Церемония началась. Часы пробили час, раздались два выстрела из пушек. От противоположных берегов одновременно отплыли две лодки. На моей гребли матросы из гвардейского морского экипажа в великолепных синих куртках, украшенных красными гусарскими шнурками, на лодке царя - рыбаки в жалких белых куртках и шароварах... (Мои ребята так ему понравились, что он собезьянничал и вскоре учредил подобный экипаж в России.) Я не мог скрыть нетерпения и торопил гребцов. Мои матросы гребли превосходно, так что прибыл я раньше и, когда подплыла лодка Александра, на глазах у всех помог ему подняться на плот. Сопровождавшие остались на малом плоту. Мы должны были решать все вопросы одни.
Царь оказался очень красив, правда, несколько женственен. Я протянул руки - мы обнялись и поцеловались: вчерашний Антихрист, корсиканское чудовище, безродный лейтенант, кровавое дитя революции... как только меня не называли все эти годы... И православный царь, потомок двухсотлетней династии. После чего рука об руку вошли в павильон.
Царь был создан, чтобы очаровывать... повторюсь, необычайно хорош и женственен... все в нем нежное, розовое, юное... И мне тогда он показался прелестно безвольным и добрым. Если бы он был женщиной, я сделал бы его своей любовницей. Я не понял тогда, что передо мной византиец, в котором течет кровь коварных императоров Востока... Хитер, ловок, тонок и далеко пойдет! И Александр, видно, заметил мое заблуждение. И очаровательно играл в наивность, которую я так ценю в женщинах. Он с жаром расспрашивал меня об искусстве боя. Я увлекся, хотя в какой-то момент мне показалось, что он попросту издевается надо мной. И я сказал ему: "Если мне еще раз придется уничтожить Австрию, я дам вам покомандовать корпусом под моим началом". Так в отместку я напомнил ему и о его разбитом союзнике, и о его собственном поражении.
Потом я раскрыл перед ним карту мира и сказал: "Мы его поделим. Наш нынешний союз - это долгий будущий мир в Европе". И пообещал заставить Турцию прекратить войну с ним, а он - Лондон со мной. А пока он согласился присоединиться к континентальной блокаде. Это была огромная жертва: экономика России требовала торговли с англичанами. И это был удар для англичан! Я обещал царю за это отдать черноморские проливы, чтобы Черное море сделалось русским... После чего он заговорил о Пруссии. Он намекнул мне "на долг сердца". И я поверил в этот обычный жалкий долг перед любовницей, который так часто определяет политику старомодных монархов. Теперь-то я понимаю: хитрый византиец уже тогда не верил в долгий мир и хотел иметь между нами укрепленный барьер в виде дружественной ему Пруссии.
Все долгие часы нашего свидания ждал решения своей участи жалкий прусский король. Царь попросил разрешить ему принять участие в нашей встрече, но я не стал это даже обсуждать. Я только сказал: "Подлая нация, жалкий король и глупая королева". Царь молча вздохнул. Я предложил ему попросту поделить Пруссию. Но царь продолжал уговаривать... нет, молить! не делать этого... Пруссия продолжила существовать, правда, я решил сильно сократить ее территорию. Я оставлял им всего четыре провинции: старую Пруссию, Померанию, Бранденбург и Силезию - и то, как было сказано: "из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому". Все остальные земли на западе и на востоке я отнимал у прусского короля - они должны были войти в новое королевство Вестфальское. Я отдавал его брату Жерому. А Великое герцогство Варшавское (восточные земли) решил передать моему союзнику, саксонскому королю. Плюс присоединение Пруссии к континентальной блокаде, плюс огромная контрибуция. Я решил заставить прусского короля дорого заплатить за поражение. Кроме того, во всех крепостях Пруссии оставались мои гарнизоны. Александр умолял меня вывести войска из прусских крепостей, чтобы "окончательно не унижать короля". Я обещал, но... "как только позволит обстановка".
На следующий день появился прусский король - холеный, с аккуратненькими бачками и усиками. Он был в бессильном ужасе от моих условий... На помощь была призвана красавица королева Луиза. Конечно же, она понимала: во многом по ее вине страна претерпела великие бедствия и супруг должен теперь потерять огромную территорию. И она решилась помочь ему - встретиться со мной... Я согласился.
