— А ведь это он, — шепотом рассказывает научный сотрудник, встреченный мною в перегороженном (ремонт!) коридоре, — делал знаменитую модель, ее еще Горбачев Рейгану дарил…Так знаете, что ему заплатили? Ну, премию выписали в размере оклада. И все.
В общем, «Очакова» потомки уже не увидят. Того самого, из ценных пород дерева.
Фото Павла Маркина
Свидания на улице Восстания
Обожаю улицу Восстания. Она узкая, симпатичная, красиво заасфальтированная плиткой, и витрины на ней все время разные. Вот когда-то, по весне, меня привлек «Магазин знакомств». Хотите повеселиться? Зайдите, даже если вы счастливо женаты или наоборот замужем. Насладитесь. Вам навстречу выскочит очаровательная девушка в элегантном пиджаке и запоет: «Вы так хороши, да для вас, да мы…» А хмурый дядя неопределенной наружности тут же помашет перед носом пачкой анкет. Вы потянитесь к ним всей душой, а вам — по рукам… А платить кто будет? Пушкин? Я вот, например, наблюдала, как в Магазин зашел мужичок лет 50, весьма непрезентабельной наружности. Плащик такой грязноватого цвета, о ботиночках умолчу… Одинокий мужчина в Петербурге часто выглядит таким образом — климат у нас тяжелый, дороги — грязные, химчистки — дорогие… Опять же стимул нужен. Так вот, он не пожалел денег, заплатил за «посмотреть», долго вглядывался в фотографии, выбирал, вчитывался в скупые строки анкеты… И вот она, победительница — 25 лет, блондинка, студентка.
Хозяйка магазина посмотрела на мужичка с плохо скрытым раздражением.
— Ей нужен мужчина с иномаркой. Требования у нее такие. А у вас что?
— А я пока безработный… — жизнерадостно ответил клиент. — Вот решил жениться… Питерских мужчин отличает следующее — они убеждены, что нужны в любом виде и качестве. Их уверенности в себе позавидует любой европеец. Возможно наш мужчина — мутант. Его вывели на безрыбье.
Недавно видела объявление в газете: «Бомж познакомится с девушкой для совместного проведения досуга». Хотите дам телефончик? Даже место для встречи подскажу — Московский вокзал.
Московский вокзал и скоростной поезд
С жутким, грязным, бесприютным, как ночлежка, Московским вокзалом, украшенным у фасада стамеской, грубо разрывающей серое полотнище неба (а как красиво это делает Адмиралтейская Игла!) лично меня может примирить одно. Отсюда иногда отправляется в Москву скоростной поезд.
— А не взлетим? — спросила меня дама, обеспокоено поглядывая в окно на пока неподвижный перрон. Там в снежной пыли колготились бодрые женщины с такими баулами, что оставалось только потрясенно наблюдать за их активным продвижением к дверям вагона знаменитого скорого.
Начало нового тысячелетия два города со столичной и провинциальной судьбами (Москва и Петербург) отметили тем, что принялись интенсивно размывать границы. Потому что, если, сев на поезд в Питере, можно через 4 часа и 20 минут выйти в Москве — это вроде уже и не путешествие в другой город, а так вылазка в соседнюю деревню за грибами. Сел, прочитал пять глав детективного романа, подремал, и приехал.
Особенности этого путешествия можно описывать долго, вспоминая детали. Ну, например, моя соседка (та, что боялась взлететь) через пять минут уже ничего не боялась и делилась со мной наболевшим. Я узнала много интересного, упорно пытаясь смотреть в книгу и не реагируя на вопросы типа: «Кольца нет. Не замужем, что ли? А почему?» Действительно, почему?
Страсть жителей Петербурга к общению с малознакомыми людьми полностью разрушает миф о строгих, по-северному холодноватых горожанах в глазах иностранцев, которые в отличие от меня в таких ситуациях пугаются и неуверенно улыбаются. Но в данном случае у путешественника в скоростного есть преимущества: общаться предстоит недолго (а ведь бывало, в купе всю ночь тебя душат историями жизни, а наутро не желают помочь вытащить чемодан). Кроме того слегка укачивает, потряхивая на рельсовых стыках, и вскоре глаза сами собой начинают слипаться. Правда, мешают веселые бабцы с баулами. Они празднуют перерыв в челночной работе, слегка выпивая и закусывая. Громкий хохот не дает погрузиться в сон и счастливо проспать до прибытия. А баулы на полке угрожающе нависают над головой, и это нервирует. Однако неожиданно прибываем.
Мой сын, впервые прокатившись таким образом, выразил общее мнение. Он сказал, что поезд «прикольный». У них все делится на «прикольное» и «неприкольное». Вот мы с вами — «неприкольные», чего там. А скоростной поезд Москва — Петербург — вполне.
