– Да не побоку?! – шумел в ответ Григорий. – И исследования продолжу, и свой проект доделаю, и периодику не отодвину и буду участвовать в научном процессе, только параллельно с делом, с делом!
– Я ужасно разочарован, внук! – вдруг ровным тоном заявил Петр Акимович. – Не ожидал в тебе такой слабости и глупости. Столько достичь, иметь блестящее дарование, талант, подавать огромные надежды, и все бросить в один момент по глупой прихоти, – и он тяжело покачал головой. – Не понимаю.
– Это ужасно, дед, что ты меня не понимаешь, – с искренней грустью сказал Григорий. – Я надеялся, что ты меня поддержишь и поймешь. Ну, хоть попробуешь.
– Я попробую, но не сейчас. Сейчас я ужасно расстроен, – ответил устало Петр Акимович и распорядился: – Иди.
И Григорий выскочил из его кабинета, как наказанный незаслуженно и обиженный мальчишка, и, стремительно пронесся через весь дом, вышел на участок, сел в родительскую машину, завел мотор и, развернувшись с возмущенным визгом шин, уехал.
Он все же старался сдерживать себя и осторожно проехал по поселку, но когда выехал на дорогу к трассе, уж тут дал себе волю и притопил педаль газа. Григорий чувствовал, как в груди клокочет почти детская горькая обида и злые слезы подкатывают к горлу.
Кто угодно, только не дед!!
Пусть не поймут все вокруг, пусть что угодно говорят и думают, пусть даже отец не поймет, но только не дед!! Он был уверен, что когда объяснит свои мотивы и желания Петру Акимовичу, изложит последовательно и обоснованно, тот поймет его и поддержит!! Уверен был!
«А я изложил свои мотивы? – вдруг подумалось Григорию. – Я привел весомые аргументы? Я объяснил, что именно меня гнетет и не устраивает и чего мне хочется на самом деле?»
И вдруг отчетливо понял, что он просто кричал, сетовал на положение науки в стране, высказывая возмущение. А о своих выстраданных личных мотивах и желаниях, потребностях реализации таланта никаких аргументов не привел. Получалось, что все, о чем он кричал деду, выглядело так, словно он жалуется, что не может легко и просто получать патенты на изобретения и поэтому уходит из науки. А еще «назло кондуктору пойду пешком!» – мол, из страны не уеду, но и здесь наукой из принципа заниматься не буду!
Так, что ли?
Получается, что так! Хреново получается.
Вершинин скинул газ, медленно подрулил к обочине, остановил машину и, задумавшись, откинулся на спинку кресла.
Первый раз в жизни они так поспорили. Григорий бездарно и непродуктивно что-то доказывал и ужасно расстроил деда.
Не, он так не хочет! Надо помириться и попробовать объяснить все спокойно и обоснованно, так, как это видится ему самому, как всегда учил его дед.
И, развернув машину, Григорий поехал назад.
Он вбежал в дом, первой встретив бабулю, которая шлепнула его накрахмаленной столовой салфеткой, что держала в руке:
– Вы что тут устроили с дедом, а? Что за крик на всю усадьбу? Все гости прослушали скандал в благородном семействе! Позор! – и шлепнула символически еще раз, посмеиваясь и явно глубоко игнорируя любые скандалы и ничуть не смущаясь гостей, услышавших их. – У Петра Акимовича юбилей, а ты такое устраиваешь!
– Все, бабуль. – Он схватил ее в охапку и чмокнул в щечку. – Бегу исправляться и извиняться! – и спросил: – Дед где?
– В кабинете, – пояснила она. – Выходил ненадолго, угрюмый, расстроенный. Поговорил с твоим отцом, потом с Виталием его фирменный кофе попили, и вроде чуть подуспокоился. Но ушел обратно в кабинет.
Григорий стучаться не стал, а решительно распахнул дверь и вошел в кабинет в Петру Акимовичу.
– Дед, прости! – с порога повинился он. – Я наговорил тут тебе всякой фигни, вместо того чтобы спокойно поговорить и объяснить свою позицию, свое решение.
– Ты тоже извини, внук, – поднялся ему навстречу из кресла Петр Акимович. – Я тоже кричать взялся, обвинять.
Григорий сделал два больших шага деду навстречу, и они обнялись, постояли так какое-то время, а потом Гришка, у которого снова подкатил к горлу какой-то комок, вдруг сказал:
– Дед, я тебя люблю. Ты самый замечательный дед на свете. Самый лучший.
А Петр Акимович прослезился, не удержался, как Гриша, и, чуть отстранившись от внука, заглянул ему в лицо и признался в ответ:
– Я тоже тебя люблю, внук. Очень люблю. Оттого и переживаю, и расстраиваюсь безмерно.
