Все, дескать, парни: пора. Я не возражаю.
И вот мы на месте. Папочка с Фолом доставили нас сюда тайным путем бывалых ассенизаторов — через ту самую трубу. По склону-то в яр если и спустишься, то крайне медленно и со всей осторожностью: обледенелые кручи — не лучшее место для прогулок на ночь глядя.
В общем, арестовывать нас тут, в случае чего, весьма проблематично. Все подъезды к яру хорошо просматриваются группой поддержки: вздумай наши оппоненты пригнать сюда взвод архистратигов — заметят еще на подходе. Тогда условный свист, мы ныряем в трубу, где нас ждут Фол с Папой, и поминай как звали!
А с остальных взятки гладки — дышим воздухом на сон грядущий!
Воображение услужливо рисует картину из готовых на все слов:
Визжат тормозами у края обрыва военные грузовики, по мосту бегут архары, на ходу срывая с плеч автоматы, вниз змеями падают веревки, по которым споро скользят люди в пятнистых комбезах и черных шерстяных шапочках-масках с прорезями для глаз. Мы с Ерпалычем вовсю бежим к трубе, позади пули с противным визгом взметают рыхлый, ноздреватый снег, по дну яра мечутся лучи прожекторов, силясь нащупать нас. Из трубы вырывается Фол, обгоняя Папу, и колокольным набатом, перекрывая стрельбу, крики, шум моторов, овраг заполняет монументальный бас шестиствольного Валька, призывающего на головы супостатов всех Тех, оказавшихся в зоне действия его всематерной литургии…
Стоп! Идиот! Фантазия начинает машинально оперировать словами, те оформляются во фразы, абзацы, тащат за собой образы, способные передаться, воплотиться… во что?! Назад, придурок! Вспомни Выворотку, Первач-псов; вспомни неработающий телефон и океан в динамиках!..
Однако мгновенно «выключить» картинку мне не удается, и я инстинктивно делаю единственное, чем можно разрушить готовую стать правдой (мне со страхом так кажется) иллюзию: превратить все в хохму, в анекдот!
Я злорадно улыбаюсь. Получи, подсознание мое пакостное, накося выкуси! Будет тебе и дедушка Фрейд, и радости полные штаны!
И вот уже по склонам с визгом катят на старых картонках от упаковочных ящиков, как любят это делать мальчишки, розовощекие архары. Они дружно швыряют в нас снежки, и мы отвечаем им взаимностью, прячась за стенами снежной крепости, а от мата Валька прямо из воздуха материализуется лавина свежего навоза, обрушиваясь на…
…Я открыл глаза. По противоположному склону, дальше, за мостом, с визгом съезжала целая орава пацанов. Естественно, сидя на упаковочных картонках!
Вот и пойми теперь, что было вначале: яйцо или курица!
Занятый борьбой с собственным воображением, я не сразу замечаю, что рядом закручивается на удивление плотный снежный смерчик. Ерпалыч дергает меня за рукав, я поспешно оборачиваюсь — и вижу их.
Ну вот, только этого нам не хватало!
Снегурочки!
Да еще целых три сразу! Обычно к концу февраля они куда-то пропадают, до следующего Нового года, а вот поди ж ты! Валька, что ли, крикнуть? Я тяжко вздыхаю. Связываться со Снегурочками, особенно дожидаясь запаздывающего парламентера, неохота.
Но, похоже, придется.
Снегурочки, как и положено, искрятся ледяными блестками, которыми сплошь усыпаны их длинные синие сарафаны и высокие кокошники; они улыбаются нам, приветливо машут руками и подступают все ближе. Кажется, девицы-красавицы совсем не перебирают ногами, а просто плывут, скользят над укрывшим землю снегом. Их лица — миловидные девичьи лица — неестественно белые, словно восковые или обильно припудренные, лишь огромные глазищи-кристаллы сияют зимним блеском.
Не гляди — обморозишься!
