Они вышли из тринадцатой комнаты, и Никита повел Дунечку в уборную.
- Зачем ты сказал им про <пи-пи>? - обиженно спросила Дунечка. - Как только не стыдно. Я ведь шепотом тебе сказала...
- Поворчи мне, поворчи. Да, а в какую тебя вести? Привет! Не в дамскую же.
- А в какую же еще? Я ведь девочка.
- А я мальчик.
- Ну и что? Ты ведь со мной идешь.
- Быть тебе Гегелем, - сказал Никита.
Он подошел к мужской уборной и, открыв дверь, крикнул:
- Есть тут кто?
- Конечно, - ответили ему.
- На выход! И постой у двери, я с племянницей иду.
- С кем?
Из уборной выскочил актер с четвертого курса, Романов.
- И чья это маленькая девочка, крошечка девочка?! - засюсюкал он.
- Не ваша, - ответила Дуня и пошла в открытую дверь первой.
- Ну, - спросил Немировский Никиту, - проблема изжила себя?
- Да, извините.
- Н-начали, - заикнулся Коля Курчаев.
Никита бросился на Колю. Коля увернулся, чуть коснувшись Никиты бедром, ухватил его за кисть левой руки и перебросил через себя. Никита упал. Коля бросился на него, но Никита выставил ноги, и Коля полетел через Никиту. Мгновение они лежали неподвижно.
- Ритм, ритм! - крикнул Немировский. - Долго! Тянете!
Никита бросился на поднимавшегося Колю и обхватил его за шею.
- Стоп! - крикнул Немировский. - Драка! Пьяная драка! Снова!
Дунечка вошла в комнату незамеченной и замерла у двери.
Никита выбросил вперед правую руку; Коля поймал ее и снова швырнул Никиту через себя. Дунечка сорвалась с места и стала молотить Колю кулачками.
- Противный, противный! - закричала она.
Немировский сказал:
- Девочка, дяди шутят.
- Мы так играем, Дуня, - сказал Никита.
- Р-ребенок все испортил, - заикнулся Коля, - сейчас вышло бы хорошо, я ч-чувствовал.
- Дуня, - сказал Никита, - Аркадий Борисович влепит нам по двойке, и мы останемся без стипендии, поняла? Можешь ты посидеть одна спокойно или нет?
- Нет, - ответила Дуня, - там ко мне пристают хулиганы.
- А где родители? - спросил Немировский.
- Выясняют отношения.
- Пойдем, - сказала Дунечка и потянула Никиту за палец.
- Ладно, - сказал Немировский. - Кто там следующие, пусть войдут.
Он поставил Никите зачет и подмигнул Дунечке.
- А вы разными глазами умеете? - спросила Дуня. - Сначала одним, потом другим? Я умею.
- Ну-ка.
Дуня заморгала глазами:
- Вот так. Понимаете?
- Понимаю.
- Это меня мама научила.
- А не рано?
- Что?
- Моргать научила не рано?
- Ну что вы... - улыбнулась Дунечка, - надо всему учиться, пока маленькая. Так моя бабушка говорит.
Немировский захохотал, откинув седую красивую голову.
- У вас занятная племянница, - сказал он, - идите развлекайтесь, Никита.
- Против состава суда возражений нет? - спросила женщина в черном костюме с серебряным ромбом на лацкане.
- Нет, - ответил Степанов.
- А у вас? Гражданка Степанова, у вас нет возражений против состава суда?
- Ну что вы...
- Дело возбуждает Степанова?
- Да.
- Изложите причины.
- А можно без причин? - спросила Надя. - Просто можно развестить? Причины касаются только нас двоих.
- Развод разрешаем мы, гражданка Степанова. Или не разрешаем. Ясно? Давайте по существу вопроса.
В зале никого не было. Только судья, два заседателя и секретарь восемнадцатилетняя девушка в красных чулках, с ярко подведенными глазами. Она внимательно - снизу вверх - рассматривала Надю. Потом, почистив кончиком деревянной ручки длинные ногти, стала так же внимательно, но в то же время безразлично разглядывать Степанова. Сзади скрипнула дверь. Степанов обернулся и увидел того старика повара. Повар сел на первую скамью и, положив ногу на ногу, молча раскланялся с составом суда.
- Подать на развод, - допытывалась судья, - вас побудила его связь с другой женщиной?
Надя молчала.
- Отвечайте суду, - сказала председательствующая. - Что же вы молчите?
- Мне кажется, что все это очень личное, - тихо ответила Надя и обернулась к Степанову, словно ища у него помощи; так бывало всегда - если ей становилось плохо и не он был в этом виноват, она смотрела на него, ожидая помощи. Но Степанов молчал и рассматривал паркет, выкрашенный в красный цвет. Почувствовав на себе ее взгляд, он поднял голову, долго глядел на нее, а потом усмехнулся.
Никита сказал:
- Дуня, сейчас я пойду на халтуру, поняла?
- Поняла.
- И не вздумай мне мешать.
- А что такое <халтура>?
- Это великая союзница актера в решении денежной проблемы. Ясно?
В бюро пропусков Дома звукозаписи долго не хотели записывать Дуню в пропуск, заказанный для Никиты. Никита был занят в радиоспектакле для детей. Он играл Кота.
- Если ты будешь сидеть тихо, - сказал он, - я тебе устрою сюрприз.
- На какую букву?
- На букву <и>.
- Ириска? - быстро спросила Дунечка.
- Угадала.
Они вошли в лифт и поехали на пятый этаж.
Режиссер, большая женщина в туго обтягивавшем ее платье, сказала:
- Вы заставляете себя ждать, Никита.
- Больше не буду, - ответил Никита, улыбаясь своей улыбкой номер один. - А где Лиса?
- Лиса беременна - у нее прием к врачу, - ответила режиссер.
- А что такое <Лиса беременна>? - спросила Дуня.
- Боже мой, кто это, Никита? - спросила режиссер.
- Племянница.
- Какая прелесть! Дивные глаза.
- <Дивно пахнет резеда>, - пропел Никита дурным голосом слова из песенки. - <Дивные глаза>, - повторил он. - Слышишь, племянница?
- А как тебя зовут, душечка маленькая?
- Дуня.
- Как? Муня?
- Дуня.
- Какое дивное имя! А сколько тебе годиков, кисонька?
- Мне шесть лет. И восемь с половиной месяцев.
- Сейчас мы возьмем с собой Дуню и она будет смотреть, как мы работаем.
- Поблагодари тетю, - сказал Никита.
- Спасибо.
- Какая дивная девчушка, обожаю детей. Дуня, а ты любишь слушать радио?
- Люблю.
- И детские передачи любишь? - допытывалась режиссер, пока они шли по коридорам к студии, где должна была проходить запись сказки на пленку.
- Очень.
- А братик у тебя есть?
- Они все обещали, обещали... Нет у меня братика. Только двоюродный.
- Ты с ним дружишь?
- Дружу, но он сумасшедший.
Режиссер зашлась смехом.
- Почему сумасшедший? - спросила она.
- А потому что он спит на корточках.
- Боже, какой ребенок! - сказала режиссер. - Она прелестна.
- А далеко еще до халтуры? - спросила Дунечка Никиту.
- Что? - не поняла режиссер. - Что ты спросила, маленькая душенька?
Никита сжал руку племянницы, и Дуня вскрикнула:
- Больно!
- А вон там за дверью живет лев, - сказал Никита, - он поедает болтушек, поняла?
- А дверь заперта?
- Пока заперта, но если будешь болтать, открою.
- А меня он съест?
- А что - чикаться, что ли, с тобой? Ам - и с приветом!
- А я у него живот саблей разрежу и убегу.
- А у тебя сабли нет.
- А я куплю.
- А у тебя денег нет.
- А я сначала куплю деньги, а потом на них куплю саблю.
- А где ты купишь деньги? - заинтересовался Никита.
- Как где? - удивилась Дунечка. - У папы.
- Сейчас мы вас догоним, - сказал Никита режиссеру, - у Дунечки ботинок расшнуровался.
- Что ты, Никиток, - сказала Дунечка, - совсем даже не расшнуровался.
- Это ты не чувствуешь. Ну-ка, стой.
Режиссер медленно пошла вперед, а Никита, опустившись перед Дунечкой на колени, прошипел:
- Молчи о халтуре, поняла?!
- Почему?
- По кочану. Много будешь знать - рано состаришься.
- А почему говорят <по кочану>, а не <по кочерыжке>?
- Евдокия, хватит! Поняла? У меня голова стала распухать. Пошли.
Никита сделал вид, что завязал Дуне новый узел на ботинке, и они побежали следом за режиссером.
- У вас были связи? - судья обратилась к Степанову.
- Какие?
- Интимные.
- Что вы понимаете под словом <интимные>?
- Вы не ребенок. Отвечайте, пожалуйста, по существу.
Если художник сразу добьется успеха, то он до конца жизни своей остается ребенком - во всех проявлениях, и его будет принимать именно таким та женщина, которая его полюбит. Настоящий художник останется и в зрелости одержим чувствами неистовыми и моментальными.
Если же путь к большому признанию был труден и сложен, тогда женщина, которая прошла с художником этот путь, привыкает к тому, что он делается постепенно многоопытным и мудрым, и не хочет ничего прощать, и перестает видеть в нем ребенка. И тогда, в какой-то напряженный миг неудачных поисков отчаянье захлестывает его, ищет себе выхода - яростного, бессмысленного и неразборчивого...
- Нет, - ответил Степанов после долгой паузы, - интимных связей у меня не было.
- Почему вы делаете такое многозначительное ударение на слове <интимные>?
- Почему вы делаете такое многозначительное ударение на слове <интимные>?
- Потому что я отвечаю на ваш вопрос по существу.
- Ну, хорошо, а просто связи у вас были?
- Это ведь к нашему вопросу отношения не имеет, насколько я мог понять из заявления, написанного моей женой. Это касается нас с женой, а вернее, это касается одного только меня.
- Почему вы так думаете? Разрушая семью, вы наносите вред не только вам и вашим близким, но и обществу.
- Что-то у Энгельса этого не было, - хмыкнул Степанов.
- Вы что, шутки сюда пришли шутить? - спросила судья.
- Кот, Кот! - крикнула режиссер в микрофон. - Больше экспрессии, не бойтесь мяукнуть так, чтобы детям стало страшно. Вы хищник, вы злодей. Ну-ка, снова.
- Мяу! - заорал Никита. - Мя-а-ау!
- Вот теперь хорошо! - обрадовалась режиссер.
- Так коты не кричат, - сказала Дунечка громким шепотом. - Так никто не кричит вообще.
Она сидела на стуле в углу комнаты, возле окна, и смотрела, как актеры репетировали сказку.
- Тихо! - сказала режиссер. - Тише, девочка, ты мешаешь тетям и дядям. Снова!
- Мяу! Мя-а-ау! - снова заорал Никита. - Ряба, сейчас я потаскаю всех твоих цыплят!
- Цыпляточек! - крикнула режиссер. - Не цыплят, а цыпляточек! Мы пишем на детей!
- Мы сюсюкаем на детей! - буркнул Никита под нос.
- Продолжаем!
- Мя-у! Я съем твоих цыпляточек! - проревел Никита.
- Кот! - выкрикнула пожилая актриса, игравшая роль Воробья. - Все птицы просят тебя только об одном...
- Стоп! - сказала режиссер. - Шумы! Приготовьте ветер! Нужно ощущение тревоги.
Включили рев ветра. Это был страшный, пронзительный ветер - зимний, записанный где-то в лесу, потому что было слышно, как скрежетали стволы деревьев.
- Дальше! Кот!
- Я не хочу слышать ваших просьб! - взревел Никита.
- Не верю! Не чувствую! Мало злобы! - крикнула режиссер и от волнения топнула каблуком.
- А я больше радио слушать не буду, - сказала Дунечка тихо.
- Что? Что? - спросила режиссер и, не дожидаясь ответа, крикнула: Никита, я подыграю вам за Лису. <Котик, а скажи-ка мне, где удобней пролезть в сарай!> Ну, Кот, отвечайте.
- Молчи, Никита, - сказала Дунечка, - такие лисы не бывают. Уродина какая-то.
Режиссер засмеялась деревянным смехом и сказала:
- Непосредственность этого экспоната обворожительна.
- Это не экспонат, - сказал Никита, - давайте мяукать дальше.
- Почему такая нервозность?
- Потому что мы делаем все не так.
- Вы так считаете?
- Иначе бы не говорил.
- Садитесь на мое место и ставьте спектакль.
- Радиоспектакль, - поправил Никита. - Мы мяукаем как крокодилы и лаем как львы. У нас все получается плохо, понимаете? Вон на нее посмотрите. Она должна сидеть с раскрытым ртом, а она смотрит в окно, когда мы мяукаем. Вы так же мяукали, когда мне было три года, это скучно, а искусство не может быть скучным.
- Эту дискуссию мы продолжим после репетиции. Прошу вступать цыпленка.
Старый лысый актер в парусиновой куртке крикнул:
- Мамочка, мне страшно!
Голос у него был тоненький, писклявый, и Дунечка засмеялась. И Никита, не выдержав, тоже засмеялся. Старый лысый актер вздохнул, достал из потертого дерматинового портфеля леденец и дал его Дунечке. Никита смутился и сказал:
- Василий Васильевич, простите...
- Э, - махнул рукой старый лысый актер, - э, чего там.
- Девочка, - сказала режиссер, - пожалуйста, сиди тихо и не мешай дядям и тетям.
- А тут только один дядя, Никита. Больше нет.
- Весь диалог с цыпленком, пожалуйста.
- Мамочка, мне страшно, - снова пропищал лысый актер тонким голосом и обернулся к Никите.
Никита колыхался на стуле от сдерживаемого смеха.
- Мяу, - прохрипел он, - ты почему ушел из дому, а?
- Я - Лиса! <Цып-цып-цып, - проиграла режиссер, - цыпленок, иди сюда>.
- Не ходи, не ходи, - крикнула Дунечка, - это не лиса совсем даже.
Режиссер поднялась со стула и сказала:
- Товарищ Андреев, успокойте ребенка и объясните ему, как себя надо вести.
Никита вывел Дунечку из комнаты и сказал:
- Ты понимаешь, что такое десять рублей?
- Нет. Кукла сколько стоит?
- Кукла? Не знаю, сколько стоит кукла. А рубашка стоит семь рублей и пол-литра - три. Сиди и молчи, даже если смешно.
- А ты почему смеешься?
- Почему? По кочерыжке, вот почему.
Дунечку очень рассмешило это Никитино <по кочерыжке>. Она долго смеялась, а потом вдруг грустно сказала:
- Никит, а мне потанцевать захотелось.
В первый раз у них случилась ссора уже после рождения Дунечки. Это была настоящая, обидная для обоих ссора. Он только что прилетел из командировки: он ходил с двумя геологами в маршрут по Сибири. Маршрут был трудный, через тайгу, по нехоженым местам. Они потеряли тропу и вместо недели проплутали полмесяца. Их чудом нашли охотники - они уже начали доходить без еды и огня. Отлежав пять дней в госпитале, он прилетел в Москву, но дома обо всем этом говорить не стал - зачем пугать? Вся его жизнь состояла из таких или почти таких командировок, а это безжалостно считал он, - если дома будут знать, как и где ему приходится мотаться. Поэтому он со своими товарищами по маршруту встретился на холостяцкой квартире - отметить возвращение домой. Она приревновала его, потому что вернулся он под утро; он был с друзьями и пил за нее там и говорил о ней мужчинам нежные, бессвязные слова; нет ничего обидней в любви, чем беспричинная ревность. Как правило, первую измену рождает беспричинная ревность. От женщины в семье зависит все - спокойствие, счастье, уверенность. Уже после Степанов пытался думать об этой первой вспышке яростной, слепой, беспричинной ревности - обидной и жестокой, неуважительной к нему. Он подумал тогда, что это, возможно, приходит с рождением ребенка, когда женщина - скорее даже инстинктивно - стремится оберегать от всего постороннего ту семью, которая создалась. Но увы, чем отчаянней женщина защищает семью, тем стремительней она разрушается. Любовь принимает все: боль и голод, бесстыдство и одержимость. Она не принимает только одно - тиранию.
- Вы понимаете, - спросила судья Надю, - что, получив развод, вы поставите в трудное положение вашего ребенка? Отец только в том случае продолжает оставаться настоящим отцом, если он живет с ребенком под одной крышей. Вы отдаете себе в этом отчет?
Повар на первой скамейке многозначительно кашлянул и переложил ногу на ногу. Из-под брюк вылезли сиреневые кальсоны.
<Старики даже в летнюю жару носят кальсоны. Старость - это холод>, подумал Степанов.
Секретарь суда обмакнула перо в ученическую чернильницу, ожидая Надиного ответа.
<А может быть, такая отчаянная ревность идет от прекрасной поры молодости? Может быть, я еще не смог этого понять? - продолжал думать Степанов. - Может, я зря обижался? Может быть, женщина ревностью пытается возвратить те первые месяцы, когда ей говорят только о любви, о своей любви к ней. Или высшее проявление любви - это когда человека понимают, каков он есть? Любовь - это всепрощение? Или нет?>
- Какой-то странный развод: ни тот, ни другой не говорят причин, побудивших их предпринять этот серьезный шаг, - сказала судья народному заседателю, сидевшему слева от нее.
Здесь привыкли к тому, чтобы на бракоразводных процессах обвиняли друг друга, плакали, говорили грубости. Тогда, среди этой откровенной душевной расхлыстанности, три человека, сидящие в дубовых креслах, пытались найти правого и виноватого, тогда им легче было принимать решение. А сейчас, когда приходилось клещами тянуть слова то из Степанова, то из Нади, они раздражались, считая поведение супругов несерьезным и даже - неуважительным по отношению к составу суда.
У председательствующей недавно разводился сын. Он узнал про какую-то связь жены. Была она или не была - точно выяснить ему не удалось, но полгода в доме судьи жили, как в погребе. Она считала развод поступком аморальным и пыталась доказать это сыну, но он сказал ей:
- Мама, это тебе развод кажется аморальным, потому что ты живешь нравами уходящей эпохи.
- О какой эпохе ты говоришь? - спросила судья. - Я не совсем тебя понимаю.
Она, конечно, понимала его, понимала так, как ей казалось единственно возможным понимать его, двадцатитрехлетнего, танцующего твист и любящего на земле только одно - квантовую механику и ее философское обоснование.
- Нет, мама, - сказал он и обнял ее, - ты не так меня поняла. Я не ту эпоху и не те нравы имею в виду. Стендаль в одном из писем сестре говорил, что на земле нравы меняются через каждые пятьдесят лет. Понимаешь? Так было всегда, я не хочу обидеть твою эпоху. Тем более что в ней еще надо очень серьезно разбираться, прежде чем мы сможем вывести единственно правильное отношение к ней.
- Ты ужасно зарос и выглядишь неопрятно.
- Это сейчас модно.