– Я понимаю, – кивнул Григорий.
– Ну, ладно, – решительно отстранился от него Петр Акимович, смахнув ладонью выступившие слезы, и предложил деловым тоном: – Давай-ка сядем, а ты обоснуешь свое решение и постараешься убедить меня в своей правоте.
– Давай, – улыбаясь, согласился Григорий.
И он попробовал спокойно объяснить то, что угнетало его, заставляя размышлять и искать свое место в науке, в жизни. О чем он размышлял напряженно ночами, не в силах заснуть.
– Понимаешь, дед, последние несколько лет я все чаще стал ловить себя на мысли, что меня, как барана, загоняют в узкие рамки, в некий коридор, и приказывают по нему идти: вот сказано туда, туда и двигайся и даже не думай куда-то сворачивать, получишь током по башке. Чем больше я анализирую, пытаюсь разобраться в ситуации, тем отчетливей прихожу к выводу, что наука все больше и больше лишается реального смысла. Почитать работы наших ученых, так просто диву даешься, дуреешь от той туфты, что там написана. И защищаются же, и опусы выдают. А на самом деле все, что имеет настоящий, реальный смысл и серьезное направление, что на самом деле необходимо человечеству, все искусственно, но жестко запрещается, а направления закрываются. Взять те же пресловутые альтернативные источники энергии и механизмы, работающие на них. Это должно было серьезно разрабатываться лет тридцать, а то и больше назад, а сейчас уже реально работать и основательно войти в нашу жизнь и экономику. Но любые разработки этого направления объявляются бредом и немедленно пресекаются и изымаются. Тут даже намекать на теорию заговора не требуется: давно и всем понятно, что он есть и кому он выгоден. Как и то, насколько выгодно изничтожить в нашей стране науку как таковую. Возьми, например, тот факт, что из всех технических вузов в девяностые годы были удалены такие дисциплины, как логика и научный анализ. Зачем? А затем, что нас искусственно загоняют в те самые рамки бессмысленных исследований и разработок, которые устаревают еще на стадии моделирования. То есть выпускаются ученые, которые не владеют базовыми навыками того, как выстраивается научный поиск и разработки. Это все равно, что машина без ходовой части – мотор работает, а куда она заедет, ему пофиг: в любые дебри, ей же никто не управляет и не знает как. Базовым навыкам не учат и не прививают, не развивают мозг умением в первую очередь логически мыслить и анализировать. Я вот не поленился, сходил в архив, в библиотеку, взял учебники по этим курсам и проштудировал. Так обалдел, чего нас лишили. Обалдел! Да-а, чего говорить! – он расстроенно махнул рукой. – А всякие бредовые идеи и лжеученые, на которых строятся наши якобы базовые знания! А-а-а! – Снова махнул он от досады рукой. – Последнее время меня это просто задавило, мне порой кажется, что дышать трудно в этих ограниченных рамках. Я не хочу участвовать в процессе нивелирования нашей науки, в сведении ее до простого ремесла из серии «не высовывайтесь».
Они проговорили минут двадцать, и Григорий видел, что дед явно устал и как-то резко осунулся, но все выдвинутые аргументы внука выслушал внимательно и согласился по большей части с ними и под конец разговора спросил:
– Куда-то конкретно собрался или пока раздумываешь?
– Конкретно. Помнишь отцовского друга Дмитрия Балкина? Ну, дядь Митю, с которым мы перегонный аппарат соорудили?
– Помню, конечно, – подтвердил дед.
– Так вот, он на Камчатке монтирует экспериментальную установку получения отопления на базе использования гейзерного тепла. Уникальный проект, и все пока на начальном этапе, есть возможность многое придумать прямо на месте. Он когда в Москву на согласование прилетал, они с отцом у нас дома встречались, и дядя Митя меня активно уговаривал поехать работать с ним, сманивал вовсю. А неделю назад я дал согласие. Он меня уже и в штат научных сотрудников оформил.
– Да, я читал про этот эксперимент, – призадумавшись, вспомнил Петр Акимович. – Интересный проект. Ну что ж, – хлопнул он внука по коленке, – езжай, поучаствуй. Может, ты и прав и твой путь иной, может, и на самом деле тебе необходим такой опыт, как ты говоришь: прикладной. – И напутствовал последним словом: – Только науку не бросай. Изучай периодику, следи за новыми достижениями и открытиями, всегда держи руку на пульсе, выходи на форумы научные в Интернете, а по возможности и посещай лично. И не пасуй перед патентными бюро, а пробивай упорно свои изобретения. – И, поднявшись с дивана с помощью Григория, подхватившего его под руку, закончил наставления: – И защити-таки кандидатскую. Я ее прочитал, достойная работа. Защитись.