Обморозиться и вправду можно, но это надо большой фарт иметь. Вообще-то особой опасности Снегурочки не представляют. Разве что горазды по улицам закружить, ежели с ними хоровод водить откажешься. Лучше уж отплясать свое — быстрее отделаешься! Бывает, еще песни петь заставят: сам не заметишь, как уже горланишь «В лесу родилась елочка» или там «Пусть бегут неуклюже…». А станешь тихо петь, без души — загадки начнут загадывать; а то звать самих себя требуют:
«Снегу-у-урочка-а-а!» И пока трижды не позовешь, метелью вокруг полощут, глаза запорашивают, дорогу путают… В конце концов покружат, попоют, позагадывают да и отпустят с миром. Главное, от поцелуев их уберечься — иначе точно ангину схватишь, с гарантией, если не воспаление легких… Недаром матери детям всякий раз наказывают: хороводы води, загадки отгадывай, а как только целоваться полезет, кричи во всю глотку: «Волк! Серый волк идет!» — и делай ноги. Она гнаться не будет,
Одно скверно: не было у меня сейчас никакого настроения Новый год справлять.
— Ой, кто это к нам на праздник пришел! — умильно всплескивают широкими рукавами, откуда сыплются снежинки, все три Снегурочки разом. — Да это ж мальчик Олеженька и мальчик Иеронимушка! Ой, а сколько детишек вокруг собралось! (Ну конечно, от этих зараз ни в сортире, ни в трубе не спрячешься: все насквозь видят.) Настала пора хороводы водить, песенки петь! А вот и елочка наша! — Снегурочки дружно оборачиваются к уцелевшей одинокой ели.
Мы с «мальчиком Иеронимушкой», который давно в Деды Морозы годится, украдкой переглядываемся — и одинаково кривимся: вот ведь взялись на нашу голову!
Как бы парламентера не отпугнули… Начинаю тихонько бормотать, как давным-давно учила тетя Лотта: «Иду ногами, трясу не рогами, мету не хвостом, бью не хлыстом…»
Красавицы хитро смотрят на меня, прыскают в ладошки.
«…не полем, не долом, не штанами, не подолом, несу не росу — святую слезу…»
Шиш вам! -в смысле, не вам, а мне.
Не помогает.
Сверху долетает негромкий свист — небось наблюдатели Снегурочек заметили и решили нас предупредить. Вовремя, нечего сказать! Чем они там смотрят?
— Раз, два, три, елочка, гори! — радостно провозглашают тем временем Снегурочки, простирая руки к злополучному дереву.
И елочка вспыхивает. Мерцающим голубым огнем без дыма, отчего в яру сразу становится светлее. От горящей елки, вопреки ожиданиям, веет холодом — и одновременно я вижу, как чернеет, скукоживаясь в ледяном пламени, короткая темно-зеленая хвоя. Кажется, именно это зовется «ведьминым огнем»…
— Что ж вы, дети, не пляшете, хороводы не водите? — Снегурочки вновь оказываются рядом с нами, и я поражаюсь однообразию их репертуара. — Аль не весело вам, аль не радостно?
Нам радостно.
Ближайшая красавица с отмороженной, навсегда застывшей на губах улыбкой делает шаг ко мне; явное намерение увлечь меня в танец просто написано на восковой маске.
И ответно в моем мозгу возникает картина. Слова цепляются за слова, они в начале, в середине, в конце, бегут вольным табуном по степи, белыми гребнями по сини волн… Другой мир распахивается передо мной, лубочно-яркий, карнавальный, плеснув в лицо запахом трав и душистой хвои. На этот раз я не собираюсь сдерживаться, превращать все в пустую шутку; я делаю невидимый другим шаг — и вот я уже там.
Эта сказка была написана не мной, она пришла к нам из седой старины задолго до моего рождения — но сейчас это моя сказка, и устыдитесь, неверующие!
— Эй, девки, хорош хоровод-то водить, давайте-ка лучше через костер прыгать!
