По мере того как наследник дома Клеверингов становился старше годами и выше ростом, любящим родителям и гувернантке все труднее было с ним справляться, — он уже не столько подчинялся им, сколько сам ими командовал. С папашей он молчал и дулся, стараясь, однако, не попадаться ему на глаза; с мамашей орал и дрался всякий раз, как она отказывалась удовлетворить его аппетит или исполнить его прихоть; а повздорив на уроке с гувернанткой, так свирепо лягал ее под столом, что безответное это создание совершенно перед ним смирилось. Он был бы не прочь помыкать и своей сестрицей Бланш и раза два пробовал ее одолеть; однако она проявила неимоверную решимость и энергию и так нахлестала его по щекам, что он уже не смел изводить мисс Амори, как изводил гувернантку, мамашу и мамашину горничную.
Наконец, когда семейство переехало в Лондон, сэр Фрэнсис высказал мнение, что "мальчонку следует отдать в школу". И его отвезли в учебное заведение преподобного Отто Роуза в Туикнэме, где мальчиков из знатных семей готовили к поступлению в одну из знаменитых закрытых школ Англии.
Подробный рассказ о годах ученья юного Клеверинга не входит в нашу задачу; к Храму Науки он продвигался более легкими дорогами, нежели кое-кто из нас, в предыдущих поколениях. Он, можно сказать, катил к сему святилищу в карете четверкой, останавливаясь чуть ли не когда вздумается, дабы отдохнуть и подкрепиться. Он с раннего детства носил лакированные сапожки, ему покупали батистовые носовые платки и светло-желтые лайковые перчатки — самый маленький номер, какой изготовлял Прива. У мистера Роуза ученики каждый день переодевались к обеду, имели цветастые шлафроки, помаду для волос, камины в дортуарах и время от времени прогулки верхом или в коляске. Телесные наказания директор школы отменил вовсе, полагая, что для усмирения малых сих достаточно моральной дисциплины; и мальчики так быстро овладевали многими отраслями знания, что еще до поступления в Итон или Харроу отлично умели пить вино и курить сигары. Юный Фрэнк Клеверинг в поразительно раннем возрасте крал у отца гаванские сигары и возил их в школу, либо курил на конюшне, а в десять лет пил шампанское, почти так же лихо, как какой-нибудь усатый драгунский корнет.
Когда этот прелестный ребенок приезжал домой на вакации, майор Пенденнис бывал с ним так же учтив и обходителен, как с остальными членами семьи, хотя мальчик и не выказывал уважения к старому Паричку, как за глаза величали майора, — украдкой передразнивая его, когда он раскланивался или любезничал с леди Клеверинг или мисс Амори, и рисовал на него нехитрые карикатуры, с детским простодушием преувеличивая в размерах парик майора, его нос, шейный платок и проч. В неустанном стремлении угодить своим друзьям майор и Пена просил уделять ребенку внимание: пригласить его как-нибудь к себе, накормить обедом в клубе, сводить к мадам Тюссо, в Тауэр, в театр, а на прощанье одарить деньгами. Артур был сговорчив, любил детей и однажды проделал весь этот ритуал; мальчик приехал к нему в Темпл и за столом отпускал самые нелестные замечания насчет мебели, посуды и обтрепанного халата Уорингтона; а позавтракав, выкурил трубку и в назидание обоим своим хозяевам рассказал историю школьной драки между Таффи и Длинным Биллингзом.
Как и предвидел майор, леди Клеверинг была очень признательна Артуру за внимание к ее мальчику — более признательна, чем сам юный герой: тому внимание было не внове, а золотых у него, вероятно, водилось больше, чем у бедного Пена, великодушно поделившегося с ним из своего скудного запаса.
