Пройдя наконец сквозь все сто тридцать семь слоев сна, как и учил Мудрец с душой юноши, О миновал миры страха, желаний, сомнений, удивлений, страсти, мудрости, силы и еще много других и приземлился на обе ноги в Императорском дворце в Киото, где вечно цветет вишня и где иероглифы возникают прямо в воздухе, подчиняясь энергии ци изощренных каллиграфов.
Снилось О что стал он самим Императором, Прямым потомком Божественной Аматерасу, Столпом Империи, Кровным братом Великих Островов, Победителем варваров, чья Длань крепко держит материк за горло. Такое превращение нисколько не удивило скромного трактирщика, так как он понял, что на самом деле всегда был Императором, которому каждую ночь снилось, будто он трактирщик в заброшенной деревне, где люди больше смахивают на волосатых обезьян, чем на верноподданных. Тем не менее, Император не жаловался придворному лекарю, так как находил это забавным и поучительным оказаться на время в шкуре самого ничтожнейшего слуги, проникнуться его мыслями и заботами, мелкими страстями и незамысловатыми развлечениями, вкусить простой народной пищи, пожить простой народной жизнью, о которой столь поэтично написал великий Хирогата Тэннай.
По утрам Император рассказывал Императрице о своих ночных приключениях, и она аккуратно записывала их в свой дневник, чтобы за завтраком почитать избранные места придворным дамам, принцам и доблестным рыцарям. Истории пользовались большой популярностью, и Император, находясь в особенно хорошем расположении духа, предлагал послать кого-нибудь по дороге между Киото и Нагасаки, в его снах почему-то сожженным, отыскать ветхий, заброшенный трактир и наградить О десятью мерами риса и солода, чтобы его пиво пахло не так отвратительно, что даже во сне его господин чувствовал тошноту.
Каждую историю Император заканчивал притчей о мудреце и бабочке, отчего придворные послушно впадали в грустную задумчивость о хрупкости окружающего их мира, нервно обмахивались веерами и читали сочиненные в этот момент трехстишья. Императрица, как самая тонкая ценительница поэзии, выбирала победителя импровизированного турнира и преподносила тому веточку своих любимых орхидей.
Жизнь жалкого трактирщика настолько плотно вошла в жизнь Императора, что он отказывался утверждать смертные приговоры провинившемся подданным и сквозь пальцы смотрел на похождения принцев, легкомысленно разбрасывающих свое семя в лона мягко говоря не слишком достойных дам. Императрица увещевала его строже смотреть на приемах в сторону наследника, или хотя бы прикрывать довольную улыбку веером, когда зачитывался длинный свиток жалоб, на что Император всегда соглашался, как соглашался на уговоры жены приобрести самые дорогие и редкие свитки из собраний попавших по тем или иным причинам под меч палача самураев.
Он знал, что Императрица мало спит по ночам, просиживая над книгами до самого рассвета, уносясь мыслями в далекие и волшебные края, вновь и вновь представляя себя молодой и наивной Аматерасу, еще не потерявшей свои глаза и творящей из собственной крови самую прекрасную страну на свете. Рассказывая свои сны, Император часто шутил, что по ночам Империя оказывается предоставленной самой себе, так как ее божественные правители покидают незаметно дворец и улетают в вымышленные миры, на что грозный сегун Томага с улыбкой отвечал, что сам он никогда не спит и не выпускает меч из рук от заката до рассвета, и Семья может быть спокойна за сохранность страны в их отсутствие. Все обычно смеялись над этой надоевшей шуткой, а Томага осматривался кругом из-под густых бровей, словно пытаясь отыскать того, чей смех не слишком искренен.
Военный правитель был еще одной причиной, почему Император столь любил свои сны. Нет, он нисколько не боялся сегуна, в конце концов история вражды домов Тайра и Минамото дали прекрасный урок зазнавшимся подданным, что и Императорский дом умеет побеждать своих врагов не мечом, не пикой и не грубой силой, а лишь словом и интригой. За спиной Томага стояла целая очередь претендентов на его место с уже занесенными мечами над его головой и только ждущих доброжелательного взгляда Императора в их сторону.
Сегун это прекрасно понимал и ценил расположение двора. Хочешь держать кур в безопасности - спусти с цепи злобного пса. Но с другой стороны, военный правитель говорил вполне справедливые вещи, против которых и Императрица не находила возражений. Нашествие варваров показало уязвимость Империи. Море, божественный ветер, самурайская доблесть пали под ударами загадочного народа с узкими глазами, кривыми саблями, маленькими лохматыми лошадями и луками, чьи стрелы шутя пробивали самую крепкую броню.