Чернобровый парень — красный кафтан, широченные шаровары, зеленого атласа заправлены в сафьян щегольских сапожек — залихватски подкрутил буйный чуб, сбил на затылок шапку.
— Отчего б и не потешиться? — весело откликнулась одна из девок, разрывая круг. — Ты, Лель, костер только пожарче пали, а то через него и кочет перескочит!
Смех, визг, смолистый факел ныряет в груду сухого хвороста. Мгновение, и пламя с треском взвивается до небес, словно и впрямь стремясь лизнуть пронзительно-голубое полотнище, раскинувшееся над головами.
— Ой, держите меня!
Визг, смех, летящими на огонь бабочками взмывают над костром цветные сарафаны, и самые молодые из парней не упускают случая с замиранием сердца заглянуть туда, под них…
— А ты что стоишь невесела? Аль боишься? Кто ж тебя такую замуж-то возьмет? Глаза девушки неестественно блестят. Слезы? Лед?
Она молча разбегается, прыжок — и тоненькая фигурка, плеснув подолом, на миг зависает в воздухе; жадные, жаркие языки, пламени тянутся к ней…
Весьма чувствительный толчок под ребра выбрасывает меня обратно. Картинка мгновенно тускнеет, становится плоской, ненастоящей, как плохая фотография, — и пламя быстро пожирает ее, превращая в легкий рассыпчатый пепел.
Снегурочки, сбившись вместе, ошарашенно пятятся от нас, и впервые в их холодных глазах мелькает что-то человеческое.
Страх.
И еще: отблески того веселого огня, который минутой раньше едва не принял их в свои объятия. Сейчас Снегурочки выглядят совершенно несчастными, напоминая обычных перепуганных девчонок. Ну и пусть идут себе, если все поняли.
Вот только почему старый Сват-Кобелище не на них смотрит, а мне через плечо?
Вот только почему старый Сват-Кобелище не на них смотрит, а мне через плечо?
Оборачиваюсь.
И вижу: по склону не спеша спускается человек.
Не спеша.
По склону.
По обледенелому склону высотой добрых тридцать метров.
Идет себе, как по асфальту, — ровно, легко, не глядя под ноги, не пытаясь ухватиться за что-нибудь руками; остановись! поскользнешься! упадешь!.. куда там!
Идет.
Человек, в бежевой куртке и белых брюках, уже в самом низу склона. Вот он наконец ступает на ровное место — и прежней расслабленной по-.ходкой направляется к нам. Из-за светлого одеяния да еще благодаря удивительному спуску наши наблюдатели, видимо, его и проморгали. Или не проморгали? Ведь свистели! Я еще тогда подумал: это они насчет Снегурочек спохватились! Впрочем, не важно.
Встреча вот-вот состоится.
И тут Снегурочки неожиданно вновь оживают.
— Ой, кто это к нам на праздник пришел! — Вся троица оборачивается к новоприбывшему, начиная скользить ему навстречу. — Да это же мальчик Коленька! А любишь ли ты, Коленька, в загадки играть?
— Люблю, — широко улыбается человек, подходя ближе и останавливаясь перед Снегурочками.
В свете догорающей елки его лицо кажется мне смутно знакомым.
— И загадки люблю, и вас люблю, Снегуроньки мои дорогие! Дайте-ка я вас расцелую от всей души!
Он что, придурок?! — или приезжий, как магистр?!
Давно горло не полоскал?!
Однако крикнуть, предостеречь я не успеваю: человек делает шаг вперед, и ближайшая Снегурочка оказывается в его объятиях. Поцелуй длится долго, очень долго, у меня у самого перехватывает дыхание — когда я замечаю, что Снегурочка уже не обнимает человека в бежевой куртке, а, наоборот, судорожно пытается вырваться из его цепких объятий.
Две ее подруги, бросив пленницу на произвол судьбы, испуганно пятятся прочь, как пару минут назад — от нас с Ерпалычем.