Своими зоркими от природы глазами, да еще сквозь очки возраста и опытности, майор присматривался к мальчику и уяснял себе его положение в семье, не проявляя назойливого любопытства. Но как сосед по имению, много обязанный Клеверингам, а с другой стороны — как человек, вращающийся в свете, он не упускал случая разузнать, каковы средства леди Клеверинг, как помещен ее капитал и сколько мальчику предстоит унаследовать. Умеючи взявшись за дело — с какой целью, мы, несомненно, узнаем впоследствии, — он вскоре составил себе довольно точное представление о денежных обстоятельствах леди Клеверинг и о видах на будущее ее дочери и сына. Дочь получит лишь очень немного — почти все состояние переходит к сыну — отец не интересуется им, да и никем на свете — мать его обожает, как позднего ребенка — сестра терпеть его не может. Таковы были, в общих чертах, сведения, собранные майором Пенденнисом.
— Ах, сударыня, — сказал он однажды, гладя мальчика по головке, — возможно, что когда-нибудь на коронации нового монарха этот мальчик появится в баронской короне на голове — в том случае, если правильно повести дела и если сэр Фрэнсис сумеет разыграть свои карты.
При этих словах вдова Амори глубоко вздохнула.
— Ох, майор, в карты он чересчур много играет.
Майор не скрыл, что злополучная склонность сэра Фрэнсиса к картам ему известна; от души посочувствовал леди Клеверинг и говорил так сердечно и разумно, что миледи, обрадованная возможностью поверить свои горести человеку с большим житейским опытом, сама разоткровенничалась с майором Пенденнисом и стала искать у него совета и утешения. Он сделался ее наперсником, другом дома, и бегум спрашивала его мнения как мать, как жена и как богатая женщина.
Он дал ей понять (одновременно выказав почтительное сочувствие), что ему отчасти известны обстоятельства ее первого несчастного брака и даже сам ее покойный муж, которого он помнил по Калькутте — в те дни, когда она жила затворницей в доме отца. Бедная женщина со слезами на глазах, вызванными скорее стыдом, чем печалью, по-своему поведала ему свою историю. Совсем девочкой, возвращаясь в Индию после двух лет ученья в английском пансионе, она встретила Амори и по глупости вышла за него замуж.
— Сказать вам не могу, как этот человек меня мучил, — говорила она, — сколько я натерпелась и от него и от отца. До него я и мужчин-то не видела, кроме отцовских клерков да туземных слуг. Вы же знаете, в обществе мы там не бывали, потому как… ("Я знаю", — с поклоном отозвался майор Пенденнис.) Я была сумасбродная девчонка, голова полна глупостей, — начиталась в школе романов, — вот и слушала, развесив уши, его диковинные рассказы и приключения, ведь он был отчаянный, и очень мне нравилось, как он рассказывал в тихие ночи на корабле, когда он… Ну ладно, вышла я за него — и с этого дня не стало мне житья от отца. Порядочность его вам известна, майор Пенденнис, об этом я говорить не буду; но добрым он не был — ни к бедной моей маменьке, ни ко мне, — только что деньги мне завещал, — да, наверно, и ни к кому, и добрых дел за ним не водилось. Ну, а мой Амори, тот был еще хуже; отец был прижимист, а он — мот; и пил горькую, а как выпьет — очень буйствовал. Да, майор Пенденнис, он не был ни заботливым, ни верным мужем; и умри он в тюрьме до суда, а не после, я бы потом куда меньше знала и срама и горя. Ведь кабы мне не так опротивело носить его фамилию, — добавила леди Клеверинг, — я бы и вовсе больше не вышла замуж, а со вторым мужем у меня счастья не получилось, вы, верно, это знаете, сэр. Ах, майор Пенденнис, я, конечно, богата, и я знатная дама, и люди воображают, что я счастлива, ан нет. У всех у нас свои заботы, горести, невзгоды. Сколько раз я, бывало, сижу у себя за парадным обедом, а на сердце кошки скребут, или лежу без сна в своей пуховой постели, а сама несчастнее той горничной девушки, что ее стелила. Несчастливая я женщина, майор, что бы там люди ни говорили, как бы ни завидовали — у бегум, мол, и брильянты, и кареты, и кто только в гостях не бывает. Не вижу я радости от мужа, не вижу радости от дочери. Недобрая она девушка, не то что эта милая Лора Белл из Фэрокса. Сколько я через нее слез пролила, только никто этого не видел; и еще издевается над матерью, потому что я, вишь, необразованная. А откуда мне быть образованной? До двенадцати лет я росла среди туземцев, в четырнадцать воротилась в Индию. Ох, майор, попадись мне хороший муж, и я была бы хорошей женщиной. А теперь нужно мне пойти умыться, наплакалась — все глаза красные. Сейчас приедет леди Рокминстер, мы с ней сговорились покататься в Парке.