Их войска применяли неведомую и дикую тактику - нападая всей массой и отступая всей массой, презирая воинский этикет и искусство фехтования. Пока самурай, воспитанный в духе бусидо, выбирал себе достойного противника среди одинаковых, как горошины в стручке, дикарей, согласно правилам раскланивался и приглашал сразиться, ему уже сносили голову или накалывали на пики. Сколько достойных ветвей благородных дерев отсекли враги, прежде чем великий Минамото Есицунэ не ввел такие же правила боя и не разработал эффективную тактику противостояния континентальным варварам! А ведь те почти дошли до Киото, и со стен дворца в те дни можно было видеть огни костров их лагерей, а осадные орудия сожгли почти весь пригород столицы.
С тех самых пор многое изменилось. Тогда потомки Божественной Аматерасу победили, принеся в жертву земле жизнь целого поколения. Спокойствие Империи было оплачено на много лет вперед, и отец Императора - Хотамото, и сам Император надеялись на спокойные времена правления, где даже многочисленные внутренние усобицы между враждующими домами не могло сравниться с нашествием.
Однако странные вести стали приходить с восточного побережья, оттуда, где море простиралось до самого края земли и первосоздания нежились в его глубинах. Но оказалось, что море все-таки где-то кончается и там вновь начинается суша - так утверждали высокие белые варвары, чьи громадные корабли, ведомые неведомой силой и не зависящие от прихоти ветра, несколько раз приставали к берегу. И вооружены они были не кривыми саблями и не дальнобойными луками, а загадочными металлическими палками разной длины, изрыгающими огонь и метающими железные кусочки на громадные расстояния.
Видимо верными были множественные предзнаменования, когда в императорских прудах выловили водяного, пожиравшего карасей, а в море снова видели жуткого капамуридако, раскинувшего щупальца и изрыгающего белое, гнилыми глазами смотрящего на луну, и чьи мысли настолько ужасны, что люди впадают в тоску и перегрызают друг другу горло.
Угроза была не в самих варварах. Мирный период в Империи и разумные сегуны позволили скопить достаточно средств, чтобы противостоять даже самому изощренному и невоспитанному врагу. К тому же, как доносили лазутчики, западные варвары оказались падучи на золото, драгоценные камни и женщин. Их собственные верования ограничивали телесные наслаждения до неприличия, и широта взглядов девушек Империи на то, что допустимо между мужчиной и женщиной, шокировало и околдовывало их, а искусство любви превращало даже служителей восточных богов в послушных и болтливых ягнят.
Золотые же слитки лишали разума и самых воздержанных варваров, и они готовы были уступить за них секрет огнестрельного оружия и самодвижущихся кораблей. Презренный народ, не ведающий понятия чести и долга, готовый предать своих богов ради шлюхи из веселых кварталов и куска никому не нужного металла! Нет, не в них самих таилась опасность. Опасность жила в душах подданных Империи, потомков и слуг Слепой Богини, готовых отойти от тысячелетних традиций, забыть свой долг перед предками, променять древний уклад на свою жизнь.
Окунаясь в собственные сны и грезы, превращаясь на короткую ночь в ничтожного трактирщика из безымянной деревни, Император наслаждался простотой и незамысловатостью жизни, прикрытой теплым одеялом Империи от всех внешних невзгод, подчиненной только природному круговращению - от лета к зиме и от рождения к смерти. Даже скука глупой деревенщины, желающей увидеть мир на обеих концах заброшенной дороги, скорее всего была отражением сомнений самого Императора, отравленного пониманием, что в своей мудрости и могуществе Богиня создала мир гораздо огромнее, чем об этом думал избранный ею народ. Цель ее замысла таилась в тумане, но не признавать его существования было нельзя. Хрупкая и прекрасная раковина дала трещину, и мудрому моллюску пришла пора искать другую, может быть не такую красивую, но крепкую и просторную.
Западные варвары сломали навсегда традицию бусидо, одного из столпов воинского могущества Империи, ограничивающего власть и воинственность самураев. Тактика массовых, крупных сражений положила конец ценности индивидуальной доблести, владения мечом и презрения к рекрутам. Минамото Есицунэ вынужден был заплатить очень дорогую цену за победу, положив в ряде неудачных сражений почти все самурайское сословие Империи и призвав на помощь презренных торговцев, селян и монахов.
Западные варвары сломали навсегда традицию бусидо, одного из столпов воинского могущества Империи, ограничивающего власть и воинственность самураев. Тактика массовых, крупных сражений положила конец ценности индивидуальной доблести, владения мечом и презрения к рекрутам. Минамото Есицунэ вынужден был заплатить очень дорогую цену за победу, положив в ряде неудачных сражений почти все самурайское сословие Империи и призвав на помощь презренных торговцев, селян и монахов.
Война перестала быть наградой и превратилась в повинность. Опустевшие города и деревни ужаснули тогдашнего Императора и заставили его просить прощение за принесенные в жертву узкоглазому воинству жизни своих подданных. Сегодня подобный выбор стоял и перед теперешним Императором. От него не скрыться в своих снах, не спрятаться в садах и не забыться в объятиях самых прекрасных наложниц.
Но, к сожалению, он не чувствовал себя готовым к очевидному решению. Призвать добровольно восточных варваров?! Одарить их золотом и женщинами?! Научиться создавать оружие и корабли?! Это было невозможно. Лучше потерять жизнь, чем потерять собственное лицо. Что ж, они поступились самурайской честью, так надо использовать эти горькие плоды до самого конца, до последней капли выжать, высосать и выбросить.
Томага прав и Император понимал это. В своем преклонении перед традициями предков и жестокости к тем, кто их нарушал, сегун превосходил всех остальных претендентов на свое место и во многом поэтому ему сохранялась жизнь и прощались дворцовые интриги. А раз он прав, то надо найти в себе силы, чтобы исполнить все так, как того требует обветшалая, изношенная традиция. Простолюдины никогда не поймут ее мудрости, внутреннего сосредоточения, это как чайная церемония, где простота и обыденность открывают невидимые грани мира, погружают в невыразимый даже самыми сложными словами замысел Аматерасу и даруют понимание ничтожной травинки у порога садового домика.
Император притронулся губами к тонкой фарфоровой чашке, собравшей весь дневной свет и мягко сияющей в полумраке, и словно дождь пролился на запыленное окно и изнывающую от жары природу - зелень деревьев оттенила синеву неба, небрежный росчерк пера по тонкой бумаге ухватил скрытое очарование момента, а долгожданное решение наконец-то было принято сердцем.
- Пригласите господина Томагу, - попросил Император, любуясь своим рисунком. Он определенно удался и соединил в себе естественность, спонтанность, сомнение, переходящее в уверенность, жалость и жестокость рвущихся к небу могучих дубов. Деревья согласно шумели листвой и Император пожалел, что рядом нет Императрицы, или Нэко-тян - его новой, молоденькой наложницы, чья изумленная непосредственность вдыхала в него самого юность жизни. Определенно лучший рисунок.
Томага видимо ждал его приглашения где-то поблизости, так как пришел быстро, насколько позволяли этикет и его больные ноги. Церемония не предусматривала этого, но Император, находясь в самом прекрасном настроении, сделал легкий жест, и сегун прошел в домик. Без своих знаменитых мечей сегун чувствовал себя слегка неловко, собственно поэтому он и не любил подобных аудиенций, предпочитая действовать через доверенных лиц.
- Что вы можете сказать об этом? - спросил Император Томагу, протянув ему рисунок.
- Великолепно, мой господин, - ответил тот. - Росчерк пера как удар меча должен быть короток, эффективен и одинок. Искусство каллиграфии очень похоже на искусство войны - победа требует скупости.
- Но не сейчас, - заметил Император.
- Да, не сейчас, - легко согласился Томага, - но поверьте, я рассчитал все тщательно и пожертвовал многим. Я прошу только самое необходимое.
- Я подписал ваше прошение, - сказал Император. - Но скажите мне откровенно - как человек, понимающий стратегию, - неужели вы верите, что все можно вернуть назад? Заставить вновь цвести вишню?
Томага задумался. Император терпеливо ждал, рассматривая оставленную на столике чашку с недопитым чаем. Не слишком ли многого он требует от сурового воина, чья жизнь сосредоточена в его мече, а своим наложницам он декламирует избранные цитаты из Хагакурэ?
- Позвольте, мой господин, рассказать вам одну историю?
Император кивнул. Однако...
- Когда великого полководца Тайра Еритомо попросили привести пример величайшей воинской доблести, он долго перебирал в уме имена рыцарей древности и нового времени, колеблясь в выборе достойнейшего, и в конце концов сказал, что величайшей воинской доблестью обладает улитка, ползущая медленно вверх по склону горы. Она упорно движется к недостижимой цели и медленно сопротивляется однажды выбранному пути. Так и воин, выбравший путь смерти, должен понимать недостижимость его идеалов и противостоять соблазну войны. Доблесть творится не на поле боя, а в сдержанности и милосердии. Так меня учили. Ничего нельзя вернуть назад и выбранный путь уже ведет нас к неведомой цели. Но нет ничего плохого в том, если мы будем идти по дороге медленно, пользуясь любым удобным случаем, чтобы остановиться.
Император захлопал в ладоши.
- Достойный ответ.
Да, достойный ответ. Нам нравятся красивые слова и мудрые истории, словно в пустых фразах и содержится весь мир. Говорят (опять - говорят!) бог восточных варваров создал все своим словом, неудивительно что ему потом пришлось пожертвовать своим сыном и влить в слово живую кровь. Ничто не создается воздухом и ничто им не уничтожается. Коан Томаги забавен и, может быть, даже мудр, но он лишь только начало и война покажет сколько в нем правды, сможет ли он удержать в прихотливых фразах всю пролитую кровь.
- Благодарю, мой господин.
Томага ушел к своим мечам и войне. Решение принято и восточные варвары вскоре узнают, что такое атака панцирной конницы. Их оружие эффективно, но слишком медленно. Сегун не колеблясь накормит его вдоволь свежим мясом, чтобы оно захлебнулось и замолчало... Насколько долго? Никто не подскажет ответ. Слепая Богиня не лишила себя языка, но дала обет молчания. Она слышит вопросы и внимает молитвам, но рот ее запечатан...
Неведомыми путями кобыла все-таки вывезла О к трактиру. Пару раз на дороге неумелый наездник упал, не в силах вырваться из липких объятий дремоты, очень похожие на объятия Тян, считающей, что в основном на этом покоятся отношения между мужчиной и женщиной. О как-то слышал от старухи, что самураи умеют мочиться на полном скаку и не слезая со своего коня, но что до него, то ему была затруднительно даже на смирной лошади, да на прямой дороге досмотреть удивительно яркий сон в котором он предстал самому себе Императором.
Потирая ушибы и еще не совсем отойдя от видений, О с изумлением осматривал ветхий трактир, падающие ворота с почерневшими резными стойками и злыми ками, восседавшими на самом верху. Из-за ширмы, расписанной поблекшими журавлями, доносился довольный храп Тян - из-за отсутствия хозяина она решила рано не вставать. Обиженные куры бродили по двору и тыкались в пустые кормушки. Воняло передержанным пивом и лесом.
Будь О самим собой, он не медля бы взял палку и погнал глупую и ленивую девчонку на работу, поддавая ей по тощему заду и кривой спине, но проклятый сон определенно околдовал его. Он привязал кобылу к изгороди, распинал голодных птиц и уселся на порог, прислушиваясь к женскому храпу.
Трактирщик никак не мог разобраться в собственных ощущениях и воспоминаниях - духи леса тщательно перемешали их и сложно было понять - где кончается ничтожный простолюдин О и начинается Император. Или наоборот? Однако взболтанные чаинки постепенно осаживались на дно, голова О очищалась и согревалась поднимающимся солнцем, свежим ветерком, яркие воспоминания выцветали и рассыпались подобно песку и их теперь уже нельзя было отличить от впечатлений от сказок старой ведьмы.
О закурил, грустя над навсегда покинувшим его сознанием собственной значимости и выдуманности окружающей сейчас жизни с трактиром, храпом, курами и Тян. Повседневные заботы пролезали в голову, словно хитрые крысы в амбар (загнать кур, отдубасить Тян, напоить и покормить лошадь, подмести двор), но окружающий мир еще не приобрел в полной мере плоть и кровь творения Великой Аматерасу, и поэтому О никак не мог преодолеть собственное бессилие, загасить трубочку, загнать кур, отдубасить Тян...
Старик, возникший в проеме распахнутых ворот, готовых упасть от ветра на голову проходящего под ними, был самым обычным и сослепу О решил, что это Дзе заявился в такую рань, чтобы похмелиться после вчерашней пьянки.
- Здравствуйте, уважаемый, - поклонился гость и трактирщик окончательно убедился, что это не Дзе - таких слов тот отродясь не произносил и вряд ли знал.
- Заходите, - пригласил О старика, торопливо выбивая трубочку и отыскивая глазами палку поувесистее, чтобы лентяйка Тян сейчас же не только забегала, но и залетала. - Я приготовлю вам воды и покушать.