– Нет, – сказал он. – Я не продаю. Я хочу быть полноправным партнером в деле. Земля моя, деньги и ноу-хау твои – мы делим прибыль пополам.
Брудер одарил его улыбкой акулы бизнеса.
– А ты не такой простофиля, каким выглядишь, Тадбари. Кто-то подучил тебя или это чисто твоя идея?
– Может быть, я поумнел, в конце концов, – ответил Том. – Так как же, да или нет? Как говорится, делай свое дело или слезай с горшка, засранец.
– Не очень-то хорошо называть засранцем партнера, ты, зануда, – заметил Брудер и протянул руку. Его рукопожатие было очень твердым, но Том сдержался и не поморщился.
Том взглянул на часы. Стив приведет банкиров где-то через час. Просто формальность, сказал он. Залог будет внушительным; собственность просто вопиет о перспективах. Как только им откроют кредит, они возьмутся за дело. К весне они расчистят свалку и подготовят землю для строительства.
Том не мог объяснить, почему приехал так рано… разве что воспоминания.
Забавно, что столько важных для него воспоминаний связаны с этой свалкой… но в то же время объяснимо, учитывая, как сложилась его жизнь.
Теперь все должно измениться. И навсегда. Томас Тадбари собирается разбогатеть.
Том не спеша прошелся вокруг сарая, отпихнул ногой старую покрышку, затем поднял ее силой мысли. Он подержал ее в воздухе, поддел телекинически и заставил крутиться, отсчитывая время. На счет восемь покрышка начала вихляться, на одиннадцать упала. Неплохо. Подростком, до того как он сел в челнок, он мог продержать такую покрышку весь день… но тогда сила принадлежала Тому, а потом он передал ее Черепахе. Как и многое другое.
– Продать свалку? – спросил Джой, когда Том рассказал ему о плане. – Ты не шутишь? Тогда все чертовы мосты будут сожжены. Что, если банкир найдет?
– Как пить дать, они найдут нашу яму. Возможно, поломают голову минут эдак пять-десять. А потом зальют ее каким-нибудь дерьмом – и делу конец.
– И что будет с челноками?
– Там нет челноков, – ответил Том, – только куча отбросов, когда-то бывших челноками. Помнишь, «вся королевская конница, вся королевская рать»? Я пойду туда однажды ночью и побуду Черепахой, пока не скину все это в воду.
– Там чертова куча отбросов, – напомнил Джой. – Разве не ты плакался, сколько денег и пота вложил в эту рухлядь? – Он отхлебнул пива и покачал головой. Джой с годами все больше походил на своего отца, Дома. Те же худые руки, тот же твердый, как булыжник, пивной живот, те же волосы с проседью. Том помнил время, когда они были черными и все время падали на глаза. В те дни Джой обычно носил вокруг шеи ключи от церкви на кожаном шнурке, даже когда надевал дешевую маску лягушки и шел в Джокертаун вместе с Черепахой помогать вытаскивать доктора Тахиона из алкогольной депрессии.
Это было двадцать три года назад. Годы были не властны над Тахионом, чего нельзя было сказать о Джое и Томе. Он постарел, так и не повзрослев, но теперь все менялось. Черепаха почил в бозе, но жизнь Тома Тадбари только начиналась.
Он побрел прочь от берега. Разбитые фары пялились на него, как и фары нагромождений из мертвых машин, а когда он почувствовал взгляд живых глаз и повернулся, то увидел огромную серую крысу, высунувшуюся из дыры прогнившей обшивки безногого викторианского дивана. В глубине свалки он прошел между двумя длинными рядами старых холодильников, с которых сняли все дверцы. В дальнем конце был свободный участок земли, где лежала квадратная металлическая плита. Она была тяжелой, Том знал это по опыту. Он пристально уставился на большое кольцо, приваренное к металлу, сконцентрировался и с третьей попытки сдвинул плиту, открыв темный вход в тоннель.
