен поблагодарил жреца и покинул храм. Друсса нигде не было, и поэт не имел желания приближаться к городской стене. Идя по опустевшему городу, он вдруг услышал звуки музыки. Заглянув за решетчатую калитку, он увидел в саду трех женщин. Одна играла на лире, две другие пели нежную любовную песню. Зибен вошел в сад и сказал:
— Добрый день, прекрасные дамы. — При этом он пустил в ход самую обольстительную свою улыбку. Музыка оборвалась, и все три уставились на него. Они были совсем юны и очень красивы — старшей, на взгляд Зибена, не больше семнадцати. Глаза и волосы у нее были темные, губки пухлые. Младшие, чуть меньше ее ростом, были светловолосы и голубоглазы. На них были платья из блестящего атласа — на старшей голубое, на младших белые.
— Вы пришли к нашему брату, сударь? — спросила темненькая, вставая со скамьи и кладя на нее лиру.
— Нет, меня привлекли сюда ваша сладостная музыка и нежные голоса. Я чужестранец, поклонник красоты, и могу лишь благодарить судьбу за прекрасное видение, которое здесь узрел.
Младшие рассмеялись, а старшая лишь улыбнулась уголком губ.
— Красивые слова, сударь, гладко сказанные и, несомненно, врученные назубок. Они точно затупившееся оружие, много раз бывавшее в деле.
Зибен поклонился.
— Вы правы, госпожа моя, я имел честь и удовольствие замечать красоту везде, где бы ни находил ее, воздавать ей должное и преклонять перед ней колено, но это не делает мои слова менее искренними.
Девушка улыбнулась более открыто, а потом и рассмеялась.
— Вы негодник, сударь, и большой повеса, и в былые времена я велела бы слугам вытолкать вас вон. Но раз уж у нас война и развлечься совершенно нечем, оставайтесь — но лишь до тех пор, пока будете нас веселить.
— Готов служить вам чем могу, прекрасная госпожа, — и словом, и делом. — Она не покраснела при этих словах, хотя младшие залились краской, и Зибену это понравилось.
— Пообещать можно что угодно, сударь, но, думаю, у вас поубавится хвастовства, если вы узнаете, как развлекались мы в недавнем прошлом.