— Потерплю. Но за пасту будешь должна еще две стирки.
Вода, сочащаяся из лейки, и впрямь была ледяной. То ли с утра тэны не включали, то ли уже успели спустить из баков теплый объем.
Я быстро смахнул с себя пыль и пот, уложившись в положенные три литра. Растерся льняной тряпкой, которую баба Даша любовно величала полотенцем, и поскорее облачился в трико и рубаху.
А теперь — пулей к дому, чтоб поскорее влезть в запасной комплект шмотья и обуви. Простывать нельзя. Или на лекарствах у спекулянтов с Клинической разоришься, или, с высокой вероятностью, помрешь от воспаления легких. Времена исцеления горячим чайком с лимоном, постельным режимом и сухими шерстяными носочками давно минули. Теперь любая хворь может запросто оказаться фатальной.
Не забираясь на платформу, я пошел вдоль столов и скамеек, сложенных из шпал. Уплетающий из миски похлебку старик оторвался от трапезы, обернулся и долго провожал меня подозрительным взглядом из-под густых бровей. На губе повис кусочек спаржи, но он не замечал.
Возле дебаркадера возвышалась мощная, бронированная дрезина. Крашенный черной эмульсией борт бликовал мутно-желтыми искорками: на платформе, неподалеку от моего жилища, бодро трещал костер.
Уголь жгут нещадно, надо же. И транспорт пригнали. Интересно, кто это к нам пожаловал? Никак — начальство из бункера.
Я нагнулся и заглянул за контактный рельс, где, стоя на карачках задом ко мне, копошился коротко стриженный пацан в плотной брезентовой куртке, черных болоньевых штанах и засаленной оранжевой безрукавке с подшитыми, как на разгрузке, клапанными карманами. Подошвы ботинок порядком поизносились, но выглядели крепко. Он был так увлечен укладкой рюкзака, что не заметил моего присутствия.
— Бристоль сказал, ты меня искал.
Пацан вздрогнул и обернулся, щурясь. На физиономии красовались несколько свежих ссадин, под глазом бронзовел фингал.
Егор Вакса постоянно влипал в истории. Он и прозвище свое получил после того, как умудрился заблудиться в недостроенных перегонах под Хлебной площадью, наткнулся на заброшенный хозсклад и пару дней с голодухи жрал гуталин. Полуживого обормота нашли обходчики с крайней заставы. Сжалившиеся бойцы успели промыть желудок и привести Егора на станцию, где он еще часа два от души блевал черной кашицей, пока вся просроченная вакса не вышла из организма вместе с раствором марганцовки и остатками желудочного сока. После этого случая любитель суррогата проникся искренней неприязнью ко всякого рода обувным кремам и прочим вязким суспензиям, но кличка к нему прицепилась намертво.
— Грибы цветные! — обрадовался Вакса, признав меня в полумраке. — Опять на конец Льва Толстого лазал?
— Не твое дело.
— Почему?
— Лишнее знание ухудшает пищеварение.
— Ну-ну… А как жажда замучила — тут как здесь, да?
— Тут как тут, — машинально поправил я. — Грамотей.
— Правила — отстой, — тут же заявил Вакса.
Он выбрался из своего логова, перелез через контактный рельс и выволок за лямку пузатый рюкзак.
— Тебя из ЦД вызывают.
— О как! Из Центрального… В бункер, что ли?
— Не-а. На Московскую. — Вакса воровато стрельнул глазами по сторонам и на тон ниже продолжил: — Туда полно городских бугров съехалось.
— Туннель открывать будут.
— Похоже на то.
Вот, стало быть, откуда «телега» с транжирами залётными взялась — приехали за должностными лицами к важному мероприятию. Все понятно.
Я поежился от дунувшего со стороны туннеля сквозняка и забрался по лесенке на платформу. У колонны стояла крохотная, но крепкая будочка из цементированного кирпича, крышей служили листы гофрированной жести, закрепленные кусками арматуры и протравленные для утепления смолой. Мой дом. Наполовину затертая надпись на дверном стекле гласила: «Не… слон…» На самом деле эта вагонная дверь была исключительно элементом декора и не служила защитой от воров. Я все ждал, когда же ее наконец отколупают от хатки и сопрут. Но никто не зарился: то ли не знали, куда приспособить, чтоб не запалиться, то ли все же не до конца страх потеряли. Хотя в последнее верилось с трудом.
Настоящая дверь выглядела куда менее приметно, зато была намного надежнее. Железная, на двух приваренных к горизонтальным штырям петлях, она запиралась на старый добрый амбарный замок с секретом, который я пару лет назад выторговал у таможенников за пол-ящика водки. У этих продажных шкурок изредка попадались стоящие вещи. Ключ к стальному монстру имелся в единственном экземпляре, поэтому я постоянно таскал его на цепочке, чтобы не посеять. Даже не из-за боязни кражи, а чисто из рациональных соображений: в случае утери ключа было бы обидно резать хороший замок.