Том сел на самый край и осторожно соскользнул в темноту. Коснувшись дна, он пошарил рукой по стене и нашел электрический фонарь, который повесил там ранее, и двинулся вперед по холодному сырому туннелю, пока не оказался в бункере. Там в тишине его ждали старые челноки.
Он знал, что скоро ему придется избавиться от них. Но не сегодня. Банкиры не будут расхаживать и совать повсюду свои носы. Они просто хотят осмотреть собственность, вид на залив, возможно, подписать бумаги. Времени было достаточно, чтобы пустить под воду весь этот металлолом, больше он ни на что не годился.
Нарисованные ромашки и эмблемы мира покрывали корпус второго челнока. Когда-то рисунки были яркими, но теперь потускнели и начали осыпаться. Один взгляд на них возрождал в памяти песни, идеи, высокие дела прежних времен. Тот самый март в Вашингтоне, фолк-рок, ревущий из громкоговорителей, MAKE LOVE NOT WAR («Давайте заниматься любовью, а не воевать») – лозунг, наспех намалеванный на бронированном корпусе его челнока. Джин МакКарти взобрался на челнок и говорил целых двадцать минут, хотя и не был красноречив. Симпатичные девчонки в коротеньких топах и джинсах чуть не дрались, чтобы вскарабкаться наверх. Тому запомнилась особенно одна из них в повязке на индийский манер до самых глаз, таких необычно голубых, и ее прямые, светлые волосы, ниспадающие ниже спины. Она шептала ему о любви там, на челноке, и просила открыть люк и впустить ее; она хотела видеть его лицо, взглянуть в его глаза, и ей дела не было до того, что его называли джокером, – она любила его и хотела, чтобы он трахнул ее в этом месте и немедленно.
Она возбудила его настолько, что он чувствовал, словно в его джинсах поднялась штанга. Но он не открыл челнок ни тогда, ни позже. Ведь она желала Черепаху, а внутри был только Том Тадбари. Интересно, подумал он, где она теперь, как выглядит, каковы ее воспоминания. Сейчас у нее могла бы быть дочь такого же возраста, какой была она, когда пыталась забраться к нему в челнок.
Том провел рукой по холодному металлу и под слоем густой пыли обнаружил еще одну эмблему мира. В те дни он действительно чувствовал себя так, словно мог существенно на что-то повлиять. Он был частью движения против войны, за защиту слабых. День, когда Черепаха пополнил список врагов Никсона, стал самым значимым в его жизни.
Вся королевская конница, вся королевская рать …
Выше расписанного челнока находился еще один корпус старого корабля, роспись на нем была более свежей. Этот тоже послужил на славу. Он остановился возле вмятины, напомнившей, как один ненормальный чуть не вышиб из него мозги. Голова потом кружилась несколько недель. Том знал, что ниже, если посмотреть в правильном направлении, можно найти на металле отпечаток небольшой человеческой руки, глубиной дюйма четыре. Это сувенир, который оставил некий туз-шельмец, оттиск, названный Скульпторша. Она была мастером своего дела: металл и камень текли как вода под ее руками. Она была милашкой, пока не приложила эти ручки к дверным проемам в банковские хранилища. Черепаха доставил ее в полицию, хотя не представлял, как они могут помешать ей просто снова выйти вон, но она даже не попыталась. Вместо этого крошка благосклонно приняла извинения и начала работать на Департамент юстиции. Странные вещи случались время от времени в этом мире.
От остальных двух или трех челноков тоже мало что осталось, кроме каркаса и металлической обшивки. Все внутренние детали давно нашли себе другое применение. Камеры, электроника, нагреватели, вентиляторы – все это стоило денег, которые никогда не оттягивали карманы Тома. Поэтому он «раскулачивал» старые челноки, чтобы строить новые. Не сказать, чтобы это сильно помогало, все равно челнок стоил целое состояние. По самым примерным подсчетам он вложил около пятидесяти тысяч долларов в челнок, который проклятые Такизианцы столь небрежно вышвырнули с прочим мусором, и большую часть этой суммы он назанимал.