Я сказал о ней: "Она божественно хороша. Так и тянет не только не лишать ее короны, но положить корону к ее ногам..." Ей передали, и она посмела поверить, что ей следует пустить в ход самое эффективное оружие - и она отстоит территории, за которые заплатили кровью мои солдаты. Она приехала в Тильзит шестого июля в полдень. И уединилась со мной в кабинете. Нежно глядя на меня своими лазоревыми глазами, она молила сократить территориальные потери и контрибуции... Сокровище моего вчерашнего врага Александра явно переходило к новому владельцу. Уже на прелестных губах блуждала томная улыбка, вселявшая большую надежду на мой скорый успех, когда вошел король. Не выдержал постыдного ожидания в приемной. Надо сказать, он вошел вовремя. Еще немного... и мне пришлось бы уступить Магдебург. И в первый раз изменить своим принципам... Она была очень хороша, и я уже был не против, чтобы на головах обоих монархов возникло некое украшение... Приход короля, к счастью, изменил ситуацию. Я холодно изложил ему прежние условия...
- Вы не захотели заслужить мою вечную благодарность, - печально сказала королева, прощаясь со мной.
- Я достоин сожаления, - ответил я, помогая ей сесть в экипаж.
Глаза ее зло сверкнули, хотя моя насмешка была заботливо скрыта. Что делать, ненавижу злых, распутных и властных женщин, которые вмешиваются в политику. Я люблю совсем иных.
В это время военный суд должен был приговорить к смерти немецкого князя Хартцфельда. Я назначил его управлять побежденным Берлином. И каково было мое негодование, когда я узнал, что человек, которому я так доверял, вел тайную переписку с прусским королем!.. Жена Харцфельда пришла ко мне молить за мужа. Я показал ей перехваченное письмо князя - неоспоримое доказательство его вины... Я спросил ее: "Это его почерк?" Она упала на колени и сказала, захлебываясь слезами: "Да, это его почерк, но пощадите его". И были в ней такая наивность, бесхитростность и доброта, такая искренняя любовь к мужу... что это спасло князя. Я бросил письмо в камин и сказал ей: "Теперь у меня нет доказательств вины вашего мужа, он в безопасности".
Ибо я всегда любил добрых, нежных и наивных женщин...
Тильзитский мир с Россией... В Париже бесконечный праздник, фейерверк приемов, дворцы Тюильри, Фонтенбло, Сен-Клу, Мальмезон до утра горели огнями, моя знать, поражая роскошью нарядов, толпилась в залах вместе с покорными европейскими владыками... Моих офицеров я осыпал золотом, которое так любят французы. Ланну я подарил миллион франков золотом, Бертье полмиллиона... и все они получили огромную ежегодную ренту... Я брал их кровь. Но я и щедро платил за нее.
Император взял лист бумаги.
- Вершина моего могущества... - Он быстро набросал на листе очертания Европы, перечисляя при этом некоторые свои титулы: - Император Франции... Величайшая империя... я упразднил границу у альпийских гор, и Франция продолжалась Французской Италией, состоявшей из пятнадцати департаментов, раскинувшейся от Турина и впоследствии до Рима... плюс Бельгия, западная Германия, Пьемонт, Саксония... - Его рука умело рисовала на бумаге контуры зависимых областей. - Протектор рейнского союза - этих бесконечных немецких княжеств, повелитель Голландии и Неаполитанского королевства, где королями сидели мои братья Людовик и Жозеф, всей средней и восточной Германии, которая вошла в Вестфальское королевство, где правил мой третий брат Жером... Хозяин ганзейских городов Гамбурга, Бремена, Любека, Данцига и Кенигсберга, - рука императора продолжала штриховать Европу, - и австрийских земель, отданных мною баварскому королю, и польских земель, отданных королю саксонскому... Адриатики, Ионических островов... Пруссия и Австрия, Испания, Португалия трепетали, Россия подчинилась... К восемьсот одиннадцатому я свяжу Париж стратегическими дорогами со всеми отдаленными уголками великой империи.
Он аккуратно провел на бумаге линии этих великих дорог. Кстати, качество этих дорог я испытал на себе. Эта тряска на рытвинах и ухабах...
Император усмехнулся.
- Но я объединил Европу не только дорогами, главное - Гражданским кодексом. В империи и в вассальных странах я ввел общие законы... Париж стал столицей Европы... Теперь во время бесконечных приемов я обожал дразнить зависимых от меня монархов, говоря: "Когда я был лейтенантом во втором артиллерийском полку в Валансе..." И начинал рассказывать какую-нибудь историю из жизни нашего полка. Чтобы они не забывали, что я законное дитя великой революции, молодость нового мира!..
Император задумчиво смотрел на рисунок. Вся Европа была заштрихована оставалась только Англия...
Император задумчиво смотрел на рисунок. Вся Европа была заштрихована оставалась только Англия...
- Подписав в Тильзите мир с Россией, я, казалось, до конца блокировал ненавистный остров. Теперь Александру пришлось подписываться под всеми моими (они назывались "нашими") декларациями о том, что по нашему призыву "континент восстал против нашего общего врага". И что наша война с островитянами должна "уничтожить их промышленность и поставить под наш контроль моря, где они смеют нынче хозяйничать..." Мы объявили англичан "вне цивилизованного мира".