И когда леди Рокминстер явилась, на лице леди Клеверинг уже не было ни следа слез или расстройства, и она в наилучшем расположении духа уже снова тараторила, попадала пальцем в небо и, как всегда, благодушно коверкала английский язык.
"А она, ей-богу, неплохая женщина, — думал между тем майор. — Изысканности, конечно, ни малейшей, и вместо Афродита говорит "Арфодита"; но сердце у нее предоброе, это я люблю; и денег до черта. Три звездочки в списке акционеров Ост-Индской компании, черт побери, и все пойдет этому щенку?.."
И еще майор подумал, как было бы славно, кабы часть этих денег досталась мисс Бланш, а еще лучше — кабы одна из этих звездочек засияла против имени мистера Артура Пенденниса.
"А она, ей-богу, неплохая женщина, — думал между тем майор. — Изысканности, конечно, ни малейшей, и вместо Афродита говорит "Арфодита"; но сердце у нее предоброе, это я люблю; и денег до черта. Три звездочки в списке акционеров Ост-Индской компании, черт побери, и все пойдет этому щенку?.."
И еще майор подумал, как было бы славно, кабы часть этих денег досталась мисс Бланш, а еще лучше — кабы одна из этих звездочек засияла против имени мистера Артура Пенденниса.
Преследуя свои таинственные цели, наш дипломат на правах старика и друга дома не преминул ласково и по-отечески побеседовать и с мисс Бланш, когда ему довелось остаться с ней наедине. Он так часто у них завтракал и так сблизился с обеими хозяйками, что они не стеснялись даже ссориться при нем; и у леди Клеверинг, вспыльчивой и невоздержанной на язык, состоялась при нем не одна стычка с Сильфидой. Верх в этих стычках обычно одерживала Бланш, — стрелы ее остроумия обращали ее врагиню в позорное бегство.
— Я старик, — говорил майор. — Делать мне нечего. Я не слепой. Но секреты хранить умею. Я вам обеим друг; ежели вам угодно ссориться при мне — сделайте одолжение, я никому не скажу. Но вы — хорошие люди, и я хочу вас помирить. Это мне не впервой — я мирил мужей с женами, отцов с сыновьями, дочек с мамашами. Мне это нравится; а больше мне и делать нечего.
И вот в один прекрасный день наш старый царедворец, входя в гостиную леди Клеверинг, столкнулся в дверях с самой хозяйкой дома, — кипя от возмущения, она разминулась с ним и побежала вверх по лестнице в свои покои.
— Не могу сейчас с вами разговаривать, — крикнула она на ходу, — до того меня разозлила эта… эта… эта скверная…
Гнев заглушил конец фразы, а может, леди Клеверинг закончила ее уже у себя в спальне.
— Милая, дорогая мисс Амори, — сказал майор, переступив порог гостиной, — я все понял. Вы с матушкой не сошлись во мнениях. Это случается в лучших семействах. Только на прошлой неделе я уладил ссору между леди Болтатон и ее дочерью леди Клаудией. А леди Лир и ее старшая дочь уже четырнадцать лет не разговаривают друг с другом. За всю мою жизнь я не встречал женщин добрее их и достойнее; со всеми, кроме как друг с другом, они безупречны. А вот вместе жить не могут; и не следует им жить вместе. И вам тоже, мол дорогая, я от всей души желал бы обзавестись собственным домом… во всем Лондоне не было бы лучшей хозяйки… и там, в собственном доме, наслаждаться семейным счастьем.