В темном углу бункера Том обнаружил самый старый челнок. Даже плохо приваренные металлические листы не могли скрыть знакомые линии корпуса Жука эскадрильи ВМС, с которого они начали далекой зимой шестьдесят третьего года. Он знал, что внутри было темно и душно и едва хватало места, чтобы повернуться, не было там и всех новшеств, которые появились позже на новых челноках. Посветив фонарем вокруг, Том вздохнул над своей наивностью. Черно-белые телевизоры, корпус от «Фольксвагена», электрическая проводка двадцатилетней давности, вакуумные лампы. Все было в более или менее исправном состоянии, если только не устарело самым безнадежным образом. Сама мысль о том, как он пересек пролив на этой рухляде всего несколько месяцев назад, заставила его содрогнуться.
И все же … это был самый первый челнок и самые незабываемые впечатления. Том долго смотрел на него, вспоминая, как все было. Сборка, испытания, полет. Он вспомнил самый первый полет над Нью-Йорком. Он чуть не наделал в штаны от страха. Затем он заметил огонь, самосожжение той женщины – даже теперь, спустя столько лет, он мысленно видел ее платье в малейших деталях и как пламя пожирало материал, когда он проплыл с нею вниз по улице.
– Я попытался, – произнес он вслух. Его голос отозвался странным эхом в полутемном бункере. – Я, правда, сделал что-то хорошее. – Он услышал, как кто-то скребется у него за спиной. Наверное, крысы. Это уже никуда не годится, разговаривать с крысами. Кого он пытается убедить? Он посмотрел на челноки, три из которых стояли в ряд. Столько металлолома, обреченного покоиться на дне. Мысль не вернула хорошее настроение. Он вспомнил сказанное Джоем, какие это все отбросы, и как эти слова натолкнули его на нынешнюю идею. Том вынул блокнот из бокового кармана куртки и быстро набросал заметку, улыбаясь про себя. Он играл в челноки уже двадцать лет и не заметил горошины ни под одним из них. Теперь же он сможет превратить это старье в целый контейнер гороха.
– Я попытался, – произнес он вслух. Его голос отозвался странным эхом в полутемном бункере. – Я, правда, сделал что-то хорошее. – Он услышал, как кто-то скребется у него за спиной. Наверное, крысы. Это уже никуда не годится, разговаривать с крысами. Кого он пытается убедить? Он посмотрел на челноки, три из которых стояли в ряд. Столько металлолома, обреченного покоиться на дне. Мысль не вернула хорошее настроение. Он вспомнил сказанное Джоем, какие это все отбросы, и как эти слова натолкнули его на нынешнюю идею. Том вынул блокнот из бокового кармана куртки и быстро набросал заметку, улыбаясь про себя. Он играл в челноки уже двадцать лет и не заметил горошины ни под одним из них. Теперь же он сможет превратить это старье в целый контейнер гороха.
Стив Брудер прибыл спустя сорок пять минут, одетый в плащ из непромокаемой ткани барберри и кожаные водительские перчатки. С ним в коричневом «Линкольн Таун»-каре приехали два банкира. Том предоставил Брудеру вести все переговоры во время осмотра его владений. Банкиры восхищались панорамой и вежливо старались не замечать снующих по свалке крыс.
Они подписали документы к полудню и отметили это событие ужином у Хендриксона.
Роджер Желязны Концерт для серотонина с хором сирен
III
Ветер накатывал свирепыми волнами, колотясь о витрины и осыпая тучей ледяных игл каменных львов, застывших в карауле у парадного подъезда, – входа в клинику Джокертауна. Когда дверь, ведущая внутрь, распахнулась, по гулкому вестибюлю прокатился оглушительный вой разбушевавшейся стихии. Посетитель принялся топать ногами и стряхивать снег с синей куртки. Закрыть за собой дверь он не удосужился.