Григорий кивнул и спросил обеспокоенно, заметив, что дед как-то вдруг побелел, у него на лбу выступил пот, и вообще он выглядел сильно уставшим:
– Дед, ты в порядке? Ты что, себя плохо чувствуешь?
– Да нет, ничего, – бодрился Петр Акимович. – Просто устал от официальных мероприятий, и жара эта, – и еще более бодрым тоном предложил: – Ну, что, идем обедать и торжественно чествовать меня?
– Идем, – улыбнулся ему Григорий.
И они пошли к выходу, у двери Петр Акимович приобнял внука за плечи и, заговорщицки подмигнув, сказал:
– А хорошо мы так покричали, от души!
– Это точно, – подтвердил внук.
И смеясь, обнимая друг друга, они распахнули дверь, вышли из кабинета и натолкнулись на Павла Петровича и Константина.
– А мы уж испугались, что у вас тихо, – сказал отец Гриши. – Грешным делом подумали, никак вы что-то там замышляете на двоих.
– Бабуля уже объявила обед и послала за вами, – улыбался Константин.
– Ну, вот мы и идем, – сказал ему весело Петр Акимович.
– Пойду руки помою, – извинился Григорий. – А то я из-за руля.
И он отправился в ванную комнату, а Петр Акимович с сыном и внуком Костей направились в столовую.
Григорий мыл руки и улыбался довольно – нет, они все-таки с дедом два сапога пара – проорались, накричали друг на друга, пар скинули возмущенный и давай обниматься. И только потом спокойно, по-деловому, взвешенно и аргументированно разговаривать.
Он вышел из ванной и сразу же услышал перепуганный громкий крик, долетевший из гостиной. Гриша рванул туда и, влетев в комнату, обнаружил пугающую картину – у места во главе стола, где всегда восседал дед, столпились люди, все тревожно галдели, кто-то суетливо доставал и звонил по телефону…
Григорий бесцеремонно протолкался локтями вперед и увидел лежащего на полу деда, возле которого, опустившись на колени, стоял Иван, один из людей органов безопасности, что были приставлены к деду и его лаборатории, который, ослабив уже узел галстука Петру Акимовичу, торопливо расстегивал на нем рубашку.
– «Скорую» вызывайте! – прокричал он, не прерывая своего занятия.
– Я видел «Скорую», когда подъезжал, – молниеносно сообразил Григорий. – К соседке через два дома приехала, – и, обернувшись и заметив брата, крикнул: – Костик, гони к ним, тащи их сюда! Скажи, академику плохо!
Костик, кивнув, развернулся и, протолкавшись сквозь столпившихся людей, рванул за медиками.
– Что с ним? – спросил Григорий у Ивана, опускаясь рядом на колени.
– Сердце, видимо.
– Да какое, на хрен, сердце?! – возмутился Григорий. – Ты же знаешь, он здоров, спортом занимается, гуляет много, питается правильно. Никогда у него с сердцем ни фига не было!! Ты ж его историю болезни сам видел! Три месяца не прошло после обследования!!
– Что ты кричишь?! – закричал в ответ на него Иван. – Не знаю я!
– А-а-а-а!! – бессильно простонал Гришка – Хрень какая!! – Он оглянулся, увидел побелевшую, держащуюся за сердце Глафиру Сергеевну, сидевшую на дедовом стуле и полными страха глазами глядящую на неподвижно лежавшего, странно побелевшего мужа. – Мам, теть Валя! – закричал Гриша. – Дайте бабуле капель каких и уведите ее отсюда!!
– Пропустите! – Через расступившуюся толпу прошел доктор в синей медицинской робе, с чемоданчиком в руках.
Григорий сразу же уступил ему место, а Иван стал что-то тихо объяснять врачу. Тот кивал, слушая особиста, и одновременно занимался быстрым осмотром Петра Акимовича – проверил пульс, подняв веко, посмотрел зрачок, послушал через фонендоскоп сердце и прокричал:
– Носилки, быстро!! – И объяснил Ивану: – Все, увозим немедленно!!
– Я с вами! – кивнул тот и объяснил: – Везти можно только в спецклинику, а без меня вас не пустят.
– Я с вами сзади на машине поеду, – уведомил Ивана Григорий.
– Давай, – кивнул тот, соглашаясь.
До клиники деда довезли, но там он скончался через сорок минут, так и не придя в сознание. Григорий сидел на топчане в коридоре, ждал, когда закончится реанимация деда, и произносил про себя отрывки всех молитв, какие когда-либо слышал, и просто просил Бога, или кого там наверху, кто всем тут управляет, а может, ангелов деда, чтобы спасли, чтобы оставили еще на земле, чтобы…
К нему подошел Иван с потемневшим лицом со странным выражением на нем, сел рядом, и непонятно почему они оба молчали какое-то время. И Григорию этот момент показался таким нереальным, словно картинка, вырванная из какого-то параллельного мира – широкий пустой коридор современной клиники, сидят два человека на одиноком топчане у стены и молчат.
– Все очень плохо, Гриш, – нарушил, наконец, тишину Иван и посмотрел на него. – Петр Акимович умер.
Григорий поставил локоть на бедро и опустил голову в ладонь, прикрыв глаза.
– Это не все, – продолжил говорить Иван. – Доктор «Скорой помощи» оказался очень толковым специалистом, сразу заподозрил что-то неладное и взял прямо там, в «Скорой», кровь у Петра Акимовича на анализ. А здесь сразу же по приезде сделали экспресс-анализ. – Он замолчал, вздохнул тяжело, выдохнул и продолжил: – В крови обнаружен яд особой формулы, который вызывает сердечный спазм и через какое-то время, как следствие, остановку сердца. Клиническая картина при этом показывает обыкновенный сердечный приступ. Яд такой формулы, что он совершенно бесследно растворяется в организме в течение четырех часов после введения.
– Что? – выпрямился пораженный Григорий, до которого дошло с некоторым опозданием то, что он услышал. – Ты хочешь сказать, что дед отравился?
– Нет, Григорий, – еще раз тяжело вздохнул и выдохнул Иван. – Петр Акимович не отравился. Его отравили, – и, помолчав, добавил для ясности: – Преднамеренно. – И, положив руку Григорию на плечо, совсем уж растолковал очевидное: – Его убили, Гриш.
– Как это убили? – обалдел Гриша. – Кто?
– Вот именно, – кивнул тяжело Иван. – Как и кто?
Убрал руку с его плеча, оперся спиной на стену, прикрыл на пару мгновений глаза, а открыв, продолжил объяснения для потрясенного до шока Григория.
– Именно это мы и будем выяснять: кто и как. Поэтому сейчас наши ребята задержали до выяснения обстоятельств всех гостей и членов семьи, а в городе задерживают всех, кто был сегодня на чествовании и фуршете в НИИ, работают следователи и дознаватели. И когда ты сможешь рассуждать нормально, то поймешь масштаб случившейся трагедии не только для вашей семьи.
– А для кого еще? – пожал плечами потрясенный до глубины души Григорий.
– Для страны, например, – устало начал перечислять Иван. – Вчера твоему деду Президент орден вручил, если помнишь. И это дело точно будет на контроле у Президента, а это полная… Для мировой науки тоже потеря огромная, сам знаешь, сколько он открытий сделал и что сделал для науки в целом. И самое главное, для всех сотрудников. Под подозрением все. Абсолютно все. – Он оттолкнулся от стены, выпрямился, посмотрел на Гришу и уведомил ровным голосом: – И ты, Гриша, в числе первых подозреваемых. Как вы с ним ругались, не слышал только глухой, и потом долго сидели в закрытом кабинете, и что там происходило между вами, известно теперь только тебе. Так что, Гриш, – снова хлопнул его по плечу Иван, – сейчас мы с тобой вернемся в поселок, где проходят основные следственные мероприятия.
– С дедом дашь попрощаться? – кивнув, спросил Григорий.
– Вообще-то, не положено… – с сомнением протянул безопасник, но, подумав, решил: – Идем.
Дед лежал на операционной койке, укрытый белой простыней до самого подбородка, и казался просто мирно спящим, у него даже выражение лица было умиротворенное, спокойное. И только несвойственная белизна кожи указывала на то, что с ним не все в порядке. Иван встал в паре метров от него, словно продолжал и после смерти охранять Петра Акимовича.
– Как же так, дед? – наклонился к нему Григорий и, приподняв край простыни, взял его руку и крепко сжал ладонь.
Он плакал беззвучно, самыми тяжелыми мужскими слезами, теми, которыми плачут сильные мужики в последней беде, и не чувствовал это, и не замечал, как крупные капли его скупых слез падают на белую простыню, тут же расползаясь темнеющими круглыми пятнами.
– Как же так? – повторил он, внимательно всматриваясь в лицо Петра Акимовича, словно пытаясь удостовериться, что тот все еще жив. – Как же теперь без тебя? Что я бабуле скажу? – И прижался лбом ко лбу деда, зажмурил глаза, из которых все катились слезы, и прошептал: – Прости… прости, что не уберег…
Постоял так несколько мгновений, не то молясь, не то давая какие-то безмолвные обещания, открыл глаза, поцеловал деда в лоб, медленно положил его руку на место и прикрыл простыню. И никак не мог оторвать взгляда от мирно лежавшего Петра Акимовича, пока Иван осторожно не взял его под локоть и тихо не позвал: