Медведя всегда было легко отвлечь, а если я вдруг собирался откашляться или чихнуть, то и тем более, но именно хрупкость этих моментов делала их такими ценными. Может, он лечил меня? Подпитывался моей отрицательной энергией? Или и то и другое? Неудивительно, что в фольклоре сохранились настолько различные суеверия о черных кошках.
Ди тоже сталкивалась с необъяснимым поведением Медведя. Бродя по дому с затычками в ушах, пытаясь побороть мигрень и найти себе полезное занятие, которое не прервется из-за идиотского «тыц-тыц» из-за стены, Ди вдруг слышала «мяу-ау-ау» из-за спины. Оказывалось, все это время Медведь выжидающе бродил за ней по пятам.
– Не уверена, что он меня простил, но, похоже, наконец решил, что не совсем ненавидит, – сказала Ди.
С выводами она, пожалуй, поспешила: минут через пять Медведь незаметно написал на винтажную сумочку, которую у Ди только что заказал покупатель из Сингапура.
– Медведь, ну зачем ты так? – по-доброму спросила она, взяв под передние лапы.
Будь на его месте Ральф, Джанет или Шипли, Ди не поскупилась бы на выражения вроде «чертов гаденыш» или «тупая твоя башка» и пригрозила бы сшить из их шкуры взамен испорченной вещи, но с Медведем она всегда говорила, словно учительница младших классов с аутистичным гением-математиком. Считая периодические разлуки, Ди и Медведь были вместе уже восемь лет, и она по-прежнему не теряла надежды, что однажды он откроется хозяйке. И, надо отдать ей должное, я думал, что на этот раз мечта Ди сбудется. Всего на долю секунды Медведь открыл пасть, будто уже готов поведать о своем тяжелом детстве… увы, оказалось, что у него просто случился приступ астмы.
Несмотря на эмоциональный настрой Медведя, я был уверен, что ему понравится наш новый дом в Трауз, «городской деревушке» на окраине Нориджа. Расстроенные после очередного дня напрасных поисков дома – да и как мы вообще купим другой, если этот трудно продать, – мы вдруг наткнулись на Стейз-коттедж, как на оазис среди жаркой пустыни. Одного взгляда на реку и огромную гостиную, выдающуюся вперед к воде на сваях, было достаточно.
Фотография дома, размещенная в онлайн-объявлении, явно была неудачной: да, норфолкский домик из камня выглядел симпатично, но не привлекал внимания. В действительности коттедж располагался в сотне метров от дороги в компании четырех домов схожего стиля, и такого тихого и спокойного местечка мы еще не видели. При этом до центра Нориджа, нашего любимого города, было всего полчаса пешком, а стоимость аренды – лишь немногим выше той, что я совсем недавно платил за крошечную однокомнатную квартиру на юге Лондона.
Владелец, угрюмый бородатый архитектор по имени Ричард, с гордостью поведал, что обнаружил это место в конце восьмидесятых и с любовью восстановил запущенные дома, а также пристроил новые. В полу гостиной был люк: мы высунулись, чтобы поглядеть, насколько глубокая здесь река, как вдруг к нам присоединился бывший жилец – довольно мохнатый и даже для Норфолка на удивление умиротворенный.
– О, не волнуйтесь, это просто Тибс. – Ричард поднял ее на руки и погладил по больной на вид спинке – артрит – до самого черепаховой расцветки хвоста. – Мы с женой раньше сами жили в этом домике. Теперь перебрались в соседний, но Тибс по-прежнему заходит сюда в гости.
Эта информация оказалась кстати: я как раз боялся спросить о том, каковы здесь правила касательно питомцев – в большинстве контрактов аренды прописано «никаких животных». Вскоре стало ясно, что Ричард будет рад не только нам, но и нашим котам. Не придется даже прибегать к запасному плану, который прежде не подводил: сделать вид, что у нас всего два кота – Ральф и необычайно переменчивое черное нечто, которое может то сокращаться, то увеличиваться в размерах в соответствии с обликом Джанета, Шипли или Медведя.
Переезд пришелся на один из самых жарких дней того года. Когда Дон помог нам выгрузить оставшуюся мебель и пустил своего черного лабрадора – кстати, сам Дон тоже похож на лабрадора – поплескаться в реке, мы устроились на балконе обедать. До окончательного решения проблем с жильем было еще далеко: чтобы хоть как-то продержаться, нам обоим придется больше работать, продать две трети моей бесценной коллекции винила (уже выставили на «eBay»), а учитывая, как искренни мы были с потенциальными покупателями «Дьявольского домика», продать его удастся нескоро, да и наверняка по цене намного ниже рыночной.
Однако на тот момент действовало правило «с глаз долой, из сердца вон». Когда я здоровался со спускающимися к реке байдарочниками и наблюдал, как Шипли и Джанет совершают первые вылазки на луг напротив дома, на ум мне приходило избитое выражение: «Это не сон?» Оно мне не очень-то нравилось, отчасти потому, что в своих снах я опять оказывался на выпускном экзамене и понимал, что у меня нет ручки, и одновременно проходил сквозь бесконечную череду дверей на глазах у друзей и бывших ведущих детской передачи «Флаг отплытия», которые вдруг превращались в волков.
Тем не менее идиллический пейзаж привел нас в восторг. Только теперь я понимаю, что слегка переборщил, прыгнув с радости в реку: соседка потом рассказала, что ее подруга так подцепила инфекционную желтуху.
* * *Теперь я знал о Медведе достаточно, чтобы точно понимать его настроение, и ничуть не удивился, когда через пару дней он вышел из дома и исчез. У меня появилась теория: в каждом новом месте Медведь считал своей обязанностью изучить окрестности на предмет удаленности от бывшей квартиры Актера, и успокаивался он, лишь убедившись, что ее нет в радиусе пятнадцати километров.
Мы не общались с Актером, родной душой Медведя, с тех пор, как два года назад тот уехал в Австралию, но кот-то этого не знал. Вполне возможно, они оба сейчас бродили по полям, чувствуя пустоту в душе, и в ожидании радостного воссоединения вытворяли странные вещи с коробками. В Трауз Медведь далеко уйти не мог: через пару-тройку километров он наткнется либо на реку, либо на двухполосное шоссе, либо на склон для «сухих лыж», и мы с Ди были уверены, что вскоре он надумает повернуть назад. Наша уверенность пошатнулась, когда с момента его ухода прошла неделя. Однако тут нам вдруг позвонила наш риелтор – она показывала «Дьявольский домик» паре пенсионного возраста – и сообщила нечто интригующее.
– Как все прошло? – спросил я и, что удивительно, не прокричал вдобавок: «Умоляю, скажите, что им понравилось, я так не хочу продавать оригинальную пластинку Ника Дрейка «Five Leaves Left»!
– Думаю, они заинтересовались, только лестница показалась мужу слишком узкой, – ответила она. – Вообще-то я звоню не за этим. Скажите, когда я в следующий раз буду показывать дом, вашего кота выпустить или пусть остается внутри?
– Простите, что вы сказали?
– Ваш кот, черный который. Ну, по крайней мере я думаю, что ваш. Когда мы поднялись в спальню наверху, он сидел там в коробке. С очень довольным видом.
* * *Это была самая поразительная выходка Медведя. Да, мы повели себя чересчур снисходительно, выпустив его из переноски по дороге из Холшема в Трауз, и он выглядел невероятно сосредоточенным, когда смотрел в заднее окно, но все же я был изумлен. Мы бросились к машине, на ходу пытаясь сообразить, как Медведь сумел сориентироваться. Откуда он знал, что ему нужен третий съезд на круговой развязке в Хартсиз, а не второй? Как он пересек объездную дорогу А47?