То ли мне это кажется, то ли действительно вокруг парламентера возникает призрачный светящийся ореол, Снегурочка в его объятиях виснет без чувств, ее очертания плывут, тают… Она действительно тает! В следующее мгновение на землю из рук человека оседает с тоскливым, безнадежным всхлипом февральский сугроб — чтобы растечься лужицей талой воды.
Ореол медленно гаснет. Человек оборачивается к двум оставшимся Снегурочкам -но на их месте кружится, метет снежный вихрь, в котором исчезают обе стройные фигуры. Нас обдает холодным дыханием, пригоршня снежинок ударяет в лицо… тишина.
Никого.
Только догорает елка, и синеватые блики пламени играют на лице парламентера, делая его похожим на лицо мертвеца.
Впрочем, мы с Ерпалычем выглядим, наверное, не лучше.
— Убедительная демонстрация. — Ерпалыч смотрит на гостя с явным уважением. — Впечатляет.
Человек легкомысленно машет рукой — а, пустяки, мол! — и я наконец вспоминаю, где мы с ним встречались.
«Я — заведующий кардиологическим отделением. Мне Идочка сейчас звонила…»
Вне всякого сомнения, это был он: тот самый симпатичный парень-"кардиолог", чьим заботам мы с Фолом и Риткой без всяких задних мыслей препоручили парализованного Ерпалыча.
— «Скорая» твоя где, доктор? Наверху ждет? Две койки заготовил? — неприязненно интересуюсь я у «кардиолога».
Ерпалыч в недоумении косится на меня. Он-то этого не помнит!
— Это, дядько Йор, твой лучший друг, — поясняю я старику. — Доктор Айболит. Ты еще из его «Скорой» взапуски бегал. Помнишь? — или склероз одолел?!
— Совершенно верно! — Улыбка у парня прежняя: искренняя, открытая, обезоруживает наповал. — Мы ведь действительно везли вас лечить, Йероним Павлович! И даже успели кое-что сделать, прямо в машине — пока вы не пришли в себя и не исчезли столь… необычным образом! Если бы не наши старания, вы бы, между прочим, могли и вовсе не очнуться. Сам я действительно не врач, но медработники у нас в машине были, можете потом у них поинтересоваться.
Ерпалыч молчит. Вместо него вновь встреваю я. Парень говорит очень убедительно, ему хочется верить, но я разучился верить с лету — и поэтому пытаюсь найти брешь в его аргументах.
— Ну хорошо, вы добрые самаритяне и вообще альтруисты! Зачем тогда нужен был весь этот маскарад? Белые халаты, завкардиологией, похищение?.. Зачем врать-то было?
— А скажи я вам правду, вы бы мне поверили? — хитро щурится парень, и «гусиные лапки» шустро разбегаются из уголков его глаз к вискам. — Про заинтересованность в господине Молитвине, как в ценном работнике, про то, что наши врачи гораздо быстрее поставят Иеронима Павловича на ноги — и медикаментами, и заговорами, о каких в обычной храм-лечебнице отродясь не слыхали… Поверили бы?
Я молчу. Крыть нечем. Конечно, не поверили бы. Ни я, ни тем более Фол с Риткой.
— Или вы предпочли бы и дальше препираться с бюрократами из неотложки? Слушать мои объяснения-заверения, спорить, сомневаться — а потом обнаружить, что Йероним Павлович, прошу прощения (вежливый кивок в сторону моего спутника), уже окоченел? Такое знакомство вам понравилось бы больше?
Да, он умеет быть убедительным, этот молодой напористый парень. Кажется, Снегурочки назвали его Колей?
— Ты бы хоть представился, мальчик Коленька, — недовольно бурчу я, почти сдавшись под напором его железной логики. — Славное дело: ты нас знаешь, чешешь как по писаному, а вот мы тебя…
На «ты» я называю его из принципа. Довольно дурацкого принципа, наверное.