Вакса ловко вскочил на перрон и, пока я щелкал ключом в скважине, выглянул за угол.
Там, возле костра, сидели машинист дрезины с охранником, по-барски пили чай и травили до омерзения тупые анекдоты про диких. Охранник время от времени бряцал «калашом» и сердито покрикивал в сторону дебаркадера, где блестела крашеным боком дрезина. По краю платформы шныряли туда-сюда местные пацанята. Гикали, хлопали по кожуху движка, кривлялись друг другу через треснувшее зеркало заднего вида, но взобраться на подножку дорогой машины не решались.
На окрики бойца пацанва не обращала решительно никакого внимания — видывали, мол, и пострашнее дядек с пушками. А вот на жилистого машиниста пострелята зыркали с интересом: многие дети подземки мечтали, когда вырастут, освоить эту захватывающую дух профессию.
Самого чиновника из департамента возле огня не было: видимо, ушел к начальнику станции.
— Чего топчешься? Заходи, — позвал я Ваксу из каморки. — Только стены жилеткой своей масляной не обтирай. Я утром прибрался.
Пацан втиснулся, бросил рюкзак и тут же уселся на корточки возле порога. Отучал-отучал его от этой дурацкой привычки — все без толку.
Я натянул запасной комбез, зашнуровал берцы, подпоясался, набросил затертую до серости кожаную куртку. Ну вот, теперь хотя бы не простыну.
Высветив фонариком тумбу из обрезанного куска шпалы, я подхватил с нее несколько коробок с патронами и рассовал по карманам. Достал из ящика паспортный жетон с тисненым гербом Города и выбитыми на стальных плашках строками должности и прописки. Прицепил на цепочку, рядом с ключом. В наплечную сумку побросал кое-что из провизии и вещей: вяленую свинину, сушеные грибы и несколько овощей, дозиметр, нож с точильным камнем в кожаном чехле, респиратор со сменными фильтрами, диодный налобник, комплект кустарных аккумуляторов с зарядкой и аптечку. Подумав, прихватил полдюжины стограммовых бутылочек «Таежной» в качестве валюты — фабричная водка пользовалась спросом на любой заставе, равно как и у станционных барыг. Походный набор готов — на день-два должно хватить. Уезжать с Вокзальной надолго я не собирался, поэтому паковать рюкзак не стал.
Закончив сбор, я взял фляжку и с наслаждением приложился к горлышку. М-м-м… Прохладная влага моментально наполнила организм жизненной силой.
Вакса проследил за моим дрыгающимся кадыком и сглотнул.
— На, — сжалился я, протягивая ему флягу. — Слюней не напускай.
Пацан ухмыльнулся и с довольным бульканьем высушил мой суточный запас до дна. Варвар. Придется теперь тратиться на чистую водичку.
Я глянул на часы: без пяти четыре. Что ж, жизнь налаживается — даже неприятный осадок от стычки с мэргом рассеялся. Кинуть теперь на кишку чего-нибудь горяченького и калорийного, и, можно считать, судьба подарила хороший день. Если этот день еще и закончится так же дивно…
В дверь бесцеремонно долбанули ногой.
Ну и манеры.
Я потеснил Ваксу, открыл. На пороге стоял незнакомый человек на голову выше меня, с реденькой бородкой, клочковатыми волосами и унылым взором. Ботинки на ногах были из армейского арсенала, почти новые. Не бедствует, однако ж, товарищ.
В руке незнакомца желтел канцелярский лист.
— Ты, случаем, кабиной не ошибся? — недружелюбно спросил я.
— М-м… Олег Романович Исаков? — поинтересовался мужик. — Переговорщик дипломатического департамента?
— Обычно меня зовут Орис.
— Стало быть, не ошибся… — он поднял голову и поглядел на трубу, соломинкой бегущую от крыши к желобу общей вытяжки, — м-м… кабиной.
— Допустим. Но долбить так не следует, — нахмурился я, невольно копируя его казенную манеру разговора — Дверь с петель сшибить можно.
— Моя фамилия Комель, кадровый инспектор ЦД. На Московскую тебя вызывают. Вот предписание. — Он сунул мне в нос бумажку со списком имен и тут же убрал. — Пешком пойдешь или… м-м… на телеге покатаемся?
Я открыл было рот, чтобы ответить, но Вакса меня опередил.
— Мы не лохи, запрягай телегу, — дерзко заявил он.
Комель перевел на пацана тоскливый взгляд и полюбопытствовал:
Комель перевел на пацана тоскливый взгляд и полюбопытствовал:
— Ты кто, молодой человек?
— Сопровождающий, Егор Вакса, — не моргнув глазом сообщил тот. И с вызовом уставился на инспектора: — А чо?
— В предписании никакого сопровождающего не значится.
— Слушай, жаба, я ведь могу и по лицу двинуть. Расстояние от жопы до головы у меня маленькое, закипает быстро.
Я затолкал Ваксу в глубь дома и отвел рассерженного Комеля в сторонку.
— Если на телеге вашей местечко есть, пусть парень с нами прокатится. Он у меня вроде адъютанта. Подрабатывает.
Чиновник строго глянул на меня сверху вниз, почесал дряблый подбородок и пожал плечами.
— Есть место. Ну и… м-м… сотрудник у тебя. Борзый.
— Молодой еще.
Комель сделал знак своим людям, и машинист с охранником лениво поднялись. Плеснули остатки чая в догорающий костер, убрали кружки, подхватили котелок и, шуганув любопытных пацанов, залезли на дрезину.
Вакса выскользнул из каморки, подтащил рюкзак за лямку и встал рядом. Он вновь хамски вытаращился на громоздкого писаря ЦД, а когда тот перехватил его взгляд, тут же выпалил:
— Чего очаровался, обморок злоеб…
Я успел врезать балбесу по губам, прежде чем он закончил фразу. Но даже недосказанный пассаж произвел чудовищный эффект. Инспектор вознесся над Ваксой, словно гора, и снес бы тому башку, если б оказался чуть расторопнее.
Пока дело не обернулось бедой, я решил урегулировать конфликт. Изловил пытавшегося удрать Ваксу за ворот безрукавки, встряхнул его и развернул физиономией к себе. Лопоухий охламон сиял, как начищенная гильза, а фонарь под глазом контрастно темнел.
— Еще слово в адрес цэдэшника — и останешься здесь, — прошипел я. — Усек?
— Пусти. Осанку и сам могу держать, не на параде.
— Цыц.
Я отпустил зарвавшегося юнца и без спешки пошел запирать дом.
Перечить Вакса не смел, ибо прекрасно понимал, что кровом, жратвой и прочим разнообразием жизни в опасном подземном мире за последние годы обязан исключительно мне. Я приютил пострела, когда ему было лет десять. Батя, бывший гарнизонный старшина, удолбался волшебными грибами и сгинул в катакомбах под Алабинской, матери приблудыш не помнил вовсе. Несмотря на кочевое нищенское детство, Вакса успел нахвататься обрывочных знаний и даже прочел несколько книг, пока работал за еду у завхоза Российской. Случай свел меня с пацаненком четыре года назад. Он серьезно наступил на хвост главарю подростковой банды Города и скрывался от озверевших малолетних сволочей в камерах хранения железнодорожного вокзала. Я как раз спускался со смотровой, когда щеглы загнали его в угол и готовы были прирезать. Пригрозив шпане стволом, я увел ощетинившегося Ваксу на станцию. Отмыл, накормил, причесал, выбил у начальника уголок под платформой… Вакса быстро привязался ко мне и стал вникать в детали профессии. В силу молодости, недостатка образования и природной борзости хороший дипломат из него вряд ли мог получиться, но в качестве помощника пацан оказался хваток. Я таскал его по всему метро, доверял не особо сложные поручения. Нынче для своих тринадцати или четырнадцати лет — точный возраст он не помнил — Вакса был вполне самостоятелен, остр на язык, смекалист, хотя и недалек умом. Зато я всецело мог на него положиться. Если Вакса прикрывал спину — не оборачивался.
Вернувшись к дрезине, я обнаружил, что Комель уже взгромоздился на одно из пассажирских сидений. Второе свободное место бесцеремонно занял охранник, поэтому нам с Ваксой пришлось довольствоваться грузовой площадкой позади двигателя, на которой валялись осколки костей и жутко воняло протухшей свиной кровью.
— Комфортный салон, — прокомментировал я. — Мыть не пробовали?
— Не обессудь, в первый класс билеты кончились, — не оборачиваясь, пожал плечами инспектор и крикнул машинисту: — Запрягай!
Громыхнул стартер, из выхлопной трубы брызнули капельки неотработанной солярки, и мотор сдержанно заурчал. Глушитель у агрегата был что надо, кожух двигателя плотно подогнан и уплотнен резиной, поэтому двигатель работал на удивление тихо. Неизвестному мастеру, собравшему «телегу», стоило сказать «спасибо» — лишний шум в туннелях только мешал.
Пока щуплый сотрудник миграционного департамента отмечал на листке Комеля факт убытия со станции, дежурные бойцы разворачивали ротационный механизм с бетонными плитами, блокирующий выезд. Горстка зевак собралась на платформе, чтобы поглазеть на отбывающую дрезину. Вакса стоял, эффектно облокотившись на кожух, и делал вид, что его ничуть не заботят обращенные на него взоры любопытных. Пижон доморощенный! Впрочем, пусть кочевряжится, с возрастом пройдет.
Присев на бортик, я задумался. Почему меня вызвали из ЦД? Странно. Обычно Тимофеич — начальник родного дипломатического департамента — сам посылает вестовых, если ему нужны переговорщики. Ладно, приедем — разберемся. К тому же, кроме служебной необходимости, у меня была личная мотивация оказаться поближе к таможне: во время открытия перегона там будет много людей с обеих сторон, в том числе и тех, кто приближен к руководству Нарополя. Это лишняя возможность повидаться с Евой.
Через минуту формальности были улажены, проход открыт. Машинист переключил передачу и поддал газу. Дизель бодрее застучал поршнями, и мы тронулись. Пацанята с гиканьем побежали по перрону, стараясь не отставать. Один проворный пострел хотел зацепиться за поручень и прокатиться юзом, но был схвачен караульным и сурово нагружен затрещинами.
Когда станция осталась позади, машинист врубил основной свет. Вспыхнула большая круглая фара, закрепленная спереди на кронштейне, и сумрачное пространство туннеля наполнилось желтоватой мутью.
Рельсы стали уходить влево. Мелькнули замурованные боковые коридоры, разбитый путевой светофор, дунула в канализационную щель перепуганная крыса.
Огонек отправился в путь…
Каждый раз, когда я покидал обжитое пространство и углублялся в бесконечную сеть перегонов, коридоров, тупиков и развилок, невольно смотрел на себя со стороны как на частичку распластанного катастрофой мира. Представлял, как люди ползут по железно-каменным норам, пересекаются друг с другом, теряются, обретают крошечные богатства, гибнут в аномальных территориях. Мне представлялось фантасмагорическое полотно из тысяч мерцающих огоньков, заточенных в гигантском лабиринте. Они разгораются, тлеют, гаснут. И у каждого — свой путь.
А в серединке темного лабиринта дрожит красная линия, разделяющая его на две части. С одной стороны огоньки яркие, сытые, они горят насыщенным зеленоватым светом, а с другой — тусклое багровое царство, где аморфные пятна медленно текут по коридорам, стирая друг друга. Возле границы огоньки перемешаны, и свечение там совсем уж странное: радужное, искристое, без постоянного оттенка и яркости.
Город и Безымянка плотно соприкасались, проникали в пограничные ткани и вбрасывали друг другу в организмы антитела. Невзирая на всю разницу в общественном укладе и уровне жизни, они были похожи. Они напоминали глубоко несчастных сиамских близнецов, которых ни один хирург не берется разделить — а ужиться братцы не могут.
Попытка расчистить туннель у Московской и восстановить сообщение лишь внешне выглядела как жест примирения и поиска новых компромиссов. На самом деле за кулисами стояли расчетливые кукловоды, которые получали от вынужденного соседства ту или иную выгоду. Им было категорически плевать на то, какого цвета тысячи огоньков и насколько ярко они горят.
А мне хотелось найти свой путь. Наверное, это глупо, но, может быть, я забирался на здание вокзала, чтобы рассмотреть его среди мертвых руин? Может, я слушал ветер и пытался понять, куда выведет меня мерцающая нить?
Колеса загромыхали на стрелке. Мы проезжали пресловутую «глухую» развилку, где пропадал сигнал в телефонных проводах и отказывала электроника. По левую руку темнел перегон, уводящий к Театральной, а впереди поблескивали рельсы, идущие в горку. Там, за подъемом, нас ждала Клиническая.
— Глянь, часы встали, — пихнул меня Вакса и сунул под нос запястье с тяжелыми «командирскими». — Поганое место.
Я кивнул и прислушался. Из зева бокового туннеля доносился мерный перестук, пробивающийся даже сквозь гул мотора. То ли эхо от нашей собственной «телеги», то ли чьи-то еще лязги — акустика на развязке была обманчивая.
— Орис, а слыхал, что Паниковского в Волгу столкнули? — заговорщически пробормотал Вакса в самое ухо.
Паниковским горожане ласково называли сорокаметровый Монумент Славы, упавший поперек Самарской площади. Уж больно похож был советский памятник на человека с гусем.
— Ведь в этой дуре тонн сто, — удивился я.
— Адепты Космоса постарались, — с готовностью пояснил Вакса. — Рычаги какие-то хитрые навыдумывали, лебедки… Спихнули с горы и — в реку. Думают, что монумент вроде передатчика и через воду сигнал от Маяка по всей планете распространится. Вот так вот.