Где-то через полчаса все стало ясно. Угольно-черный кот, который радостно встретил нас у дверей дома, может, и смахивал на Медведя, но только если вы близоруки или по-расистски настроены к котам. Не представляю, откуда взялось это перекормленное существо, игриво помахивающее хвостом, и кто были его хозяева; судя по ровному слою темной шерсти на всех коврах, он явно чувствовал себя как дома. Хотелось бы надеяться, что кот чисто символически предложит нам что-то в качестве арендной платы, ну, скажем, займется уничтожением вредителей в изрытом кротами саду или, еще лучше, осторожно подтащит свою громадную задницу к соседскому «Субару» и заткнет его выхлопную трубу гигантской какашкой… увы, он жил в пустом доме бесплатно. Мы вынесли кота в сад и заклеили кошачью дверцу.
– Сейчас вернемся домой, а Медведь наверняка уже спит, свернувшись на кровати, – сказала Ди.
И оказалась почти права: на следующее утро, уже в нашем чудесном арендованном домике, мы обнаружили его спящим на кресле-мешке. Судя по виду, он был доволен своей местью. Я решил прикинуться равнодушным и прошел с миской хлопьев прямо на балкон, не остановившись погладить или растормошить Медведя, однако мы оба понимали, что это напускное. Не будь он таким сонным – мне показалось, или Медведь угрюмо приоткрыл один глаз, когда я проходил мимо? – наверняка увидел бы: в тот момент меня переполняло чувство облегчения. Глупо предполагать, что это Медведь командовал нашими эмоциями последние двадцать четыре часа, такую невероятную теорию даже наш друг Фолк-Майкл счел бы вздором. Но где гарантия, что перед отъездом из «Дьявольского домика» Медведь не надоумил туповатого дружка с пушистым хвостом заглянуть в пустой дом? В качестве шутки или просто великодушного жеста. Кошки постоянно обмениваются сообщениями на тайном языке, полном тончайших нюансов, – о мини-схватках за власть, о незавершенных делах и предстоящей мести.
С собаками все по-другому. В Трауз я стал выгуливать Нустера, бордер-колли нашего домовладельца Ричарда: мы ходили в местный парк, где я наблюдал за общением Нустера с другими представителями его вида. Разницу между встречей собак и, например, встречей Шипли с Томом, большим черным котом нашей соседки, можно представить как разницу между грубоватым приветствием двух пьяных футбольных фанатов и обменом взглядами за мятным ликером на ужине между двумя университетскими профессорами, один из которых переспал с женой другого и написал едкий отзыв о его книге в научном журнале.
Даже отношениям Нустера с его заклятым врагом, еще одним бордер-колли по кличке Черный Клык, который жил через луг от нашего дома и все время сидел на цепи, было далеко до масштаба отношений Медведя и Джанета. Джанета, которого не назовешь гением кошачьего мира. В связи с этим животным даже такое умное слово, как «масштаб», редко упоминается.
Тайное общение кошек, секретный котикет, который они обсуждают и дополняют – одна из главных радостей и разочарований для их хозяев. И чем больше у вас кошек, тем больше радостей и разочарований вы испытываете.
Что, например, сейчас не так у Ральфа и Шипли? Еще пару месяцев назад они спали в обнимку, повалившись друг на друга, как котята, чистили друг другу уши, а теперь обмениваются подозрительными взглядами и устраивают довольно жестокие драки. Неужели все из-за того раза, когда я вычесывал их щеткой-перчаткой и уделил Ральфу чуть больше времени, чем его брату? Или все началось с того, что Ди нелегально приобрела черную кошачью мяту у онлайн-продавца трав и Шипли, с глазами навыкате, пожадничал поделиться с Ральфом? А может, однажды один брат не так посмотрел на птичку другого?
