В правой стене мелькнули прорези — свод здесь поддерживался не тюбингами, а колоннами. И сквозь щель я мельком увидел станцию. Наискосок. Лишь краешек платформы и противоположную стену, уходящую вдаль…
На соседних путях, посреди Гагаринской, горел вагон. Фанера, которой были забиты окна, уже рассыпалась угольками, и теперь пылали внутренности. Что-то потрескивало и шипело, в клубах дыма вспыхивали искры. Краска на корпусе пузырилась: белая кайма стала похожей на гнойный шрам, а синие бока напоминали кожу, покрытую волдырями.
Но самым удивительным был вовсе не пожар в вагоне-излучателе. Пугало то, что его никто не тушил, — пламя пожирало железного монстра, а жителям до этого не было дела. Казалось бы — вопиюще, недопустимо, опасно для жизни! Но вглядевшись в происходящее на платформе, я понял, почему дикие не бросаются на борьбу с огнем.
По живому коридору из закованных в броню, шлемы и дыхательные маски наемников брели люди. Кашляя от дыма и выкрикивая злобные ругательства, целая цепочка ополченцев и обыкновенных жителей Безымянки следовала к дальнему концу перрона. Кто-то пытался прорваться через заградительный барьер и получал жестокие удары прикладами, кто-то просто обреченно топал, опустив голову и прикрыв рукавом лицо. Отдельной группой вели детей.
— Пленные, — сказал я Еве. В горле запершило от дыма. — Гкх-гкх… Город все же прорвался на Гагаринскую. Потеряли вагон, но оккупировали станцию.
Ева хмуро посмотрела в промежуток между колоннами и ничего не ответила. Просто развернулась и пошла дальше в глубь темного туннеля.
Ко мне вдруг пришло осознание. Даже не пришло, а упало и окончательно придавило прессом страха. До этого момента происходящее казалось не полностью реальным: вроде бы все было взаправду, но события пролетали так быстро, что мозг не успевал их переварить и толком испугаться. А теперь перед глазами пронесся калейдоскоп: не закончивший фразу Натрикс с брызнувшим фонтанчиком крови, неловко сковырнувшийся на рельсы подстреленный мужчина, в безумии бежавший от поезда и матерящийся на родном языке Сулико…
В ушах застыли дробные отзвуки выстрелов. И еще… пронзительный звон той пружины, что лопнула внутри во время драки с Эрипио.
Мир менялся. Стремительно и неукротимо.
И я менялся вместе с ним…
— Орис, ау! Ты чего завис? — окликнул Вакса.
Я поморгал, отгоняя видения, и глубоко вздохнул, чтобы сердце немного угомонилось. Бух-бух-бух! Вот ведь как мотор-то разошелся.
— Гагаринскую захватили, — сказал я, хотя пацан и так уже все увидел и понял. — Сюда теперь не сунуться. Придется уходить дальше, в глубь Безымянки.
— Если городские пробили оборону, то они на одном месте не задержатся, — резонно заметил Вакса.
— Наверное. Пошли, а то отстанем и заплутаем. Здешних катакомб я не знаю.
Мы поспешно догнали Еву, ориентируясь на скользящий луч фонарика, который светил уже заметно слабее. Скоро нужно будет менять батарейки. А также пополнять запасы питьевой воды, провианта, боеприпасов… Оседлая жизнь на Вокзальной осталась в прошлом. Впереди было скитание, о котором то и дело упоминала Ева во время наших бесед.
Вместо того чтобы укрепить шаткое равновесие, Город и Безымянка столкнулись друг с другом — жестко, больно, с хрустом. Проломили хрупкий лед, как два тяжеловесных варвара, и с головой ушли под воду.
Будут стычки, грабежи, болезни и голод.
Будет смерть.