Очень скоро я добился падения фунта, но падал и рубль... Русская экономика громко стонала, отлученная от английской торговли. Шпионы доносили то, что я и сам отлично понимал: присоединение России к блокаде - это удавка на шее Александра. Ропот внутри страны будет расти... и русские аристократы долго этого не вытерпят. Так что я не обольщался насчет "вечного мира с Россией"... да, признаться, и не желал этого мира надолго. Ибо понимал великую перспективу, которая открывала мне неизбежная война с северным колоссом, этой вечной варварской угрозой Западу. Призрак будущего стоял между нами - со штыком в крови по дуло.
И, когда все славили меня после Тильзитского мира, я сказал Бурьену: "Неужели и вы такой же глупец? Неужели не понимаете, что истинным властителем я буду только в Константинополе? Занять Москву. А дальше - путь до Ганга. И в Индии французская шпага коснется английского горла. Представьте, что Москва взята, царь усмирен или убит своими же поданными, и мы посадили на трон своего человека... И тогда наша армия через Кавказ дойдет до Ганга и одним ударом с тыла разрушит всю пирамиду английского меркантилизма... И только тогда я истинный властелин, только тогда воцарится вечный мир..." (Меня тянуло на Восток, там живет до сих пор магия власти... Только на Востоке понимают, что такое повелитель.) Глупец Бурьен смотрел на меня с испугом. Я казался ему ненасытным безумцем...
Император остановился.
- Но вернемся в дни Тильзита... Я понимал ограниченность моих ресурсов. Я знал, что французские порты захиреют без английских судов да и все завоеванные и зависимые страны будут стонать в удавке континентальной блокады... Однако главная беда - Франция и Европа не смогут все время платить налог кровью - поставлять новых солдат. Вот что говорил мне здравый смысл! Но сколько раз я побеждал этот здравый смысл, этот пошлый опыт - ум глупцов! Да, я ощущал себя полубогом. Я столько раз был награждаем судьбой, что мои желания уже стали для меня единственной реальностью.
Мать сказала тогда Жерому: "Боюсь, он гонится слишком за многим и поэтому потеряет все". Моя набожная мать в это время прислала мне Библию с заложенными страницами. Я был слишком занят, чтобы читать то, что она там для меня отметила. Дела, суета... И еще меня раздражали ее страхи... Совсем недавно я нашел эту Библию и прочел то, что она для меня отметила: "Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говорит Господь". И еще: "Погибели предшествует гордость, падению надменность".
Впрочем, если бы даже я прочел это тогда, то только улыбнулся. Тогда я уже был всеми мыслями в Испании и Португалии...
Он остановился.
- Все это вычеркнуть... После Тильзита сразу переходим к войне в Испании... Я узнал, что испанский Бурбон и португальский Браганса (династия, правящая в Португалии* ) тайно разрешают британцам торговать, и английские суда по ночам швартуются в здешних портах.
Талейран, как всегда, первым сказал то, о чем я начинал только подумывать: "Дело не сдвинется, пока на этих тронах не будет наших королей". И еще Талейран много рассказывал мне о золоте и сокровищах индейцев, хранящихся в испанской казне. И я приказал...
Маршал Жюно уже через полтора месяца взял Лиссабон. Королевская семья бежала, конечно же, на английском корабле. Трон Брагансов был мой... И наступил черед Испании. Тот же Талейран обстоятельно информировал меня о распрях в испанской королевской семье. Это была мрачная дворцовая драма в средневековом стиле. Сын восстал против отца. Отец (Карл IV*) жаловался на коварство сына (инфанта Фердинанда*) и хотел его арестовать. В центре интриги был всемогущий королевский фаворит Годой - он-то и был подлинным королем Испании... По предложению Талейрана я решил попросту прогнать испанских Бурбонов - отправить их вслед за Брагансами... Мои корпуса уже стояли в Испании, когда я позвал королевскую семью в Байонну улаживать их семейный конфликт. И, когда они съехались, я заставил престарелого Карла передать корону "своему другу Наполеону", как он именовал меня в письмах. После чего велел брату Жозефу стать испанским королем... Я обратился к испанскому народу с воззванием: "Ваше правительство одряхлело, и мне суждено возродить мощь и славу Испании. Я улучшу ваши законы, и если поможете мне, то без всяких потрясений изменю течение ваших печальных дел. Я хочу, чтобы ваши потомки имели право сказать обо мне: "Ему наше великое Отечество обязано своим возрождением". Я решил вернуть эту когда-то великую страну, дремавшую в средневековье, в наш век. Сажая на трон брата, я собирался отменить позор инквизиции, забрать часть земель у всесильных монастырей. Нужны были реформы, на которые, как я считал, есть достаточно денег в испанской казне. Здесь была моя первая ошибка - казна оказалась пуста, индейские сокровища давно промотаны. Вторая ошибка была пострашнее. И гранды, и испанские либералы меня поняли, но неожиданно поднялись крестьяне, будем откровенны - восстал народ.
Надо признать, я очень неловко провернул смену власти безнравственность предстала слишком глубокой, несправедливость слишком циничной. Бесцеремонность смены власти оскорбила народ. И он, надо сознаться, повел себя, как и положено людям чести.
Так началось это восстание темного фанатичного народа... да еще вдохновляемое изуверами-монахами. В считанные недели сформировалась стотысячная армия, возглавляемая плебеями. Их предводители именовались прозвищами, как у разбойников: Однорукий, Удалой и так далее.
Сначала я отнесся к испанскому сопротивлению несерьезно. Я не был осведомлен о духе этой нации, я привык биться с армиями, но не с народом. Я не понимал, что сражаюсь с испанской Вандеей, причем охватившей не одну область, как это было во Франции, а всю страну... И я был поражен, когда крестьяне и погонщики мулов, вооруженные кольями и пиками, с разбойниками во главе нанесли поражение моим лучшим генералам... Генерал Дюпон, храбрец, которого я так любил, был окружен и разбит в битве при Байлене. Его двадцатитысячное войско сложило оружие перед вооруженным сбродом, и Дюпон дал согласие, чтобы ранцы солдат были обысканы, как чемоданы каких-то воров. Ничтожество! Это было хуже всего, что можно представить. Он что-то лепетал о том, что решил избавить солдат от смерти. Лучше бы они погибли с оружием в руках! Их смерть была бы славна, и мы отомстили бы за нее. Но раны, нанесенные чести, неизлечимы! Узнав об этом, я мог только в ярости метаться по кабинету в Тюильри и бессмысленно твердить: "Верни мне честь, Дюпон!.."
В это же время я потерял Португалию. Там Веллингтон с шестнадцатью тысячами англичан разбил моего Жюно.
Между тем повстанцы взяли Мадрид... мой брат, их король, бежал от вооруженного сброда.
Так началась эта народная война. Все мои прежние войны были молниеносны и дешевы. Из каждой кампании я извлекал прибыль в виде контрибуций. В Испании я впервые завяз - эта страшная и, главное, нескончаемая война начала пожирать огромные деньги. И еще она создала печальные трудности: общественное мнение в Европе было против. Оно расценило эту войну как "посягательство на слабого и слишком доверчивого союзника". И со злорадством следило за поражениями моих генералов.
Нет, я обязан был примерно наказать Испанию. Однако для этого нужно было послать туда не новобранцев, а подлинную армию...
Но испанское пламя перекинулось в Австрию. Франц заволновался, как бы моя расправа с испанскими Бурбонами не стала началом посягательств на все древние династии Европы. Мои испанские неудачи взбодрили Вену. Я узнал, что Австрия начала военные приготовления, и Англия, конечно же, поспешила дать средства... Мне совсем не улыбалось вести войну на два фронта, и я решил поручить русскому царю быть надсмотрщиком над австрийцами...
Я объявил Талейрану: "Мы едем в Эрфурт. Подготовьте договор с Александром, который удовлетворял бы царя, ущемлял Лондон и устраивал меня. Мне нужна уверенность, что в результате этого договора Австрия присмиреет, и у меня будут развязаны руки для того, чтобы чувствовать себя свободным в Испании... В остальном рассчитывайте на меня, я устрою царю великолепный спектакль, который, надеюсь, его очарует".
Я вызвал целый цветник немецких принцев и королей из Рейнского Союза. Этот великолепный съезд величеств и высочеств должен был, как греческий хор, постоянно выражать восторг союзом Франции и России. Зная слабость царя к прекрасному полу, я привез в Эрфурт труппу "Комеди Франсэз". Все красавицы "Комеди" - мадемуазель Жорж, мадемуазель Дюшенуа, мадемуазель Буржуа, мадемуазель Марс - прибыли в Эрфурт. И, конечно, великий Тальма. Александр плохо слышал, и я велел переоборудовать сцену так, чтобы актеры играли прямо перед нами... И Тальма обратился к царю со словами из пьесы: "Дружба великого человека есть дар богов". Царь встал, указал на меня, и мы обнялись под гром аплодисментов... Не ошибся я и в красотках. Правда, вкус у Александра оказался неожиданно вульгарен, и слишком пышные формы мадемуазель Буржуа произвели на него неизгладимое впечатление. Александр спросил меня прямо: "Вы думаете, она мне не откажет?" - "Уверен, нет. Правда, через несколько дней весь Париж получит подробное описание Вашего Величества с головы до пят... не говоря уж о подробном рассказе о..."