Я никак не мог понять, в чем дело, хотя в случае Шипли дело было не в том, что я мало старался. За два года этот мяука превратился в чрезвычайно шумное и болтливое существо. Ди любила Шипли, и ей по-прежнему удавалось успокоить его всего за три минуты искусного поглаживания по голове, но она первой призналась, что иногда Шипли кажется ей несносным, жадным и крикливым. Учитывая, насколько они оба упрямы, особенно в вопросах приготовления еды, столкновение было неизбежным.
– Представь, что ты готовишь курицу, – говорила Ди Шипли, – а я начинаю скакать вокруг стола и царапать тебе ноги, напевая «Куриную песенку». Каково, а?
Вообще-то «Куриная песенка» – вовсе не о курице, как и «Овечка лежит на Бродвее» группы «Genesis» – совсем не про овечку, которая лежит на Бродвее. Это, скорее, абстрактное акапельное представление, которое Шипли давал при встрече с сырой курятиной. Ди оно ужасно раздражало – она называла поведение Шипли «выходками надоедливого клоуна», – а я каждый раз еле сдерживался, чтобы не зааплодировать.
Меня распирало от гордости: коротышка, которого я, как мне казалось, спас из мрака Ромфорда, превратился в самоуверенного крепыша. Считалось, что Шипли, по сути, мой кот, а Ральф – кот Ди. И будучи главным опекуном Шипли, я любил слушать о том, как прошел его день, например, «Уа-а-а-карап-пл!» («Опять чертов дождь – а ну-ка быстро протри мне лапы!») или «Ау-у-ми-уики-уики-япи-и-ми-уик-яп!» («Я-пошел-на-улицу-а-там-гусь-он-так-гакнул-я-не-могу-его-съесть-как-других-мышек-с-крыльями»). Если я был слишком занят, чтобы выслушивать новости, Шипли прибегал к более серьезным мерам: впивался зубами в первый попавшийся на моем столе документ, и неважно, что от этой бумажки будет зависеть мой доход в следующем месяце.
Как-то раз я, не обращая внимания на жалобы Шипли об опустевшей автоматической кормушке, с бесчувственным видом пошел заваривать себе чай, а вернувшись, обнаружил кучу вредоносных отходов на черновике моего мистического рассказа о парне, который живет у реки и выгуливает собаку соседа. Видимо, таким образом Шипли хотел сказать, что диалоги в произведении притянуты за уши, вымышленные моменты неправдоподобны, а над подачей сюжета еще работать и работать. В общем, его критика оказалась суровой и взыскательной. Где-то через месяц, во время традиционного пожевывания газеты «Дейли миррор», Шипли выдрал из статьи слово «чепуха» и бросил клочок мне под ноги – наверное, в качестве постскриптума.
Способность громко составлять новые слова пригодилась Шипли в январе 2004 года, когда он умудрился забраться в почтовый фургон. Наш почтальон Дейв, добрый парень с сильным норфолкским акцентом и привычкой заходить без спроса к нам в гостиную, чтобы произнести восторженный монолог по поводу ранних альбомов «Deep Purple», проехал почти пару километров в сторону Нориджа, как вдруг услышал тявканье из-за своего сиденья. Сначала он подумал, что это симпатяга Тэнси, пес нашей соседки Дженни, помесь терьера и спаниеля, но обернувшись, вздрогнул – пронзительным взглядом любознательных глаз на него смотрел мускулистый черный кот. Тем не менее Дейва это не удивило, да и нас тоже: Шипли всегда питал нежные чувства к работникам почты.
– Он уже несколько месяцев охотится за моими посылками, – сказал Дейв. – За эту неделю два раза выгонял его из фургона. Хорошо, у него громкий голос – дизельный двигатель перекричать нелегко.
Судя по рассказу Дейва, в крике Шипли не слышалось ужаса или опасения. Он, скорее, радовался их совместному приключению и вежливо интересовался, ждут ли его в конце пути лакомства со вкусом курицы.