Холодное все-таки слово — смерть…
По мере продвижения в глубь туннеля становилось прохладнее. В воздухе появился еле ощутимый душок запустения. Это был даже не конкретный запах гнили или затхлости, это скорее воспринималось на уровне подсознания. Ряд ассоциаций — тихо, темно, влажно, стыло, — и в голове готова нехитрая картина «Пустота».
Наконец, перебравшись через целую груду каменного крошева, Ева остановилась и обронила:
— Здесь передохнем.
Я поежился. Ну и местечко она выбрала для привала: тесный подземный карман с сочащейся изо всех щелей грязной водой, провалившейся потолочной балкой, торчащими прутьями ржавой арматуры и раскисшим месивом под ногами. Интерьер тоже не отличался роскошью: перевернутая вверх дном дрезина с ручным приводом, моток кабеля в углу, прогнивший насквозь каркас, в котором угадывался труп масляного радиатора.
— Клёвый склеп, — фыркнул Вакса. — Уже можно сдохнуть или сначала пожрем?
— Он всегда такой? — равнодушно поинтересовалась Ева, проверяя каблуком прочность днища дрезины.
Я пожал плечами:
— Когда спит, с ним попроще.
— «Он», «с ним», — злобно огрызнулся Вакса. — Так о жмуриках базарят. А я еще поживу туда-сюда.
Он нацепил налобник и откинул клапан рюкзака. Поморщившись, достал оттуда пакет с размозженной свеклой и принялся вырезать из вареных ошметков годные к употреблению куски. Все пальцы у него тут же окрасились в малиновый цвет, и я посочувствовал содержимому рюкзака, в котором произошла овощная трагедия.
Вскоре Вакса закончил разделку свекольной тушки, вытер пальцы о жилетку и устроился на корточках, взгромоздившись на остатки радиатора. Со стороны он теперь походил на крупную горбатую птицу, наряженную в человеческие шмотки. Дурацкая все-таки привычка так сидеть. Да и неужто удобно? Решительно не понимаю.
Вакса принялся с независимым видом трескать овощ. Один за другим он заглатывал скользкие холодные куски, пуская темные струйки сока из уголков рта и плюясь алой слюной.
И ведь никому не предложил, засранец, не поделился. Обиделся.
Ева сняла с пояса фляжку и молча протянула Ваксе. Он фыркнул, но от воды не отказался — сцапал емкость и, приложившись к горлышку, энергично задвигал кадыком.
— Не увлекайся.
— Ой ладно, вокруг полно воды — аж со стенок капает.
Ева отобрала у Ваксы фляжку и поинтересовалась:
— Хочешь полакать из лужи, агнец?
Он опустил голову между колен, упирая луч налобника в грязную жижу, и признался:
— Не-а. Отстойная лужа. А кто такой агнец?
— Баран молодой.
— Не понял. Козлик, что ли? Опять наезжаешь?
— Угомонись. Ты не козлик, а матерый баран-осеменитель.
Вакса встал с кортов, приосанился и ощерился во всю рожу — фингал под глазом набряк бронзовой дулей. На опытного барана-осеменителя он, конечно, не тянул, но для своего возраста смотрелся мощно.
Мы с Евой присели на днище перевернутой дрезины, и я невольно повернулся на знакомый мускусный запах. Она, кажется, заметила это и слегка отодвинулась. Понимаю, не время для нежностей и воркования.
Порывшись в сумке, я раздал всем по куску вяленого мяса, а Ева извлекла из заплечного мешка банку консервов. При виде блестящего металлического бока у Ваксы загорелись глаза.
«…вая каша» — гласила надпись на наполовину содранной этикетке.
— Перловка, — пояснила Ева. — Налегайте.
Дважды нас упрашивать не пришлось. Ловко отколупав крышку, я подцепил на нож солидный шмат слипшейся каши и передал банку пацану. Он чуть ли не вгрызся в нее, чавкая и позабыв о свинине.
— За перловку прощаю «малыша», — выдохнул он через минуту, оторвавшись от лакомства и вытирая губы тыльной стороной ладони. — Еще есть?
— Нет, — покачала головой Ева. — Брала только одну банку.
— Все равно — ништяк. — Вакса отбросил звякнувшую тару и потянулся. — И не смотрите так печально. Мне ни фига не стыдно, что все до донышка умял: растущий организм требовал каши.
Я откусил жесткое мясо, поморщился от боли в опухшей челюсти и принялся неторопливо жевать. Мой организм, несомненно, тоже требовал калорий, но не так шустро, как у Ваксы.
— Покажи, что было в ячейке, — попросила Ева, не притрагиваясь к своему куску.
Вытряхнув содержимое сумки рядом с собой, я отобрал запаянные в полиэтилен картонки, причудливые ключи, а остальное убрал обратно.
— Вот.
Девушка бережно взяла предметы и стала их разглядывать, светя фонарем то на один, то на другой. Она перебирала их так долго, что я уж было решил — не дождусь объяснений. Осторожно откусывая, доел свой кусок мяса и вщелкнул в магазин «Стечкина» пару патронов — вместо потраченных на вагон-излучатель.
— Я думала, он будет один, — наконец сказала Ева.
— Кто? — рассеянно спросил я, беря в руки одну из запаянных карточек.
— Что, — поправила она. — Предмет.
Я внимательно оглядел картонный прямоугольник со всех сторон. А штуковина-то непростая… При ближайшем рассмотрении на желтоватом поле обнаружились ровные рядки цифр: от ноля в самом верхнем до девятки внизу. Кроме того, вертикальные линии разбивали цифры на столбцы — по четыре в каждом. Но самым любопытным оказалось даже не это. В некоторых местах цифры отсутствовали, точнее, вместо них в картонке были выбиты крошечные дырки.
— Никогда такого не видел, — признался я и вернул запаянную штуковину Еве. — Что это?
— Никогда такого не видел, — признался я и вернул запаянную штуковину Еве. — Что это?
— Перфокарта. — Девушка наморщила лоб, вспоминая. — Носитель информации для систем автоматической обработки данных… В общем, их раньше использовали в примитивных машинах и компьютерах.
— Диковина, — кивнул я, выпятив нижнюю губу. — Но зачем все это понадобилось Эрипио?
Ева серьезно посмотрела на меня. Промолчала.
— Мы так не договаривались. — Мне стало обидно. — Ты обещала рассказать.
— Это ключ… — Она осеклась и перетасовала карточки. — Точнее, ключи.
— От чего?
— Ты слышал легенду о Вратах жизни?
Смысл слов не сразу проник в сознание: повертелся, срикошетил пару раз от внутренних стенок черепа и только потом угнездился в мозгу. Когда же сказанное окончательно до меня дошло, я не удержался и рассмеялся — громко и задорно, сбрасывая накопленное напряжение и пренебрегая всеми правилами маскировки. Теперь, если б нас захотели обнаружить, — сделать это не составило бы особого труда.
Вакса тоже заржал, глядя на меня. Мы с ним хохотали добрую минуту и угомонились только тогда, когда скулы свело судорогой, а пульсирующая боль в моей разбитой челюсти стала невыносима.
Ева даже не улыбнулась. Она сидела и не отрываясь следила за мной своими чуть раскосыми глазами.
Заткнувшись, я уставился на нее, и сарказм моментально выветрился. Внутри застыло что-то колкое и неудобное… Голод?
— Ты что… серьезно? — спросил я в наступившей тишине.
Ева не ответила.
— Это ж сказка, — чувствуя себя околпаченным, сказал я. И, как твердолобый баран, добавил: — Врат жизни не существует.
Вакса протянул руку, чтобы взять одну из картонок, но Ева ловко собрала их в стопку и вместе с ключами убрала во внутренний карман. Вжикнула молнией.
— Прям и поглядеть нельзя, — фыркнул Вакса. — Ну и ладно, не больно-то и хотелось. Подумаешь… барахло. Орис вообще брехал, что в этой ячейке скрипка.
Я все еще ждал, что вот сейчас Ева подмигнет или иронически хмыкнет и объявит, что на самом деле Эрипио рассказал ей, как при помощи чудных предметов преодолеть Рубеж, или рассеять флуктуацию, или свести на нет вредное воздействие радиации, или… да все что угодно. Мало ли дурацких историй можно придумать, чтобы заполучить то, что тебе нужно?
Ева безмолвствовала.
Безумие! Врата жизни, или «объект СХиРК-12» — не более чем красивая легенда для детишек, не успевших полностью окунуться в полный грязи и боли мир подземки. Ну, или для бункерских барышень. Миф о втором шансе для жителей Самары, которым рискуют спекулировать лишь самые ярые поборники религии, — остальные довольствуются байками про Маяк и сигналы инопланетян.
Неужели Эрипио сумел ей так сурово наканифолить мозги? Но зачем? Чтобы добраться до этих перфокарт?
— Не веришь, — еле слышно проговорила Ева.
— Не… не знаю.
Она молчала долго. Вакса тоже утих, разглядывая слякоть на полу так внимательно, будто в мутной жиже могли вдруг блеснуть банки с перловкой.
— Зачем ты поднимаешься наверх и слушаешь ветер? — прошептала Ева после длинной паузы.
Я вздрогнул. Никогда и ни с кем я не делился этими сокровенными переживаниями, даже с ней.
Наши взгляды встретились, и я провалился в глубину ее глаз. На самое дно, к началам естества, где рождались ее мысли и чувства, где бил могучий ледяной родник. И мороз от студеных волн прошиб меня насквозь… Там, на дне пропасти, в бездне, которая разделяет два Человеческих существа, пульсировал изумительный источник — чистый, сильный и жутко холодный. И, несмотря на это, хотелось припасть к нему и, превозмогая ломоту в зубах, пить. Пить, пить, пить, пока в голове не начнет хмельно шуметь, а нутро не скует ледяной судорогой…
— Зачем ты слушаешь ветер, Орис? — повторила Ева вопрос, и негромкие слова докатились до меня, дробясь на отдельные звуки и заполняя тесные катакомбы сознания слоистыми каскадами. — Что пытаешься понять?
— Я хочу вырваться из тихого кошмара. Я… ищу путь.
— Так не будь слепцом.
Слово замерло где-то на грани слышимости, и через секунду я уже не был уверен: произнесла Ева его вслух или только подумала, а я неведомым образом подслушал ее мысли.
Мы сидели на днище перевернутой дрезины и смотрели друг на друга. Внутри вибрировала натянутая до предела и осторожно распущенная пружина, которую не бросили, не дали сорваться с оглушительным звоном, а медленно-медленно разжали.
Вакса обернулся и вылупился на нас из-под светлого пятна налобника. Таращился довольно долго, но, наверное, ничего подозрительного не углядел — пожал плечами и, ядовито осклабившись, предложил:
— Айда поищем Врата жизни. Авось найдем, и тогда уж никто не помешает мне слопать сто банок перловки за раз! Э?
— Лопнешь, — машинально сказал я, не сводя глаз с Евы. — Куда теперь?
— Далеко, — призналась она. — Доберемся до станции Безымянка. Оттуда по поверхности до бывшего санатория ПриВО. Дальше — на север.
— Мне кажется, ты сама не знаешь, где искать Врата.
— Приблизительно представляю. Но никогда в тех местах не бывала. Жители северных районов их еще называют «холодильниками». Это в районе старых известняковых карьеров.
— И как же мы пойдем? Наугад? Самоубийство.
— У меня есть карта.
— Покажи.
— Не могу.
— Не доверяешь?
— Дело не в этом. — Ева постучала себя пальцем по лбу. — Карта здесь. Эрипио показывал мне расположение объектов и возможные маршруты подхода. Один раз, по пьяни, хвалился схемой. Я сталкер — у меня хорошая память на такие штуки.
— Бродить по нехоженым районам без снаряги — верная гибель.
— У меня припасено хорошее снаряжение. Неподалеку от Победы.
— Зачем тебе лично дались эти Врата?
Ева помолчала. Было видно, что она сомневается, что опять не хочет договаривать все до конца.
Я разочарованно махнул рукой. Бесполезно из нее что-то тащить клещами.
— Там может быть лекарство, которое спасет от смерти мою мать, — наконец сказала Ева. — Этого тебе достаточно?
— А у барыг на Клинической такого лекарства нет?
— Нет.
Я замолчал, не зная, что еще сказать. Достаточно ли такого объяснения? Пожалуй. Только если трезво оценивать наши шансы, стоило признать: они стремятся к нулю. А с учетом того, что Эрипио со своими шакалами вот-вот на нас охоту объявит по всей Безымянке, — затея и подавно казалась полным сумасшествием.
Вакса выключил налобник и теперь смотрел на меня с подростковым азартом. Ну еще бы! Юному аборигену сейчас море по колено. Приключения подавай. И если поначалу он сам засомневался, когда я утром сообщил, что придется идти на территорию Безымянки, то теперь авантюра окончательно вскружила лопоухую головушку.
— Даже если предположить, что Врата существуют, — осторожно начал я, — каковы наши шансы на то, что мы сумеем дойти до станции Безымянка, совершить марш-бросок по поверхности и выйти в нужное место?
Честно говоря, я ожидал, что Ева прикинет и назовет какую-то цифру, соотношение, дробь… Хоть какое-то численное выражение успеха, по ее мнению. Но она, как обычно, ответила вовсе не то, что я хотел услышать:
— Это зависит только от нас. От тебя, от меня и от твоего друга, если он захочет присоединиться.
— Уж не сомневайся, захочет, — буркнул я, и Вакса тут же согласно закивал. — Нам придется возвращаться на Гагаринскую, чтобы пройти дальше. А там полно оккупантов. Нужно выждать.
— Не нужно. Есть другой ход, хотя в нем не так комфортно, как в туннеле.
Мы с Ваксой переглянулись. Я скрепя сердце вынес вердикт:
— Ну, раз уж собрались покорять Безымянку, веди. Думаю, нас с этим пареньком сложно удивить скверными условиями.
Глава 6 РОЛЬ
Я ошибался. Крупно. Ева не просто смогла удивить, она затащила нас в такую клоаку, что все прошлые рейды и кротовьи ползания под землей показались легким послеобеденным моционом для худеющих школьниц.
Внизу плескалось, за шиворот капало, по стенам текло. Вода была грязная и пахла креозотом, но не приятно, как просмоленные шпалы, а резко и сильно. Если бы я мог повернуться в узкой железной кишке, то давно бы нацепил респиратор. Увы, места хватало только для того, чтобы с черепашьей скоростью ползти вперед, упираясь локтями в канализационную решетку и подволакивая за собой ноги.
Перед носом елозили ботинки Евы, то и дело норовя садануть в лоб. Где-то сзади глохли похабные песенки в исполнении Ваксы. Кобура с пистолетом больно впивалась в бедро, заставляя шипеть и морщиться.
Будь я склонен к клаустрофобии, давно бы, наверное, помер от разрыва сердца.
Путешествие по коллектору продолжалось уже добрых полчаса. Мелькавший перед глазами узор решетки сначала раздражал. А потом я и сам не заметил, как стал машинально считать узкие дырочки. Налобный фонарик высвечивал контрастный ритм ржавого металла с хирургическим равнодушием. Поперечина-прорезь, поперечина-прорезь, раз-два, три-четыре…