Парень звонко хлопает себя ладонью по лбу.
— Простите, господа! Совсем забыл… — Он смотрит на подмерзающие останки Снегурочки и тихо улыбается сам себе. — Полагаю, «мальчик Коленька» не устроит обе высокие договаривающиеся стороны. Знаете что? — зовите меня Лелем, Пока.
— Пока что, Лель? — подает наконец голос Ерпалыч.
— Пока мы не познакомимся с вами и Олегом Авраамовичем поближе, — оборачивается к старику Коля-Лель.
— А вы считаете, таковое знакомство необходимо высоким договаривающимся сторонам? — ядовито интересуется Сват-Кобелище, и я мысленно ему аплодирую.
— Считаю. — Лель мгновенно становится серьезным. — И еще раз приношу извинения за все возникшие недоразумения. Поверьте, мы сами об этом сожалеем! И сотрудничество наше будет строиться на условиях, с лихвой компенсирующих… э-э-э… былые затраты.
— Я знаю, ваш магистр на это уже намекал, — кивает Ерпалыч.
На долю секунды лицо Леля меняется.
— Магистр? — переспрашивает он. — Ах да, магистр… конечно!
— Не далее как сегодня, — усмехается старик. — Должен отметить, вы работаете весьма оперативно.
— Стараемся, — расцветает Лель, но на сей раз его улыбка похожа на искусственный цветок.
— Итак, что вы конкретно хотите нам предложить? — Ерпалыч наконец решил взять быка за рога, и я полностью с ним согласен.
— Работу в нашем центре. По вашему профилю. Изменение реальности, методы воздействия, приспособления, рычаги давления и управления. — Лель явно увлекся. — Только вместо любительских спектаклей — профессиональный театр. Отличное оборудование, библиотека, доступ к любым материалам. И оклады, между прочим, соответствующие вашей квалификации.
— Ну-ну, не преувеличивайте, молодой человек! Сами только что в Берендеево царство игрались! К чему вам пара доморощенных кустарей — с такими-то возможностями?!
— Не прибедняйтесь, Иероним Павлович! -перебивает старика Лель. — Доморощенные кустари! — Он даже фыркает. — Один после инсульта ухитряется обернуться и уйти у нас из-под самого носа, другой удирает от группы захвата верхом на китоврасе…
— На ком?
— На китоврасе… ну, это старославянское название кентавров! Дело в том, что наша терминология несколько отличается от общепринятой…
И тут меня наконец понесло! Заболтать нас решил, Колян? Не выйдет! Гладко стелешь, друг ситный!
— Китоврас?! — кричу я Лелю прямо в лицо, и он невольно отшатывается. — Это мой друг Фол — китоврас?! Это Папочка — китоврас?! Да сам ты китоврас, и все вы там китоврасы! Лечить они Ерпалыча собирались! Работник он ценный! А кто телефон ему отключил, чтоб «Скорую» вызвать не могли, а?! Кто полковника с громилами в мою квартиру прислал?! Стреляли в нас, понял?! Савву-электрика кто подставил, чтоб на дядька Йора выйти?! Кто Фимку в заложниках держит?! Отвечай, гад!
Я наконец выдыхаюсь и стою, тяжело дыша. Кажется, произведенный эффект равен нулю.
— Можно отвечать? — вежливо интересуется Лель.
— Можно.
— Вот и чудненько. Отвечаю по порядку. Никаких телефонов мы не отключали. Зачем? Нам Иероним Павлович нужен живым и здоровым. Иначе к чему нынешняя встреча?
— Допустим…
Врет умело: ровно наполовину. Что старика от перенапряжения инсульт хватит, они и впрямь предугадать не могли. Так что насчет «живым и здоровым» — похоже, правда. А телефон вы отключили, господа хорошие! Как выяснили, что прослушивание накрылось, что «Куреты» — и в Африке «Куреты» — так и оборвали связь. Ладно, давай дальше.