Я давно понял, что Шипли не занимать котонадменности. Он не обладал взъерошенной красотой Ральфа, хитростью Медведя или способностью Джанета стойко переносить превратности судьбы, зато в энергичности ему не было равных. Наше новое место жительства располагало к пешим переходам, а раз Шипли вдруг обнаружил в себе навыки охоты и любовь к путешествиям, я стал брать его с собой в прогулки по окрестным лугам. Я не посмел оскорбить Медведя предложением присоединиться к такому легкомысленному времяпрепровождению, к тому же у него и так появилось новое страстное увлечение: забираться на крышу домика Ричарда и Кэт, под который тот переоборудовал конюшню, и, прижавшись мордой к застекленной крыше, с тоской смотреть на них сверху вниз. Джанет тоже где-то пропадал – наверное, пытался подружиться с местной лисой. Впрочем, я не хотел выставлять Шипли своим любимчиком и позвал с нами Ральфа.
Честно говоря, я сомневался, годится ли Ральф для ходьбы в быстром темпе – и не только из-за того, что он начнет завывать из-за малейшей перебранки с шетландским пони или джек-рассел-терьером. У меня было такое чувство, что после смерти Брюера Ральф решил продолжить дело брата – в плане убийственной охоты. К счастью, пока он более-менее сдерживался, и мои суеверия по поводу зловещего прошлого Стейз-коттеджа – а здесь когда-то был причал, на котором торговцы мясом развешивали туши охлаждаться, – были напрасны.
Правда, с некоторых пор я заметил его более чем мимолетный интерес к двум лебедям, которые каждое утро кружили у гостиной в ожидании хлебных крошек, но Ральф явно недооценивал масштабы ситуации. Он наблюдал за лебедями с берега, и почти две трети их тел были скрыты под водой или за каменным выступом. Тем не менее для Ральфа они оставались большими птичками, хоть и не такими большими, как на самом деле, а памятуя о Брюере и пойманном им фазане, он наверняка уверял себя, что без проблем справится с этими двумя (см. ниже). И точно, не успели мы добраться до ступенек в конце тропинки, ведущей к лугу, как Ральф краем глаза заметил молочно-белые крылья и пустился к реке.
Шипли с увлеченным видом прошел еще метров пятьсот, однако повернул назад, как только услышал хриплые крики подростков с озера по другую сторону поля. Напевая себе под нос, он поспешил домой, и его вздыбившийся ирокез скрылся из виду. Как я потом рассказал Ди, среди его мявов я расслышал «пойду-ка-я-домой-поем-курочки»; впрочем, скорее всего, мне почудилось.
– Неудивительно, что среди такого разнообразия звуков тебе послышались настоящие слова, – рассудительно заметила Ди.
Поняв, что я расстроился, Ди тут же села за компьютер и стала искать в Интернете кошачью шлейку. Идея показалась мне чересчур амбициозной, но, вспомнив, как двух величественных сиамских котов водили на поводке вокруг палаточного лагеря, где я отдыхал в детстве, я решил попробовать. Ди давно уверяла меня, что у Шипли в предках были породистые кошки. Пусть так, только спокойное отношение к тому, что твою свободу ограничивают и обращаются с тобой будто с той-фокстерьером, генами Шипли не передалось. Думаете, он принял шлейку за удивительно эластичный ошейник? Мы не успели даже надеть ее: Шипли распушил свой ирокез сильнее обычного, намекая, что продолжать эксперимент с нашей стороны неразумно. Смирившись, я вернулся к прогулкам с Нустером, псом Ричарда и Кэт, по привычному маршруту: вокруг близлежащих озер к парку, вверх по холму к поместью Уитлингем-Холл, затем через лес и обратно на луг, где в завершение всего Нустер устраивал десятиминутное «пронырство» (так Ричард и Кэт назвали это невероятно странное развлечение: Нустер внимательно глядел на землю, подняв лапу, и вдруг начинал бросаться на невидимые создания, уползающие в свои подземные норы).