…Я выхожу на Ленинградском вокзале, иду по неудобной скользкой платформе и привычно скучаю — уже скучаю по Петербургу. В Москве мы — вечные странники, зарабатывающие на хлеб насущный, дома — замираем на ходу, где-нибудь на стрелке Васильевского, пораженные мыслью: «Куда и, главное, зачем я бегу?»
Фото Павла Маркина
Урбанистическое лето
Наш город не приспособлен для лета. Впрочем, он и для зимы не приспособлен, а уж поздней осенью и ранней весной в нем вообще утонешь. Возможно, он не приспособлен к жизни, как таковой. Но сейчас лето. «Карикатура южных зим». Умные люди проводят его за городом и в далеких краях, где жара — сухая, а не влажная, а дожди — теплые и недолгие.
Асфальт может и не плавится под ногами, но от него веет жаром, как от духовки. Воздух над ним дрожит. Иду в 30-градусную жару пешком, в обход того участка Невского, который решили как раз в этот момент ремонтировать. И вот в жарком мареве раздается грохот, летит пыль, работает тяжелая техника и люди в касках. Туристы шарахаются в стороны, сворачивают в близлежащие улицы — у Русского музея я торможу и прошу два стаканчика мороженого — себе и подруге, которая ждет меня в своей квартирке неподалеку. Мороженое стремительно тает, пакета мне не дают с хамскими словами: «А вы мало купили, и вообще пакетов нет». Готова скупить всю тележку, но денег не хватит. Я же в центре, а здесь — некий негласный налог на все — от чашки чая до тарелки супа в кафе.
Лето в центре города. Полжизни за бутылку воды и скамейку в тени. Бутылка есть, а вот присесть можно только в кафе, заказав кофе за неприличные деньги. Прохожие идут мимо узкой вереницей — кафе оттяпали большую часть тротуара. И там все равно жарко и пыльно — вы пробовали сидеть прямо на Невском?
Москвичи завидуют, пишут «У нас вообще ад кромешный. У вас хоть воды много…» Воды много, но до нее еще надо дойти, доехать, доползти…
Лучше всего летом в парках. Летний сад, в котором тень исчезла вместе с аутентичностью парка, отпадает — там толпа японцев и прочих любопытствующих создают движение как по Невскому. Фотографируют пруд с лебедями — все, что осталось от старого сада, и фонтаны — местный новодел. Но есть еще Михайловский, Таврический… В Таврическом — благодать. Можно гулять, можно загорать, можно сидеть на холмике, где кафе стоит еще со времен моего детства, и так это здорово… Ведь детство и счастье — почти синонимы. Влюбленные парочки бредут по аллеям, дети рассекают на велосипедах, мамаши с колясками обмахиваются журналами.
Лето на работе. Кондиционеры есть только в крупных супермаркетах и дорогих машинах. В офисах, как правило, — тропическая жара, без возможности надеть экстравагантные южные туники. Особенно тяжело мужчинам. Весь Смольный ходит в костюмах, рубашках с галстуками, таков дресс-код, а из открытых дверей кабинетов веет полуденным жаром. Женщинам легче, они могут пройтись в мини даже по смольнинскому коридору. Но жарко всем. Конечно, это не очень надолго, это пройдет, но работать нужно прямо сейчас, в полдень. Сиеста не предусмотрена. Значит, обходимся без сиесты, сидим в редакции под вентиляторами, простужаемся, но не сдаемся. И думаем об отпуске. О том, что очень скоро эта же жара будет казаться благословением. О морском бризе и блаженном ничегонеделаньи на пляже. Но отпуск заканчивается, а лето пока еще нет. И мы не ропщем. Это праздник, который с тобой не так уж надолго. Надо им насладиться.
Лето в Пулково-1.Это просто ад кромешный, без преувеличений. На стоянке машин обливаются потом водители. Пассажиры заполняют каждый миллиметр неудобного здания старого аэропорта, который не приспособлен вообще ни к чему, и уж всяко не готов к тому, что пассажиры будут по 8 часов ожидать задерживающиеся рейсы на неудобных и немногочисленных скамейках. Багаж свален кучами — в комнате, где разыскивают потерявшиеся чемоданы толпа народу. Раздаются крики:
«Там были дорогие театральные костюмы! Вы знаете, сколько это стоит?!» Девушки с фирменными галстуками устало кивают. Они догадываются. На стене телефон медпункта — крупными цифрами. Судя по всему, пользуются им активно.
Лето в квартире. Воду отключают вдруг, неожиданно, и всю вообще. Хотя, говорят, было объявление, но мы его не заметили… Кошка повышенной пушистости орет, ей жарко, она хочет пить, и вообще, желает, чтобы все было, как раньше — прохладно и влажно. За водой надо идти в ближайший супермаркет, и там уже проводит летний вечер население окрестных домов. Но в супермаркете есть кондиционер. Это плюс. Вечером заснуть нет никакой возможности — светло и душно. Это минус. А что делать… Петербург. Белые ночи прилагаются.