— В этом доме я не много вижу счастья, — отвечала Сильфида, — мамина глупость и святого из себя выведет.
— Вот именно: вы с ней несовместимые натуры. Ваша матушка допустила ошибку… или в том следует винить природу?.. она напрасно дала вам образование. Из вас получилось существо утонченное, одухотворенное, а люди, вас окружающие, — что толку это скрывать, — не обладают ни вашими талантами, ни утонченностью. Вам самой судьбой предназначено не второе, а первое место, притом в самом блестящем обществе. Я давно вас наблюдаю, мисс Амори: вы честолюбивы, ваше дело властвовать. Вам бы следовало блистать, а в этом доме, я знаю, это невозможно. Но л надеюсь когда-нибудь увидеть вас в другом, более счастливом доме, и притом в роли хозяйки.
Сильфида презрительно передернула лилейными плечиками.
— А где мой принц, майор Пенденнис, где мой дворец? Я-то готова. Но в нашей жизни нет ромадтики, нет подлинных чувств.
— Вы правы, — поддакнул майор, напустив на себя самый умильный и простодушный вид.
— Впрочем, я ничего об этом не знаю, — присовокупила Бланш, потупив глазки. — Разве что в романах читала.
— Ну разумеется! — воскликнул майор Пенденнис. — Откуда вам и знать, моя дорогая! А книги лгут, как вы правильно изволили заметить, и романтики на свете не осталось. Эх, вот если б я был молод, как мой племянник!
— А мужчины, — задумчиво продолжала мисс Амори, — мужчины, которых мы что ни вечер видим на балах, все эти шаркуны-гвардейцы, нищие клерки из Казначейства… дурачье! Будь я богата, как мой братец, я бы, может быть, л дождалась такого дома, какой вы мне сулите, но с моей фамилией и при моей бедности кто меня возьмет? Какой-нибудь сельский священник, или адвокатик с конторой близ Рассел-сквер, или капитан драгунского полка, который наймет для меня квартиру и будет являться домой из казарм пьяный, весь пропахший дымом, как сэр Фрэнсис Клеверинг. Вот наш удел, майор Пендиннис. Ах, если бы вы знали, как мне наскучил Лондон, и эти балы, и молодые денди с их эспаньолками, и надменные знатные дамы, которые сегодня нас ласкают, а завтра не узнают… И вообще вся эта жизнь. Как мне хотелось бы ее бросить и уйти в монастырь! Никогда я не найду человека, который бы меня понял. А здесь, и в семье, и в свете, я совсем одна, как в запертой келье. Вот если бы были у нас сестры милосердия… мне так хотелось бы стать сестрой милосердия, заразиться чумой и умереть… уйти из жизни. Я еще не стара, но жизнь мне в тягость… я столько страдала… столько испытала разочарований… я устала, так устала… ах, если б ангел смерти поманил меня за собой!
Речь эту можно истолковать так: за несколько дней до того одна знатная дама, леди Фламинго, не поздоровалась с мисс Амори и леди Клеверинг. Мисс Бланш не получила приглашения на бал к леди Бум, это ее бесило. Сезон подходил к концу, а никто не сделал ей предложения. Она не произвела фурора — это она-то, самая интересная из невест этого года, из всех девиц, составляющих ее кружок. Дора, у которой всего пять тысяч фунтов, Флора, у которой нет ничего, Леонора, у которой рыжие волосы, — все помолвлены, а к ней, Бланш Амори, никто не посватался!
