Я ожидал, что первыми из прохода возникнут Леор с Угривианом, или же, быть может Фальк, если не сможет сдержать свой гнев. Я не ожидал одного из Нерожденных.
Слабосильное существо вылетело из прорехи в реальности, как будто его вышвырнули из портала, и чешуйчатая плоть раскололась от силы удара об пол. Прежде, чем кто-либо из нас успел среагировать, голову создания раздавил в кашу громадный черный сапог.
Из прохода вышел Абаддон. Сочленения его боевой терминаторской брони издавали рычание, которое звучало, словно гортанный рев натужно работающих танковых двигателей. Под землистой кожей тянулись черные вены. Взгляд пылал психическим золотом. В одной руке он держал свой потрепанный силовой меч. В другой он… он…
Он шагнул вперед, и я отшатнулся от него. Косовидные клинки когтей на его правой руке все еще звенели от резонанса, вызванного убийством Императора. Он нес Коготь. Он высадился на корабль, надев Коготь Гора.
Его воздействие на меня оказалось почти столь же жестоким, как в первый раз, когда Абаддон продемонстрировал оружие. Близость к нему подавляла меня, заполняя голову медным запахом сверхъестественной крови Сангвиния и шепотом тысяч и тысяч его сынов по всей Галактике, страдающих от генетических дефектов, которые послеовали за смертью их примарха. Я слышал каждого из них — слышал молитвы в их сердцах, слышал, как они рычат свои обеты и шепчут мантры.
Но я не упал и не опустился на колени. Я остался на ногах, стоя лицом к лицу с братом, который носил оружие, за один час сразившее примарха и Императора. В грядущие годы, когда мне было тяжело смотреть на него из-за его коварного демонического клинка и непрерывного пения хоров Пантеона, возносящих ему хвалу и мольбу, я всегда вспоминал, что в этот момент он впервые стал не только моим братом, но и Магистром Войны.
Позади него появились громоздкие фигуры Фалька и юстаэринцев, тени которых сгущались и становились реальными, когда они проходили по каналу.
— Зачем ты принес это? — спросил я, переводя дух от давящего ореола молниевого когтя. Дух оружия был столь могуч, что оно проецировало ауру, словно живое существо.
Абаддон поднял огромный Коготь, с убийственной театральностью сомкнув и разомкнув косовидные клинки.
— Поэтичность момента, Хайон. При помощи оружия моего отца я уничтожу всякую надежду на его перерождение. Так… Где эта шавка, которая называет себя «Прародителем»?
Не стану переводить тушь на ненужные детали той скоротечной битвы. Достаточно будет сказать, что при помощи тридцати юстаэринцев, шестерых Пожирателей Миров и сотни рубрикаторов мы расправились со всем, что было живого на корабле между тем местом, где мы попали на борт, и тем, где обнаружили Прародителя Фабия. Залы боевого звездолета залило кровью и грязью, ручьи которых пробивались на нижние палубы и изливались кровавым дождем на тех рабов, кому хватило мудрости не выступать против нас.
Отделения Детей Императора занимали позиции на критически важных перекрестках, чтобы защитить корабль своего господина, и поливали огнем из болтеров авангард юстаэринцев в коридорах. Болты били по терминаторским доспехам с раскатистым лязгом кузнечного молота. Попадание сотен болтов производит шум, как в самой Преисподней. Фальк и его воины продвигались в эту губительную бурю разрывных снарядов. Бивни и рога отламывались, оставляя кровавые раны. Осколки брони сносило начисто, открывая мутировавшую плоть под ней. И все же они неуклонно продолжали идти по телам своих павших братьев. Те, кто выходил против них, гибли от когтей и молотов, и каждый обрушивающийся удар обрывал жизнь, драгоценную для Младшего Бога. Те, кто отступал, покупали себе жизнь ценой гордости. Мы всегда будем помнить экипаж «Мясного рынка», дрогнувший и побежавший перед сокрушающим натиском юстаэринцев.
Абаддон вел их, убивая своим мечом и двуствольным болтером, установленным на громаде Когтя. Однако клинки оружия, все еще запятнанные жизненной влагой Сангвиния и Императора, оставались нетронуты.
По коридорам разносилось эхо смеха Магистра Войны. Мне известно, что он не намеревался заниматься мелочными насмешками, пусть даже наши враги, вероятнее всего, воспринимали это именно таким образом. В нем струились радость битвы и братские чувства, насыщавшие его ауру. Как давно он последний раз выступал на войну вместе со своими братьями? Слишком давно, слишком давно.
Это был Абаддон, пребывающий в своей стихии — король-воин, руководящий с передовой. Мы стояли рядом с ним, убивали так же, как он, и двигались среди юстаэринцев, словно наше место было в их рядах. Они поддерживали нас. Они были нам рады. В ту ночь мы были едины, когда шли сквозь орды преображенных алхимией ничтожеств, выстраивавшихся в очередь под клинок забойщика.
Боги варпа, мне потребовались месяцы, чтобы очистить свои чувства от зловония этого корабля.
Наше шествие, наконец, сбилось с шага лишь тогда, когда мы добрались до апотекариона. Все мы уже давно привыкли к кошмарам, и нас заставила остановиться не содеянная над плотью ересь, в изобилии творившаяся в этих помещениях. Вдоль стен тянулись стойки с законсервированным человеческим мясом, склянками для хранения органов, хирургическими инструментами — это была лаборатория, устроенная на бойне, и ее кровавое, грязное величие не удивило никого из нас. Мы и не ожидали меньшего от заблудших визионеров и генетических чародеев III Легиона.
Нас заставило остановиться то, что смотритель этого места преуспел. Это была не лаборатория тех, кто пытается манипулировать одной из наиболее тайных и несовершенных премудростей и терпит неудачи. Это было святилище безумцев, которые уже добились успеха.
Я понял это, как только сделал первый шаг в комнату и впервые вдохнул грязный от крови воздух. Все это время мы ошибались. Детей Императора не отделяло от клонирующего воспроизведения неизвестное количество лет. Они уже овладели этим темнейшим знанием. Мы оказались здесь не в роли спасителей, готовых очистить это место прежде, чем успеют сотворить мерзость. Для этого мы уже слишком опоздали.
Застыл на месте даже Абаддон, всего считанные мгновения назад одержимый жаждой битвы. Он уставился на залитые кровью хирургические столы и огромные баки-хранилища, содержавшие в себе наполовину сформировавшееся извращение самой жизни. Между аппаратурой медленно перемещались сервиторы и безмозглые рабы, обслуживавшие машины с чуткостью, которой было не место в этих грязных яслях.
Это был священный генетический проект Императора, воссозданный посредством демонических знаний и низменной гениальности. В стоявших друг на друге рядах капсул жизнеобеспечения располагались мутировавшие дети и изуродованные взрослые, каждый из которых обладал одной-двумя едва-едва знакомыми нам чертами. Одно из наиболее бледных созданий-детей срослось с пятном биологического материала, покрывавшего одну из стенок его бака. Пребывая в плену этого слияния мутировавшей плоти, оно протянуло руки, маня меня ближе. От ума в его глазах у меня защипало кожу, как будто к ней прикоснулся лед. Еще хуже были его знакомое лицо и симпатия во взгляде.
Хайон, — передало оно мне, улыбаясь среди мути экскрементов.
Я попятился, сжимая оружие напрягшимися кулаками.
— В чем дело? — поинтересовалась Нефертари. Она была единственной, кого не охватило отвращение или ужас. Для нее все это являлось очередной глупой игрой, устроенной кровавыми волшебниками мон-кей. — Что не так?
— Лоргар, — я указал Саэрном на наполовину растекшееся дитя внутри грязной капсулы жизнеобеспечения. — Это Лоргар.
Чувствуя мою тревогу, рубрикаторы шагнули ближе, пытаясь образовать вокруг меня защитный круг. Я велел им отойти отстраненным импульсом.
В другом грязном баке, который был до краев наполнен насыщенной кислородом дрянью вместо амниотической жидкости, плавающее внутри человеческое дитя — беловолосое и темноокое — следило за каждым нашим движением широко раскрытыми, понимающими глазами. Это был один из немногочисленных не сорвавшихся экспериментов, который внешне выглядел безупречным. От этого мое отвращение не стало слабее.
— Бог Войны, — выругался Леор при виде него.
Телемахон медленно опустился на колени перед ребенком.
— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.
— Встань, — сказал я ему. — Отойди.
Дитя-примарх ударилось о стекло, выбрасывая из-под нёба яд, расходившийся черным облаком. Раздвоенный язык тщетно хлестал, слизывая слизь с внутренней поверхности поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.
В помещении хватало места для сотен баков. Многие из гнезд стояли пустыми, в большинстве размещались гудящие капсулы жизнеобеспечения, в тухлой воде которых двигались едва различимые конечности. Уже этот зал воплощал собой ересь неизмеримых масштабов. Было ли еще что-то? Было ли это все, что Прародитель смог эвакуировать с Гармонии?
Мы обернулись на звук шагов силового доспеха. К нам приближался безоружный апотекарий, носящий бело-пурпурное облачение Детей Императора, которое практически терялось за чем-то, похожим на многолетнюю корку крови и расцветающего гниения. Верхняя накидка точно так же была заляпана не имеющей названия мерзостью. На плечи свисали редеющие белые волосы — все, что ныне осталось от некогда царственной гривы. Он был не старше многих других легионеров, однако выглядел совершенно сокрушенным временем. Но даже так я узнал его, равно как и все прочие.
За нас заговорил Абаддон.
— Годы были к тебе немилосердны, Старший апотекарий Фабий.
Фабий вздохнул. Даже его дыхание было омерзительно — теплый ветер, рождаемый пораженными болезнью деснами и испещренными пятнами опухолей легкими. Он явно экспериментировал на себе самом столь же часто, как на своих пленниках, и не все эксперименты увенчались успехом.
— Эзекиль, — в его устах имя моего брата звучало, будто погребальная песнь. — Эзекиль, ты не в состоянии даже начать представлять тот кошмар, который устроил мне сегодня.
Его заявление заставило нас замолчать — не из уважения, а в тупом ошеломлении от того, что он даже пытался убедить нас занять его сторону, вызвав сочувствие.
— Ущерб, причиненный моей работе… Мне не хватает слов, чтобы выразить его терминами, которые ты вообще сможешь понять. Бессмысленным и бесполезным насилием ты нанес моей работе не поддающийся описанию вред. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать, теперь утрачено навеки. И ради чего, сын Гора? Ради чего, спрашиваю я тебя?
Даже Абаддон, которому доводилось видеть все, что в состоянии предложить Преисподняя, был потрясен до глубины души увиденным вокруг нас. Ему потребовалась секунда, чтобы призвать необходимые для ответа слова.
— Мы не станем отвечать тебе, мастер работы с плотью. Если кому-либо из стоящих здесь и следует пытаться оправдать свои деяния, так это тому, кто покрыт человеческими испражнениями и изрыгает отравленное раком дыхание, гордясь собственной ролью в рождении этой мерзости.
— Мерзости, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие баки. Абортированные и изуродованные божки таращились на него в ответ с безоговорочной любовью детей к отцу. — Ты всегда был таким узколобым, Эзекиль, — он покачал головой, свалявшиеся белые волосы липли к перемазанному сажей лицу. — Ну так убей же меня, хтонийский ублюдок.
Абаддон заговорил тихим голосом, как будто мы стояли внутри священного собора, а не в этом гнезде греха алхимии. Его слова были вызывающими, но полностью лишенными бравады и юмора.
— Фабий, я не только не стану тебе отвечать, но ты еще и обнаружишь, что я весьма несговорчив, когда дело касается выполнения приказов сумасшедших, — он подал знак двум юстаэринцам. — Вило, Куревал. Взять его.
Терминаторы двинулись вперед. Их способ удержать Прародителя обладал жестокой простотой — каждый из них схватил одну из его рук массивным силовым кулаком. Достаточно было едва потянуть, чтобы разорвать тело апотекария на части.
Абаддон повернулся ко мне, и я знал, о чем он попросит, еще до того, как слова сорвались с губ.
— Закончи это, Хайон.
Фабий закрыл глаза. Чего бы это ему не стоило, но у него хватило достоинства не протестовать. Я не стал оглядывать помещение напоследок. Вместо этого я отсалютовал Абаддону и безмолвно обратился к моим рубрикаторам.
Не оставлять ничего живого.
В ту же самую секунду сотня болтеров открыла огонь, заливая лабораторию шквалом разрывных выстрелов. Спустя еще секунду к ним присоединились юстаэринцы и все прочие присутствующие воины. Стекло дробилось. Плоть взрывалась. Твари, которые никогда не должны были появляться на свет, умирали с воем. Когда стрельба прикончила всех сервиторов и разбила всю аппаратуру, мои рубрикаторы и все остальные перевели болтеры, пушки и огнеметы на пол, молотя и сжигая умирающих мутантов казнящим огнем.
Прошла целая вечность, и оружие смолкло. Среди внезапно наступившей тишины капала жидкость, поднимался пар и искрили разбитые машины. От всего мироздания пахло гнилостной кровью из жил ложных богов.
Молчание нарушил Фабий.
— Ты все так же устраняешь все препятствия со своего пути, бездумно применяя насилие. Ничего не изменилось, не так ли, Эзекиль?
— Все изменилось, безумец, — он улыбнулся нашему пленнику, поглаживая щеку Фабия одним из когтей-кос. Мне подумалось, что он мог бы одним надрезом содрать кожу с лица Прародителя. Я надеялся, что так он и поступит. — Все изменилось.
Из того же смежного помещения, откуда появился Фабий, раздались новые шаги. Более тяжелые. Размеренные, уверенные.
Взгляд слезящихся глаз апотекария сфокусировался на оружии.
— Я вижу, ты носишь Коготь. Ему понравится ирония.
Глаза Абаддона сузились.
— Ему?
— Ему, — подтвердил Фабий.
И вот тогда-то мы и начали гибнуть.
Булава называлась Сокрушителем Миров. Император преподнес ее в дар Гору, когда Первый Примарх возвысился до звания Магистра Войны. Гор Луперкаль мог держать ее одной рукой, однако громадная палица была слишком громоздкой, чтобы кто-либо из Легионес Астартес оказался в силах обращаться с ней хоть сколько-нибудь изящно. Одно только шипастое навершие булавы из потемневшего металла было размером с торс закованного в броню воина.
Сокрушитель Миров разнес первую шеренгу моих рубрикаторов, отшвырнув троих из них на выщербленные снарядами стены. Они не просто падали лишенными костей грудами — их суставы разъединялись, все доспехи разваливались на части и лязгали о стены. Какая бы толика их душ не оставалась привязана к доспеху, она сгинула за время, которое потребовалось мне, чтобы сделать вдох.
Ашур-Кай тоже ощутил, как это произошло. Ощутил, как рубрикаторы умирают способом, который мы полагали невозможным.
Во имя Богов, что это? — передал мне ошеломленный мудрец.
Какую-то долю секунды происходящее казалось бессмысленным. Все остальные клонированные создания были дефектны и испорчены. Как могло это… Как..?
Я ухватился за свою связь с Ашур-Каем.
Это… Это Гор Луперкаль.
Не ребенок, клонированный из обрывков тканей и капель крови. Не мерзость, наполовину затронутая мутацией и запертая внутри бака-хранилища. Это был Гор Луперкаль, Первый Примарх, Владыка Легионов Космического Десанта. Возможно, чуть моложе, чем в последний раз, когда кто-либо из нас его видел, и явно не соприкоснувшийся с Пантеоном. И все же — Гор Луперкаль, клонированный из холодной плоти, которую взяли непосредственно из сохраненного в стазисе трупа, и облаченный в доспех, который сняли с его мертвого тела. Гор Луперкаль, закованный в свою изумительную черную боевую броню, дополненную низко свисающим меховым плащом из шкуры белого волка и бледным мерцанием кинетического силового поля, которое защищало его, словно нимб.
Это был Гор Луперкаль, который врезался в наши неплотные ряды, расправляясь с нами при помощи Сокрушителя Миров. Он появился из одного из дальних вестибюлей, пробужденный Фабием и подготовленный к этому моменту.
Надо отдать должное Леору и последним воинам Пятнадцати Клыков, они отреагировали быстрее, чем все мы. Их тяжелые болтеры издали львиный рык и гортанно застучали, дергаясь, грохоча и стреляя по Магистру Войны Империума, и каждый болт попадал в цель. Заряды рвали броню и плоть Гора, однако их инициатива мало что дала, лишь обрекла на смерть раньше остальных. Сокрушитель Миров снова качнулся, одним ударом отшвырнув прочь четверых из них. Они беспорядочно и неизящно упали на палубу. Я ощутил, что Угривиан умер еще до того, как успел удариться об пол.
Мы нарушили строй. О боги пелены, конечно же, мы нарушили строй. