— Нет, еще не найден, — сказал Тихонов. — А вы здесь в командировке?
— Я буду на следующей неделе защищать диссертацию. В институте усовершенствования врачей.
— А какая тема вашей диссертации? Разумеется, если это не секрет?
— Какой там секрет! — рассмеялся Попов. — Я занимаюсь исследованием воздействия ионизирующего излучения на эндокринную систему.
— Любопытно, — заметил Тихонов. — Так сказать, открытия на грани наук?
— Вообще-то да, — сказал Попов. — Здесь медицина весьма перспективно смыкается с физикой.
— И что главнее?
— Я человек заинтересованный, мне свою работу хвалить вроде неудобно, но думаю, что это одна из самых интересных и малоисследованных областей медицины…
Попов выключил электрический чайник, снял с него небольшой фарфоровый — для заварки, налил Тихонову ароматный янтарно-коричневый напиток.
— С собой возите? — с улыбкой кивнул Стас на чайники.
— Аз грешен, без чая дня прожить не могу, а в буфете разве чай?… — немного смущенно отозвался Попов и положил в блюдечко варенье для Тихонова. — Так вот, эндокринная система руководит всем обменом веществ в организме…
— Проходили… — сказал Тихонов без особого энтузиазма.
— …Было замечено, — с увлечением продолжал Попов, — что облучение способно вызвать резкие изменения обмена веществ и это можно использовать в лечебных целях, при раке например. — Попов расстегнул объемистый портфель, достал из него огромную рукопись и раскрыл ее на какой-то весьма сложной схеме. — Вот из этих таблиц видно, что облучением гипофизарно-гипоталамической области у молодых животных можно резко замедлить рост и созревание…
— Лихо, — сказал Стас, сообразивший, что, если он хочет успеть вернуться сегодня на Петровку, надо увести Попова немного в сторону от излюбленной темы. — А ваша супруга тоже врач?
— Да-а, — удивленно посмотрел на Тихонова поверх очков Попов. — Она хирург, на «скорой помощи» работает… Служба у нее тяжелая — мотается вот вроде тех, что тогда на пустырь выезжали…
Тихонов поторопился задать следующий вопрос:
— А почему в тот вечер, когда вас на пустырь пригласили, пошли вы, а не ваша жена — ведь ей это по роду деятельности ближе?
— Как же она могла пойти, когда ее в тот вечер и в Москве-то не было? — сказал Попов.
— Как не было?
— Видите ли, какая тут история — мне ведь еще пятого февраля надо было защищаться. Но неожиданно заболел профессор Перемогин, а он у нас не только признанный корифей этой проблематики, но и мой официальный оппонент. Решили защиту на две недели перенести — до его выздоровления. А жена сейчас в отпуске, приехала поддерживать во мне «моральный дух». Она и говорит: раз так, давай-ка я пока, до защиты, вернусь домой, чтобы надолго ребят без надзора не оставлять. Ну, и уехала — только вчера вернулась. А из гостиницы мы ее и не выписывали, чтобы тут пока кого-нибудь не подселили: добивайся потом отдельного номера!
— По-о-нятно! — протянул Стас. — Так, значит, в день убийства вашей жены в Москве не было?
— Ну, конечно же! — раздосадовался его несообразительностью Попов. Он налил Тихонову еще чашку чая, в синее блюдечко с надписью «Общепит» добавил несколько ложек вишневого варенья. — Угощайтесь, угощайтесь, свое как-никак варенье-то…
— Спасибо. — Тихонов придвинул к себе чашку, небрежно спросил или просто подумал вслух: — От работы вас оторвало то происшествие…
— Как раз нет, — покачал головой Попов. — Я, наоборот, решил сделать передышку, попросил горничную включить в холле телевизор и смотрел «Кинопанораму». А она тем временем в номере убиралась… Так что меня прямо из холла вызвали… — Попов ненадолго замолчал, потом, по-видимому, его кольнула какая-то неприятная мысль, и он с подозрением посмотрел на Тихонова. — А если бы и от работы… какое это имеет значение — там ведь человек пострадал!..
— Что вы, что вы, доктор, — поспешил успокоить его Тихонов. — Я не к тому вовсе… Конечно же, надо было сразу… — И перевел разговор на новые рельсы, кивнув на стоявший в углу футляр от ружья: — А вы, Александр Павлович, охотник?…
Попов оживился. Он встал, подошел к футляру, щелкнул кнопками и с нескрываемым удовольствием достал охотничье ружье — новенькое, блестевшее воронением и свежим лаком.
— Охотник, любитель оружия и, не буду скромничать, неплохой стрелок к тому же! — сказал он гордо, и, если бы в его глазах не светилось счастье коллекционера, добывшего вожделенную вещь, его слова прозвучали бы хвастовством.
— Это «ижевка», ИЖ-58! Ах, красавица… — Он передал Тихонову ружье. — Ложа ореховая, посмотрите, какая великолепная резьба по дереву! А? К тому же двустволка!
— М-да, оружие серьезное, — сказал Тихонов, внимательно осмотрев ружье. — Но оно ведь не нарезное, гладкоствольное?…
— Ну и что же, что гладкоствольное! — возмутился было Попов и тут же объяснил снисходительно: — Зато калибр — двадцать восемь, медведя положить можно!
— Да у вас разве в Кинешме медведи встречаются? — с сомнением спросил Тихонов.
Попов пожал плечами:
— Вообще-то про медведей я не слыхал. Но все-таки приятно.
Тихонов встал:
— Спасибо за чай, варенье и беседу.
— Да что вы! — замахал руками Попов. — И того и другого — сколько угодно. А жена вот-вот из города вернется — тогда разговоры наши до полуночи продлятся. — Попов весело засмеялся. — Заходите.
— Очень возможно, что я вас еще побеспокою. Вы уж извините…
2Тихонов набросал карандашом схему и протянул Шарапову:
— Вот, посмотрите, Владимир Иванович. Эксперты утверждают, что выстрелить могли только из этих трех окон — номера пятьдесят восемь, пятьдесят девять и окно лестничной клетки. В номере пятьдесят восемь проживают инженер-строитель из Львова Козак Лев Алексеевич и главный бухгалтер из Кромска Лагунов Дмитрий Михайлович. В пятьдесят девятом номере — врач из Кинешмы Александр Павлович Попов с супругой. Все они проживали в своих номерах и в прошлый понедельник. И кто-то еще, нам не известный, мог выстрелить из третьего окна, на лестнице.
— Соображения?
— Козака и Лагунова я еще не видел — они со своими командировочными радостями возвращаются около пяти. С Поповыми разговаривал.
— Что-нибудь интересное есть?
— Есть. Варенье. Любите вишневое варенье?
— Чего-о?
— Варенье, говорю, вкусного целое ведро есть. Приглашали еще заходить.
— Тебя все на сладкое тянет, — ухмыльнулся Шарапов. — А кроме варенья, что интересного?
— Он в институт усовершенствования приехал, диссертацию защищать, а докторша — болеть за него. Я специально для вас даже записал тему диссертации — запомнить не смог. Тихонов достал записную книжку, полистал и важно объявил: — «Состояние гипоталамо-гипофизарно-тиреоидной системы при воздействии ионизирующего излучения». Во как!
— Что ж, тоже красиво. Гипоталам был бог, кажется?!
Тихонов захохотал:
— Бог был Гименей, которому пели эпиталаму.
Шарапов неожиданно разозлился:
— Что ты ржешь, как жеребец? Некогда было мне эту ерунду древнюю изучать. Ты после учебы с девчонками в оперы ходил да на танцы, а я учебники на дежурствах между операциями читал. Ты еще лейтенантских звездочек не нюхал, когда я «Почетного чекиста» получил! Ишь, тоже еще Леверье отыскался…
— Владимир Иванович, не воздвигайте искусственной проблемы отцов и детей!
— Тоже мне ребеночек! Животик не болит от вишневого варенья? Я ж тебя знаю — сметал, наверное, полведра?
— Ну-у, Владимир Иванович, вы не правы. Я же сластей вообще не ем!
— Ладно, ладно, давай дальше.
— Дальше — окно на лестнице. Вот окно это мне не нравится. Лестничная клетка находится в конце коридора, и выход на нее — из бокового прохода. Этакий аппендикс. Площадка из коридора не просматривается. Лестницей пользуется в основном обслуживающий персонал — горничные, монтеры, слесари. По существу, это черный ход. Выходит он во двор гостиницы. Дверь внизу обычно запирают в десять вечера. Наверху лестница переходит в чердачную площадку. Дверь на чердак заперта и была когда-то опломбирована. На петлях висят обрывки проволоки, а в углу я отыскал смятую пломбу. Пол там очень запылен, и на бетоне нечеткие следы ног. Перекопали мы чердак сверху донизу, но ничего не нашли. Отпечатки следов на всякий случай мы сняли. Надеялся я все-таки стреляную гильзу найти — нет, ничего. Сейчас поеду беседовать с Козаком этим и с Лагуновым. А лестницей еще придется заняться…
3— Я вам объясню, из-за чего произошло убийство, — сказал Козак. — Не надо быть всевидящим пророком, чтобы объяснить, из-за чего могли убить молодую интересную женщину. Любовь. Да, да, любовь! Это страшная штука, должен вам заметить. Меня самого однажды чуть не убили из ревности.
Тихонов внимательно смотрел на него: Козак был чрезвычайно наряден, мал ростом и невыносимо энергичен. Он без устали катался по небольшому номеру на своих коротких ножках, ловко обходя все препятствия на пути.
— Да-да, я вам серьезно говорю. У меня был такой острый роман в Смоленске. Неповторимая дама! Волшебный экстерьер! Я не женился на ней случайно. Когда я уехал из Могилева в Минск…
— Вы же сказали, что в Смоленске…
— Да, но ведь мне потом пришлось перевестись в Могилев, и она приезжала ко мне. О, эти незабываемые прощания и встречи на вокзале! Я получил тогда строгача с понижением в должности…
— За прощания на вокзале?
— Нет, к сожалению, за встречи, — ловко обогнул тумбочку Козак. — А вы смеетесь? Зря, зря, товарищ Тихонов. Ваше лицо мне симпатично, поэтому я с вами так откровенен. Скажу вам тет-а-тет, как мужчина мужчине: сколько я горел из-за женщин! Как горел, боже мой! С дымом, с треском! Но не могу я бороться с чувством прекрасного в себе!
— И давно вам так тяжело?
— Первый выговор я схлопотал лет двадцать назад. — Козак чуть не налетел на стул.
— Просто вам надо жениться по любви, — сказал участливо Тихонов.
— Ах, милый мой, я уже четырежды был женат по любви.
— Слушайте, Козак, у вас не сердце, а дворец бракосочетаний. Вашу бы энергию да на мирные цели…
— Интерес к женщинам — стимул любого творчества, — обиделся Козак. — Все великие люди были неравнодушны к женщинам — Леонардо да Винчи и Рафаэль, Петр Первый и Наполеон, Пушкин и Толстой. Это же достоверный факт!
— А вы, мол, замыкаете этот славный ряд?
— Я не Рафаэль и не Наполеон…
— Заметил, — кивнул Стас.
— …но и я имею перед человечеством заслуги, — важно сказал Козак.
— По части чего? — вежливо осведомился Стас.
Тут Козак обиделся всерьез. Он полез в шкаф, достал чемодан, из него потертую кожаную папку с надписью «На подпись». Папка распахнулась с треском. Почетные грамоты, благодарности, вырезки из газет свидетельствовали о трудовых успехах инженера-строителя Л. А. Козака. Среди бумаг лежала фотография еще совсем молодой, очень красивой женщины.
— Это моя супруга, — с гордостью сказал Козак.
— Четвертая? — съехидничал Стас.
— Практически, — замялся Козак.
— А теоретически? — как клещ, привязался Стас.
— Видите ли, сложные житейские обстоятельства помешали нам с четвертой оформить брак официально.
— Строгач или понижение? — сочувственно спросил Стас.
— Перебросили в сельское строительство на Львовщину, — вздохнул Козак.
— Там вы и познакомились со своей нынешней, пятой супругой?
— Да, ее папа, мой тесть, — начальник межрайонной конторы «Сельэлектро»…
Стас неожиданно вспомнил, что Львов не так уж далеко от Ровно, куда Таня ездила в командировку. «Пора начинать атаку», — подумал он.
— А ее папа, ваш тесть, намного вас старше?
— На четыре года. А что?
— А то, что я хочу узнать, как вы провели вечер прошлого понедельника.
— Вечер? Прошлого понедельника? — споткнулся Козак.
— Да-да, уважаемый Лев Алексеевич, именно вечер прошлого понедельника.
Козак подумал:
— Часов в пять я уехал из гостиницы. Походил в городе по магазинам, потом поехал к друзьям, в гости.
Говорил он не спеша, и Стас почувствовал, что Козак думает над каждым словом.
— Когда вернулись в гостиницу?
— Было уже поздно, но время я не заметил.
— Сколько времени вы ходили по магазинам?
— Часов до восьми.
— В каких магазинах побывали, если не секрет?
— В Марьинском универмаге, в комиссионном магазине на Октябрьской улице, потом в комиссионке на Колхозной, еще в нескольких… Вот жене сумку купил.
Тихонов взял у него из рук изящную черную сумку, повертел в руках, откинулся в кресле.
— Приятно поговорить с вами, Лев Алексеевич.
— Почему? — насторожился Козак.
— Потому что ваш рассказ напомнил мне один старый, но ужасно смешной анекдот. Разрешите его вам поведать?
— Сделайте одолжение, — растерянно развел руками Козак.
— Вернулся один человек из отпуска и рассказывает друзьям: «Как только, — говорит, — я приехал в Кисловодск, так сразу же пошел на море и искупался». «Позвольте, — говорят друзья, — ведь в Кисловодске же нет моря!» «Так вот, я не знал, что в Кисловодске нет моря, пошел и искупался», — отвечает курортник. Правда, смешно?
— Смешно, — согласился Козак. — Но какое это имеет…
— …отношение? — спросил Стас, перехватив напряженный взгляд Козака. — А такое: вы не знали, что по понедельникам промтоварные магазины в Москве закрыты, — пошли и купили сумку. Смешно?
Это был чистый гол. Козак даже бегать перестал. Он стоял посреди комнаты, нервно вытирая губы концом своего элегантного галстука. Тихонов невозмутимо крутил в руках сумку. Козак решил выкатить мяч в центр и начать игру сначала.
— Простите, я, видимо, перепутал. Да-да, я купил сумку во вторник.
— А к друзьям тоже во вторник ездили?
Козак замешкался на мгновение:
— Не-ет, в гостях я был в понедельник…
— Кто ваши друзья? Где они живут? — Стас достал записную книжку.
— Их фамилия Алешины. Они живут на Юго-Западе.
— Телефон есть?
— Нет. Должны скоро установить.
— Когда вы приехали к ним и сколько там пробыли?
— Около шести. А уехал поздновато.
— Они, наверное, смогут подтвердить, что вы провели у них весь вечер?
Козак заерзал. Он затянул узел галстука до отказа, потом растянул его совсем, расстегнул верхнюю пуговицу горочки, снова подтянул узел.
— Вы сейчас помнете свой прекрасный галстук, — спокойно сказал Тихонов. — Так как же насчет Алешиных?
— Я вам могу поклясться честью, что я провел там весь вечер, но мне бы очень не хотелось, чтобы вы этот факт у них проверяли!
Тихонов удивленно поднял брови:
— Это почему же?
— Вы же интеллигентный человек! Вы же понимаете, что всем всего не расскажешь. Вы же знаете, что ваш приход может быть неправильно истолкован. Представляете, как это звучит для простых людей, где-то немножко обывателей: о друге дома расспрашивают из МУРа! Ведь это же не просто. Это же МУР! Это же звучит как!
— Гордо! — мрачно отрезал Тихонов. — Но доводы ваши я считаю неубедительными. Тем более что честному человечку нечего бояться, если официальное лицо наводит справки во имя закона. Поэтому нам придется вместе поехать сегодня к Алешиным.
— Но это же невозможно! — с отчаянием сказал Козак.
— Возможно. Очень возможно. Я вам это точно говорю, — отозвался Стас.
— Но дело в том, что Алешина сейчас нет дома.
— То есть как? А где же он?
— В командировке, — упавшим голосом сказал Козак.
— А где же вы были тогда?…
— Я же говорю — в гостях у Алешиных.
— Так-так-так, — забарабанил Тихонов пальцами по ручке кресла. — Вы уж формулируйте тогда точно — у Алешиной, а не у Алешиных.
— У Алешиной, — покорно вздохнул Козак.
Тихонов задумался: «Просто смех и грусть берут, когда подумаешь, с чем только не сталкиваемся на работе. Впрочем, это тоже объяснимо. Мы же ходим всегда, как пограничники, вдоль тонкой линии, разделяющей нормальное и извращенное. Но у пограничников — полосатые столбы, распаханная полоса, на ней остаются следы. А мы эти столбы ставим сами и полосу пашем на себе. Поэтому в разговоре нельзя поставить деликатную точку, нельзя на обыске тактично отвести взгляд от чужого белья, нельзя не видеть чужих пороков и слабостей. Как это трудно — иметь большие права, которые в сто раз тяжелей ваших нелегких обязанностей! Но иначе нельзя — мы ставим столбы между людьми и убийцами. Убийство — не абстрактная картина, здесь непонятного и недосказанного быть не может. И кто-то должен копаться в чужой грязи и крови, чтобы не было вообще грязи и пролитой крови».
Тихонов провел ладонями по лицу, будто умывался, потом встал:
— И все-таки, Лев Алексеевич, я должен вас огорчить; к Алешиной нам сегодня придется поехать.
— Но вы убедитесь, что все это ерунда, и сами же потом будете смеяться.
— Может быть. Но, как говорит мой начальник, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий.
Отворилась дверь, и в комнату вошел высокий седой человек. Он подошел к Тихонову, сказал звучным веселым басом:
— Здравствуйте! Лагунов. — И крепким мужицким пожатием стиснул ему руку.
4— …Нет, дорогой мой, у вас архаические представления о нынешней периферии! — сочно захохотал Лагунов. Его лицо красно, крупные черты подвижны, небольшие седые усы вздыблены.
— Небоскребов у нас, на Орловщине, не строят, как на проспекте Калинина, скоростную химчистку налаживают второй год — это все верно. Но вот вы, столичные жители, всегда немного кокетничаете с нами, провинциалами: «Ах, у нас такая спешка всегда, такой ритм жизни бешеный!» Так ритм — что? Уже давно нужны другие категории, другие определения. Я бы сказал, что надо нынешнюю жизнь мерить ее наполнением, насыщенностью… Да и ребята у нас сейчас хорошие растут, грамотнее нас, глубже жизнь знать хотят. Мне тут как-то сын — семнадцать лет парню — говорит: «Папа, а где бы взять почитать Пруста?» Я ему снисходительно так: «Вон в шкафу пятитомник стоит. Прочитай сначала „Фараона“ — отличная вещь». Помолчал мой Алеха, потом говорит: «Папа, я Болеслава Пруса читал, я про Марселя Пруста спрашиваю». Бах! Я чуть со стыда не сгорел. А ведь мы их воспитывать должны. Вот мой сосед Брэдбери читает. Я посмотрел — сложно, конечно, но чертовски интересно… Да, видать, чтобы кого-то воспитывать, надо самому учиться здорово!