Чьих будете, классики?
Замечательно, что у Быкова есть другая статья с тем же самым финалом, но про Есенина. Патриоты, мол, откажитесь от Есенина, он в лучших своих творениях не блатной пастушок, а гений и новатор – то есть никак не ваш.
В «Календарь» статья о Есенине не вошла, но общий смысл суждений ясен. Осталось разобраться – с кем там? – с Ломоносовым, Кольцовым, Клюевым да Василием Беловым – и оставить почвенникам, дай ему Бог здоровья, Егора Исаева.
В другой раз, в статье «Телегия», Быков пародирует среднестатистическое почвенническое сочинение начала семидесятых.
В родную деревню возвращается сын, ныне городской житель, выбившийся в начальники. При нем молодая жена – эдакая фифа. Дома маманя и отец-ветеран. К вечеру, сдвигая столы, собираются соседи, доярки и механизаторы. «Гордая мама, – пишет Быков, – не налюбуется на сына, но в город переезжать не хочет, да и невестка ей не шибко нравится – наряды хапает, а ухвата ухватить не умеет».
Смешно. И все правда ведь – такого добра было полно.
Утром, страдая с похмелья, батя и сын курят, сидя на порожке дома, – и хоть финал сочиненья остается открытым, все понимают: сынок бросит свой город и вернется к истокам.
«Русское почвенничество как антикультурный проект» – таков подзаголовок быковской статьи.
Поднимаем руку и просим слова.
Товарищи, а что у нас с, так сказать, среднестатистическим антипочвенническим сочинением начала семидесятых (а также восьмидесятых, девяностых и т.д. – мастера старой гвардии по сей день иногда работают в подобном жанре)?
Что, это блюдо было много вкусней или с большей фантазией делалось?
Всем памятен их одинаковый, из текста в текст кочующий лирический герой, перманентно пьющий, неизменно ироничный – ну почти как герой Хэма, только опущенный в Советскую Россию.
Впрочем, остроты его почти всегда отдавали так называемым «парадным», сиречь подъездным, юмором. Знаете, когда сидит человек на вечеринке, все шутят и смеются, а у него никак не получается сострить. Потом праздник заканчивается, гости одеваются и по дороге домой наш неудавшийся остряк вдруг начинает придумывать: а вот в этот момент надо было б вот так бы сказать… а тогда если б я так вот пошутил – о, все умерли б от хохота.
Подобным образом шутят лирические, «антипочвеннические» герои – придумывая ситуации, в которых они повели себя вот так и вот эдак, – и можно даже посмеяться иногда, но ощущения, простите, художественной правды все равно как-то нет.
Неустанно, как заводной, иронизируя, лирический герой перемещается из точки «А» (скажем, из коммуналки, где хамливое простонародье жарит свою вечно вонючую картошку) в точку «Б», по дороге забегая к своей грустно, но красиво стареющей маме, одинокой и интеллигентной, – отца нет, он известно куда канул, без права переписки.
Попрощавшись с матерью, герой, движимый сложным вихрем чувств, едет куда-то в сторону полуострова Крым или Прибалтики (но не в Казахстан, не в деревню, не в Сибирь – это почвенники пусть туда едут).
За спиной у него любовная история, от нее в тексте только тень; намек, но ясно, что любовь истаяла.
В поезде наш лирический герой немедленно осаживает очередного потного хама: он это умеет, вы не смотрите на его сложную человеческую натуру – когда морда просит в морду, этой морде достанется непременно. По-прежнему, конечно, пьет алкоголь, и мы, безо всяких авторских ремарок, понимаем, что безвременье топило в водке их.
В поезде все время туда-сюда ходит хамовитая, вульгарно накрашенная проводница, которую вконец отчаявшийся герой под утро, прямо в тамбуре… ну да, надо ж как-то выплеснуть свою боль.
Финал рассказа открытый, но мы осознаем, что безвременье-таки догубит этого отличного парня и водка выжжет его душу и пищевод.
Такая вот история. Вернее сказать, и такая тоже.
Средней руки деревенщики, как умели, проповедовали, в сущности, хорошие, добрые вещи: раденье о своей земле, любовь к березкам, нежность к осинкам, жалость к кровинкам. Ну а если почвенный герой прихватывал за бок Клавку из сельпа (это слово, как верно замечает Быков, почему-то склонялось) и выпивал лишнего на посиделках – так кто ж бросит в него камень, когда все мы люди, все мы человеки.
Противуположная сторона болела о своем – о растоптанном человеческом достоинстве, – хотя делала это не без, прямо скажем, желчи, не без некоторой даже злобы, и все терзала и терзала несчастную проводницу (некоторым образом символизирующую эту страну, которая, как казалось автору, ему не давала), – но и здесь мы не осудим героя, ибо он жил как умел, и кто ж скажет, что он действительно не страдал.
Просто если описанная Быковым «телегия» – это «антикультурный проект», с чего б «культурным проектом» быть тому, что чуть выше описали мы?
Быков, скорее всего, так и не думает. Просто в «Календаре» он ничего по этому поводу не написал. Пришлось уточнить.
Василий Голованов Сопротивление не бесполезно (М. : Культурная революция, 2010)
Надо признаться: в девяностые годы мы, по сути, проглядели целое писательское поколение. Пока, сменяя друг друга, шла плотным потоком то «возвращенная», то «эмигрантская» литература, читатель так толком и не разглядел ту генерацию, которая и должна была называться «новым реализмом» (и которую «открыли» только спустя десять лет в связи с совсем другими именами).
Но тогда до реализма вообще никому никакого дела не было – занимались в основном затянувшимся расставаньем с советской властью («Уходи, проклятая, как я тебя презирал… Нет, постой, я еще не все тебе высказал!»; так долго препирались, что она в итоге вообще никуда не ушла).
Ну, получил еще тогда свою долю известности Олег Павлов (Букер все-таки). Ну, есть еще Алексей Иванов, чей, впрочем, приход в литературу задержался как раз на эти десять лет. Ну, обрел в «нулевые» известность (и то в качестве серийного поставщика высококачественных биографий) Алексей Варламов.
Зато вся остальная компания до сих пор неизвестно по какому ведомству числится: Михаил Тарковский, Влад Отрошенко, Александр Титов, Антон Уткин и, в моем понимании, поколенчески и тематически примыкающие к ним Олег Ермаков, Александр Кузнецов-Тулянин…
И Василий Голованов, конечно.
По гамбургскому счету вышеназванные – цвет и самый сок новой русской прозы, однако широкого читателя об этом так и не осведомили. Положа руку на сердце: это поколение в чем-то (а то и во многом) превосходит генерацию «нулевых» – однако нам с товарищами внимания досталось не в пример больше.
Почти все, о ком ведется речь, так или иначе собрались вокруг «Яснополянской премии» – и бывали там ежегодно. (В эту компанию, к слову, мог попасть еще один хороший прозаик, Дмитрий Новиков – его зазывали. Однако злые люди нашептали Новикову, что в Ясную Поляну одни антисемиты ездят, и он, даром что белобрыс и наскрозь русак, напужался.)
Голованов в свое время выпустил в серии «ЖЗЛ» книгу «Нестор Махно» и еще сборник прозы «Время чаепития». Однако самой большой его удачей стала чудесная книжка «Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий». В 2008-м она получила престижную французскую премию «Лор Батайон» – за лучшую иностранную книгу года. Есть ощущенье, что во Франции Голованова и по сей день знают лучше, чем здесь.
Об этом, в числе прочего, тоже идет речь в сборнике «Сопротивление не бесполезно».
Там три отдельных эссе, изначально, казалось бы, вовсе ничем не связанных. Первое, «Ты, я и конец света» – об экологии, второе, «Французский дневник» – про то, как Голованов две недели был известным писателем, и третье – «Эпоха рок-н-ролла».
Название у книжки такое, что впору обнаружить под обложкой чегеваровский драйв про «делайте бомбы, готовьте дружины», – но нет, Голованов выступает в безупречно исполненной роли заблудившегося в нынешних временах человека просвещения, гуманиста, русского, в конце концов, интеллигента.
Снедаемый болью, а то и ужасом, он все равно с завидным спокойствием, не повышая голоса, несколько даже монотонно поясняет, что глобальное потепление коснется и России… что масс-культура – это спам цивилизации… что нужно отказываться от производства и потребления пластика, так как в Тихом океане уже плавает «пластиковый суп» величиной с Францию… что перенаселение планеты приведет к неизбежным уже последствиям – например, французы будут как кофе с молоком (хорошо еще не как «пластиковый суп»).
Про то, какими станут русские, Голованов ничего не говорит – может, не обнаружил на столе подходящего напитка в качестве сравнения, – однако и нам тоже, утверждает автор, не отвертеться от мигрантов. Размножаться теперь будем вместе.
Голованов видит сопротивление – в осознании. Революции, в его понимании, никогда не достигают поставленных целей и, значит, бесполезны. Небесполезно сопротивление разума и воли.
Переход от экологической темы к неожиданному рассказу о том, как у Голованова вышел «Остров» во Франции, только в первые минуты кажется полной сменой тональности. На самом деле автор пишет все о том же. На книжном фестивале в Сен-Мало он знакомится с десятками писателей из разных стран, которые пишут книги о – в самом широком смысле – путешествиях. Кто-то едет на Чукотку, чтоб рассказать о местных «детях кита», брошенных всеми, – и остается жить среди них. Кто-то едет в Африку и, забыв самое себя, проходит с местными одичавшими мигрантами все их адские пути. Кто-то селится в северном поселке Гренландии, среди эскимосов, где мужчины еще шьют каяки, а женщины строят дома из земли.
Все это – воплощение головановской идеи о необходимости поиска новой парадигмы мышления. Она не вненациональна – она лишь расширит наши представления о национальном и о человечном. О героике и борьбе, наконец.
В эту картину органично вписывается история знакомства Голованова с Армани Гатти – бойцом Сопротивления, поэтом, анархистом, революционером, создателем собственного театра. «Если театр – это не борьба, – говорит Гатти, – то он не имеет смысла».
И отсюда всего один шаг к третьему эссе.
О том, как страшно, когда дух музыки покидает нас. О том, что у современных людей в наушниках на удивление каменные лица – ни радости, ни любви, ни ненависти на них не отражается. «И вполне может статься, что Курт Кобейн так надрывно воет из глубины своей сучьей смерти именно потому, что знает: обращается к глухим…»
Голованов блестяще знает рок-музыку, что для советских людей его поколения редкость. Тут, видимо, сказался семейный статус: он был сыном активно выездного советского журналиста и, наверное, имел доступ ко многим новинкам. Как и большинство выросших на хорошем корме детей той элиты, Голованов советскую власть ненавидит, но, к счастью, вспоминает про это крайне редко. Проще сказать – вообще не вспоминает.
Пишет он как раз про другое. Карнавальная революция рок-н-ролла, утверждает Голованов, тоже проиграла. «Чем шире становилась аудитория… тем пассивнее. Не было уже равноправных участников праздника… была огромная толпа, которая пришла ловить кайф и пожирать эмоции…»
Однако то, что бойцы рок-н-ролла сумели завоевать для нас, – осталось при нас. Это свобода.
В том числе свобода выбора.
Так что, дочитав книжку, можно начинать ее сначала и все-таки сделать личный выбор и по поводу всевозможного спама, пластикового супа и кофе с молоком. Пора уже определяться.
Михаил Елизаров Бураттини. Фашизм прошел (М. : АСТ, 2011)
Это самая смешная книжка у Елизарова. То есть, грубо говоря, романы его вообще не смешные, хотя мрачный елизаровский юморок там чувствуется на второй горизонтали. Рассказы иногда почти уже смешные – но там такой ужас описывается всегда, что в итоге все равно не до смеха.
А тут перед нами сборник эссе, имеющий восемь разделов: «Мультфильмы», «Сказки», «Фильмы», «Предметы», «Фантомы», «Мой Арбат», «Города», «Разное».
Смешно постоянно, хотя Елизаров разговаривает так, что неясно, то ли автор все это всерьез и, значит, мир сошел с ума, то ли автор виртуозно валяет дурака и, значит, мир на своей оси.
От песен Елизарова (он еще и поет) эффект почти такой же. Не слышали его песню «Зла не хватает» с рефреном «Пошли вы на хуй со своим исламом»? Или другую, про «Налич, уезжай как Галич»? Знаете, наверное, и не слушайте. Я один пока послушаю. А то мало ли что.
А вот сборник все-таки почитайте.
В первом разделе Елизаров блистательно доказывает, что Заяц из мультика «Ну, погоди!» – сексуальный объект для Волка. «Кокетливо вскрикивает женским голосом, заманчиво убегает, надевает рыжие парики, платья». Сам Волк «комичен своей гомосексуальной перверсией, выражающейся в первую очередь в одежде. Розовые рубашки с глубоким вырезом, костюм “морячка” – также известное гомосексуальное клише».
Аргументация там более чем обширная, не нацитируешься.
Разобравшись с культовыми советскими мультами, Елизаров принимается за сказки. Хоттабыч – это, оказывается, предупреждение. «От Хоттабыча больше неудобств, чем пользы. Он поселяется у Вольки под кроватью. Довольно меткий образ. “Понаехавшая” Азия, в сущности, поступила так же – поселилась под московской кроватью. Не то чтобы совсем мешает, но уединения уже нет, как в коммунальной квартире».
Помимо Хоттабыча харьковский литератор бесстрастно препарировал Колобка, Незнайку, Снежную королеву и трех поросят, один из которых, Наф-Наф, оказался каменщиком, сиречь масоном.
Еще там появляется Буратино, который, как выяснилось, имеет некоторое отношение к Муссолини. А заодно и к Лимонову. «Буратино смел, весел, беспринципен и при этом неистребимо обаятелен. (Если бы из писателя Эдуарда Лимонова изъять половину его души, которую занял страдающий лирик Пьеро, то Лимонов был бы земным воплощением Буратино.)»
После сказок достается кино – «Мухе», «Собачьему сердцу», «Кинг-Конгу».
Потом, жмурясь от ужаса, в руки к Елизарову идут целые города, от Ивано-Франковска до Москвы. Я даже цитировать это боюсь.
Елизаров обладает несомненным даром почти гипнотической убедительности. Есть подозрения, что он очень ровным тоном может доказать любую кромешную чепуху.
Обратите внимание на стилистику этой книги: автор на самом деле никогда даже не пытается пошутить. Там нет никаких ужимок и ухмылок. Интонации его академичны, аргументация сплошь и рядом научная. Читатель все ждет и ждет, когда автор расхохочется и скажет: «Здорово я тебя разыграл!» – но он все никак не расхахатывается.
Видимо, особый елизаровский гипнотизм немыслимым образом вынудил букеровское жюри дать ему в свое время премию. Дело в том, что, если бы в России проводили конкурс «Кому “Букер” в России достаться не должен ни при каких условиях?», Елизаров выиграл бы его с абсолютным отрывом. Но выиграл он не этот конкурс, а все-таки «Букер».
После этого Букеровский комитет понемногу сошел с ума и премия погибла. По крайней мере, на время.
Быть может, этот харьковский гость – носитель неведомой бациллы, и лучше бы его вообще изолировать от разумных и воспитанных людей?
Но, может быть, напротив, Елизаровым стоит прививать определенные болезни.
Попробуйте на себе, в общем. Расскажете потом, что получилось. Если найдете нужные слова.
Герман Садулаев Марш, марш правой! (СПб. : Лимбус Пресс, 2011)
На обложке книги – Герман, и он улыбается. Улыбка лукавая, глаза, как в том анекдоте, добрые.
В книжке три раздела: «Нация» (где речь идет в основном о России вообще), «Родина» (там про Чечню), «Социализм» (тут по большей части о финансовом кризисе и путях выхода из него).
Садулаев будто бы прогуливается вдоль и поперек наших политических и социальных ландшафтов, заглядывает то туда, то сюда и комментирует увиденное. В основном издевается. Ну хорошо – не издевается, а слегка иронизирует. Получается все равно очень обидно.
Вот видит Герман русского националиста и говорит ему: «Видел я вас, русских националистов. Жопы отъели, на стульях не помещаются.
Где вы были, когда русские старушки в грозненском доме престарелых умирали с голода под бомбежками? Жопы отъедали? Жирок копили в Москве златоглавой?
Почему не вы приехали, а кришнаиты… почему они – не вы – развернули полевые кухни и под пулями, под осколками варили старушкам, и русским, и чеченским, свои индийские каши?»
Вроде бы хочется ответить: а кто тебе право дал, недобитая чеченская сволочь, повышать голос на моих русских братьев? Но вообще Герман на русском говорит и пишет лучше всякого русского националиста, да и мама у Германа русская и к тому же преподавала литературу в Чечне. Отчего бы ему не высказаться? Приходится слушать.
Вот Герман заглядывает в Чечню – там как раз заправляет делами Кадыров-мл., который однажды в прямом эфире заявил, что писателя по фамилии Садулаев в Чечне нет. Оттого что этот Садулаев позволяет себе сомневаться в благом влиянии на чеченских мужчин активно насаждаемого адата.
В Чечне тоже то ли очень смешно, то ли очень грустно. Там, согласно полицейским сводкам, спецназы блокируют и уничтожают кусты конопли, видимо, по той же тактике, как в свое время блокировали и уничтожали боевиков: окружают, предупредительный в воздух, вперед, ребята. Там, согласно решению президента республики, разрешено многоженство, но вторых жен упорно не пускают в дом первые жены, потому что они главней любого президента. Там Кадырову-мл. слагают оды и читают их в школах на утренниках, однако, например, во всем Шали нет ни одного книжного магазина.
Вроде бы хочется ответить: а кто тебе дал право, растленный питерский сочинитель, клеветать на свободолюбивую республику? Но вообще Герман рожден чеченцем, и детство, и юность провел в Шали и достойно (а не как некоторые) представляет в России чеченский народ, и самая главная его (на мой вкус) книга так и называется «Я чеченец!». Отчего бы ему не высказаться? Приходится слушать.