Мадлен Джонсон, известная в народе как Цыплячья Лапка, дежурство в приемной совмещала с присмотром за безнадежно хворым дружком, Петушком Робином, с которым прошла некогда огонь и воду. Оторвав взгляд от помогающего коротать время кроссворда, она черканула в сердцах карандашом как бог на душу положит и заквохтала:
– Что же это такое, наконец? Эй, мистер, да закройте же вы чертову дверь за собой!
Вошедший опустил платок, которым отирал лицо, и внимательно уставился на дежурную. Только сейчас Мадлен заметила выпуклые фасеточные глаза посетителя и недобро играющие на скулах угловатые желваки.
– Прошу прощения, – негромко отозвался он и аккуратно прикрыл дверь. Затем повернул голову, как бы желая досконально изучить обстановку в помещении, – при таких глазах угадать направление взгляда не так-то просто, Мадлен затруднялась, – и объявил наконец о цели визита: – Мне бы с доктором Тахионом переговорить.
– Доктора в городе нет, – нелюбезно бросила дежурная, – и еще какое-то время не будет. А чего вы, собственно, хотели?
– Хочу, чтобы меня уложили спать, – сказал посетитель.
– Здесь вам не ветлечебница, – отрезала Мадлен и уже через секунду пожалела о сказанном: посетитель, мгновенно окутавшись ярким свечением и рассыпая по сторонам искры что твой генератор, двинулся вперед. Его вид вызывал сильные сомнения в доброжелательности намерений – он скалил зубы и нервно сжимал кулаки.
– Это… медицинское… учреждение, – раздельно процедил он. – Мое имя – Кройд Кренсон. У вас должна быть моя карта. И лучше бы вам ее найти. Не принуждайте меня к насилию.
Заквохтав снова, на этот раз в ужасе, Мадлен подпрыгнула и умчалась, оставив на память о себе пару крохотных пушистых перышек, витающих над конторкой. Кройд перегнулся через барьер и нахмурился. Затем взгляд его упал на недопитую чашку кофе подле газеты – Кройд схватил ее и осушил залпом.
Спустя мгновение из коридора за конторкой донеслось цоканье копыт, и на пороге возник молодой голубоглазый блондин в спортивной рубахе, оснащенный стетоскопом и улыбкой плейбоя. А ниже пояса – еще и туловищем ладного пони с затейливо изукрашенным хвостом. Из-за спины медика выглянула трепещущая от волнения Мадлен.
– Он самый, – сказала она кентавру. – Угрожал мне насилием.
Продолжая сиять лучезарной улыбкой, кентавр процокал в помещение и дружелюбно протянул пятерню:
– Я доктор Финн. Вашу карточку, мистер Кренсон, уже разыскивают. Пока же предлагаю пройти в процедурную – там вы без помех сможете поделиться со мной вашими опасениями.
Кройд пожал руку и кивнул:
– А кофе там найдется?
– Полагаю, да. Чашечку раздобудем.
Пока доктор Финн листал медицинскую карточку пациента, Кройд, не отрываясь от вожделенной чашки и расплескивая кофе, беспокойно мерил крохотное помещение шагами. Над отдельными страницами пухлого досье доктор негромко фыркал, всхрапывал, а однажды – видимо, над какой-то особенно интересной записью – даже испустил звук, сильно смахивающий на тихое конское ржание.
– Я не узнал в вас Дремлина, – произнес он наконец, захлопывая папку и переводя на пациента пытливый взор. – Часть этих материалов уже вошла в учебники. – Он постучал ухоженным ногтем по скоросшивателю.
– Наслышан об этом, – тоскливо отозвался Кройд.
– Очевидно, вы столкнулись с серьезной проблемой, не позволяющей полностью перейти в новую фазу, – заметил доктор. – В чем ее суть?
Кройд выдавил бледную улыбку:
– Суть в том, что кости на этот раз легли неудачно. Заснуть не могу. Не получается.
– Если можно, несколько подробнее.
– Не знаю, что именно там записано, в вашей карточке, – сказал Кройд, – но у меня развился неодолимый страх перед сном.
– Здесь упоминается кое-что о приступах паранойи. Может быть, несколько разумных советов…
Неловким нервным движением Кройд продырявил стену.
– Это уже не паранойя, доктор, – возразил он. – Опасность вполне реальна. Могу умереть во время ближайшей спячки. Или же, что еще страшнее – проснуться самым кошмарным джокером, какого вы только в состоянии вообразить, но с нормальным суточным циклом жизни. И застыть в таком виде навсегда. Паранойя – это ведь когда страхи лишены реальной под собой почвы, не так ли?
– Пожалуй, – согласился Финн. – Но мы можем называть так любой чрезмерный страх, пусть частично он и оправдан. Не знаю. Я не психиатр. Но я нашел в досье упоминание о вашей привычке к амфетамину. Вы принимали его, чтобы отсрочить наступление сна. Вам надлежит знать, что уже в подобной химической зависимости проявляются признаки паранойи.
Кройд обвел пальцем дыру в стене, сжигая напрочь куски пластиковой панели.
– Разумеется, во многом это вопрос семантики, – продолжал доктор Финн. – И не столь уж важно, как мы это назовем. Суть в том, что вы боитесь заснуть. А сейчас, по вашим ощущениям, уже наступила фаза сна?
Шагая по кабинету, Кройд принялся хрустеть суставами пальцев. Доктор Финн как зачарованный считал щелчки. Когда раздался седьмой, доктор принялся гадать, чем все это может закончиться.
– Восемь, девять, десять… – незаметно для себя стал приговаривать доктор.
Кройд пробил еще одну дыру в стене и утихомирился.
– Не желаете ли еще немного кофе? – спросил доктор.
– Желаю, и побольше – до галлона.
Доктор сорвался с места столь резво, словно перед ним распахнулись стартовые воротца дерби.
Позже, никак не комментируя пристрастие Кройда к кофе, доктор Финн продолжил:
– Опасно вводить вам сейчас наркотики – при вашей-то привычке к амфетамину.
– Даю вам два обещания, док, – нервно отозвался Кройд. – Первое: постараюсь заснуть сейчас без сопротивления. Но если вы не можете меня быстро выключить, лучше всех этих хлопот и не затевать. Лучше мне попросту уйти. Но тогда я – и это второе – обязательно вернусь к амфетаминам и прочим «колесам». Так что не сомневайтесь – глушите наркотиком, выбора у нас нет.
Доктор Финн тряхнул густой светлой гривой:
– И все же хотелось бы сперва опробовать кое-что более простое и безопасное. Как вы отнесетесь к небольшой прелюдии из мозговых волн в сочетании с гипнозом?
– Ничего не знаю об этом, – пробурчал Кройд.
– Совершенно безопасно. Русские экспериментируют с этим уже долгие годы. Я только прикреплю к вашим ушам вот эти крохотные контакты, – сказал доктор, смачивая чем-то прохладным мочки Кройда, – и мы пропустим сквозь голову низкочастотный сигнал, скажем, в четыре герца. Вы ничего и не почувствуете.
Доктор подкрутил что-то на пульте, из которого струился пестрый ворох проводов.
– Что теперь? – спросил Кройд.
– Закройте глаза и на минуту расслабьтесь. Вы ощущаете нечто вроде плавного скольжения, вы плывете…
– Ага…
– Но присутствует и некая тяжесть. Ваши руки тяжелеют. Ваши ноги тоже словно наливаются свинцом.
– Уже налились, – подтвердил Кройд.
– Становится трудно сосредоточиться на чем-либо, мысли текут лениво, ваш мозг тоже как бы дрейфует.
– Уже поплыл, – согласился Кройд.
– Вас охватывает приятное чувство расслабления. Приятнее, чем в те дни, когда вы получали вожделенную возможность прикорнуть, смежить усталые веки. Дышите медленнее, и вы достигнете более укромного, потайного уголка. Вы уже почти добрались туда, и это чудесно.