— Ваши суждения о свете и о вашем положении справедливы, милая мисс Амори, — сказал майор. — Вы правы: в наше время принц женится только в том случае, если у принцессы видимо-невидимо денег в процентных бумагах, или же она равна ему по званию… Молодые люди из знатных фамилий роднятся с другими знатными фамилиями: если у них нет богатства, то они могут использовать плечи друг друга, чтобы пробиться в жизни, а это почти так же ценно… Девушка со столь ограниченными средствами, как вы, едва ли может надеяться на блестящую партию; но девушка с такими талантами, как вы, с вашим поразительным тактом и прекрасными манерами, при наличии умного мужа может занять в свете любое положение… Мы стали страх как свободомыслящи… Талант теперь ставят на одну доску с богатством и родословной, ей-богу; и умный человек с умной женой может добиться чего угодно.
Мисс Амори, конечно, сделала вид, будто и не догадывалась, к чему клонит майор. Возможно, она кое-что вспомнила и спросила себя, неужели он хлопочет от имени одного давнишнего ее поклонника, неужели имеет в виду Пена? Нет, не может быть… он просто с нею вежлив, и ничего более. И она спросила, смеясь:
— Кто же этот умный человек, майор Пенденнис, и когда вы его ко мне приведете? Мне не терпится его увидеть!
В эту минуту слуга распахнул дверь и доложил: "Мистер Генри Фокер". При звуках этого имени и при виде нашего знакомца Бланш и майор дружно рассмеялись.
— Это не он, — сказал майор Пенденнис. — Этот обручен со своей кузиной, дочерью лорда Грейвзенда… До свидания, дорогая мисс Амори.
Не слишком ли светским и суетным сделался Пен? Но разве не на пользу человеку, если он познает суетность света? Сам он, по его словам, чувствовал, что "очень быстро стареет".
— Как этот город обтесывает нас и меняет! — сказал он однажды Уорингтону.
Они только что возвратились домой, каждый из своих походов, и Пен, раскуривая трубку, как всегда делился с другом своими мыслями по поводу событий истекшего вечера.
— Как сильно я изменился, — говорил он, — с той поры, когда глупым мальчишкой в Фэроксе чуть не умер от первой любви. Сегодня у леди Мирабель был раут, и она держалась так степенно и важно, точно родилась герцогиней и сроду не видела люка в подмостках. Она удостоила меня беседой и весьма покровительственно отозвалась о "Уолтере Лорэне".
— Как любезно с ее стороны! — воскликнул Уорингтон.
— Не правда ли? — простодушно сказал Пен, на что Уорингтон, по своему обыкновению, расхохотался.
— Неужели кому-то вздумалось оказывать покровительство прославленному автору "Уолтера Лорэна"?
— Ты смеешься над нами обоими, — сказал Пен, слегка покраснев. — А я как раз к этому вел. Она сообщила мне, что сама романа не читала (она, по-моему, за всю жизнь не прочла ни одной книги), но его читала леди Рокминстер, и герцогиня Конноут тоже нашла его очень интересным. В таком случае, сказал я, я могу умереть спокойно, ибо угодить этим двум дамам было главной целью моей жизни, и, раз я заслужил их одобрение, больше мне и желать нечего. Леди Мирабель без улыбки посмотрела на меня своими чудесными глазами и сказала: "Вот как!" — будто что-нибудь поняла. А потом спросила, бываю ли я у герцогини на четвергах, и, когда я сказал, что не бываю, выразила надежду встретить меня там — я должен всячески постараться туда попасть, — к ней все ездят, весь свет. Потом мы поговорили о новом посланнике из Тимбукту и насколько он лучше прежнего; и о том, что леди Мэри Биллингтон выходит замуж за священника, — такой мезальянс! — и что лорд и леди Воркун через три месяца после свадьбы поссорились из-за ее кузена Тома Турмана, гвардейца, и прочее тому подобное. Послушать, как рассуждает эта женщина, так можно вообразить, что она родилась во дворце, а сезон с колыбели проводит в своем особняке на Белгрэв-сквер.