В выходные петербуржцев, не покинувших город в пятницу, посещают мысли об электричке, которая отходит от Финляндского вокзала в сторону залива. Вот сесть бы в пустой прохладный вагон и умчаться в Сестрорецк, на берег, на природу, к шашлыкам… Но вагоны переполнены, там духота, как в Африке, до Сестрорецка, как до неба… И мы добредаем до местного пруда среди многоэтажек. Там есть тень, скамейки, кафе… Дети бесстрашно купаются в луже вместе с собаками. Но что делать, лето. Маленькая жизнь.
2010
Фото Павла Маркина
О зеленоглазом такси
Вы выходите из театра (из ночного клуба, с вечеринки, с работы). Очень хочется домой в свой далекий спальный рай. Вы поднимаете руку, и ни одна… машина не останавливается. Кошмар. Страшный сон.
На моем веку с частным извозом боролись неоднократно. Штрафовали, запрещали, останавливали машину и строго вопрошали:
— Кого везем?
— Это моя сестра двоюродная, — пищал водитель.
— Как зовут брата? — вел допрос гаишник. И тут главное быть готовым и поймать подсказку.
Очистив поле, государство (тогда еще таксопарки принадлежали ему) тут же подрезало бизнес, поднимая цену за километр. Мы вновь опускали руку, приветствующую волгу с шашечками и обращали свой взор к машинам других марок. И так до бесконечности.
Но компании проходили, и все вновь возвращалось на круги своя. Таксисты берут дорого — частники в два раза дешевле. Они, конечно, везут быстро, дешево и сердито. Всегда есть опасность, что машина развалится по дороге, а водитель затеет эмоциональный спор о президенте, губернаторе и войне, опасно занося машину на повороте. Но приходится терпеть и мило улыбаться, потому что бесплатного сыра не бывает.
И вот новый виток борьбы — губернатор решил очистить город от нелегитимных частников, хватающих иностранцев за рукава с предложениями, от которых трудно отказаться. Такова цель. Мне кажется, она сродни стремлению очистить город от проституток, свезя их всех на недельку за 105 км.
— Да разве бы мы возили, если бы зарплата была нормальная, — говорил мне недавно интеллигентный «частник».
Да разве мы бы на них ездили, если бы зарплата позволяла вызывать такси к дому и спокойно следовать по адресу?
Я искренне люблю наше зеленоглазое такси. Наверное, люблю потому, что редко вижу. Я это точно поняла, оказавшись в Нью-Йорке, который славится тем, что поймать такси здесь якобы трудно, почти невозможно. Тем не менее на то, чтобы сесть в желтей чеккер у пен-стэйшен (вокзала) нам понадобилось минуты четыре. А затем, по забитым транспортом улицам Манхэттена, мы ехали по весьма сложному адресу минут 15–20. В этом городе такси — главный способ передвижения, и они наводняют город. Предполагаю, что все водители и владельцев желтых машин честно платят налоги и, тем не менее, кормят семьи. А вот превратить наших «частников» в такси, боюсь, не получится. В городе 2000 официальных такси и еще столько же зарабатывает на жизнь извозом неофициально. Было бы наивно полагать, что все они поучат лицензию, или захотят ее получить. Машины в плохом состоянии. Кроме того мы все до сих пор неохотно платим налоги (иначе — не выжить), не храним деньги в банках, не платим в магазинах кредитными картами — в общем, далеки еще от цивилизованного мира. Ощущение такое, что все это понимают, однако Смольный очень любит принимать эффектные позы. По самым разным поводам.
2002
Фото Павла Маркина
Нева или Бермудский треугольник?
Почему на Неве затонул сухогруз «Каунас», не вписавшись в Литейный мост, — не знает никто. Нет, версии, конечно, звучали, идет расследование. То ли лоцман сделал неверный маневр, отклонившись от фарватера, то ли руль на корабле 1957-го года постройки не послушался рулевого. К счастью, никто не пострадал, все спаслись. Пострадали только Нева, Литейный мост и ОАО «Волжское пароходство». Вообще-то — позор. Так мне говорили знающие люди.
Позорнее в истории судоходства на Неве был, говорят, только один случай, о котором мне рассказали в музее ВМФ. Это, когда среди бела дня, при всем честном народе недалеко от Горного института неожиданно затонуло госпитальное судно «Народоволец». Дело было в 1920-м году. Ну, не так уж это было неожиданно, как выяснилось в ходе расследования. Старый немецкий пароход давно кренился градуса на три, о чем капитан писал соответствующие рапорты, а их футболили от начальника к начальнику. А тут вдруг судно накренилось на 15 градусов и, как раз в отсутствие всех специалистов, от капитана до механика, которые не вовремя сошли на берег. За них нес вахту неопытный старшина, который, увидев такое дело, начал откачивать воду — хотел спрямить крен. И ничего не получилось. Но, что с него взять, говорили расследователи. Салага.
Что в 20-м году, что в 2002-м, — суть одна. Кто виноват? Дураки и дороги. Капитаны и неисправные механизмы. Мосты и неудобные для судоходства реки. «Это только кажется, что провести здесь корабль — дело нехитрое. Нева — очень сложная река», — говорит научный секретарь музея, в прошлом судостроитель Сергей Климовский с некоторой тоской глядя из окна своего кабинета, что в здании Биржи. Тоска его отнюдь не экзистенциальная, а имеет свое логическое объяснение. Построенное на стрелке здание Биржи, все в строительных лесах (реставрация перед 300-летием), терпит бедствие, совсем как сухогруз «Каунас». Почва у нас тут зыбучая, о чем Петр Первый в свое время не подумал. Или подумал, но государственные интересы перевесили. И вот теперь подвалы исторического здания заливает водой, а куски штукатурки падают с потолка.
«Особенно в районе Литейного моста надо быть осторожным, — продолжает Климовский. — Течение сильное, оно и прибивает к мосту. А у Летнего сада, кстати, глубина — метров 18…»
Правда, когда я сообщила ему, что по собранным мною сведениям, в акватории Невы и Финского залива от Ладожского озера до Кронштадта насчитывается 138 затонувших судов, причем на первом этапе городской программы «Судоподъем» предполагается поднять со дна 52 затонувших судна от Котлина до моста Лейтенанта Шмидта, уважаемый ученый секретарь очень удивился.
Действительно, это же просто «Бермудский треугольник» какой-то!
«Но думаю, что касается Невы, то, в основном, это — хлам. Брошенные суда, остатки катеров с частных водомоторных стоянок…»
Но вернемся к «Каунасу», груженному двумя тысячами тонн металла и 35-ю тонн горючего. Конечно, все видели на экране, как городские власти, МЧС и представители «Волгобалта» колготились с затонувшим сухогрузом, перегородившим фарватер. Неделю держалась пробка на этом судоходном проспекте, а чтобы восстановить движение, пришлось срезать выступающие части сухогруза. Начали поднимать рубку — лопнул трос, многокилограммовая конструкция рухнула на парапет, чуть не задев любопытствующую публику. Чуть-чуть — не считается. Чиновники рапортовали перед камерами, что, мол, все идет по плану. Лопнул трос? Тоже по плану. Вот в таком, примерно, духе.
А что делать, если оборудование для спасательных работ закупалось в 60-70-х годах, а один плавучий кран, говорят, достался Советскому Союзу еще по ленд-лизу в годы войны.
Судоходство восстановили, под мостом пошли груженые корабли, имеющие осадку 3,6 метра (освобожденная глубина фарватера — 4 метра). Только-только. После прохода под Литейным мостом первого судна с тяжелым грузом, спасатели облегченно вздохнули — навигация действительно восстановлена.
Итак, все вздохнули и начали думать, что делать дальше. Грубо говоря, объяснял мне помощник вице-губернатора, возглавляющего штаб по ликвидации последствий аварии, Владимир Аникеев, «резать, оттаскивать или поднимать». «Народоволец», кстати, в свое время, как написано в архивных документах, «спрямили», откачали воду, и корабль всплыл. Правда, ждать пришлось четыре года.
По поводу «Каунаса» постановили — резать и быстро. За работу взялось Балтийское Аварийно-спасательное Управление. «Нам ведь что важно, — объяснял Аникеев. — Главное — мост не повредить. Так что водолазы работают — ведут исследования».
…Я пришла к месту аварии как раз в промежуток между этими событиями: авария уже произошла, судоходство восстановлено, а сухогруз еще не достали. Хотела посмотреть, как же они работают, водолазы. Никого, кроме одинокого милиционера, не увидела. Может, водолазы быстренько отстрелялись и ушли? Не знаю. Еще увидела рабочего в каске, который производил жуткий шум, что-то делая с гранитным парапетом. То ли ровнял, то ли зачищал. Сюда, вспомнила я, и рухнула будка.
Вглядывание в глубь вод не привело ни к чему. Но я знала— вот там, совсем недалеко от берега лежит корабль, в нем — топливо. «И главное, чтобы с опорой моста ничего не случилось», — говорили специалисты. Конечно, нашему мрачному воображению разыграться ничего не стоит. Я сразу представила и Неву, по которой дрейфует мазутное пятно, и в нем плещутся ребятишки у Петропавловки, а рыба плавает брюхом вверх, и закрытый мост. Или, не дай Бог, авария случится в момент особо бурного транспортного потока…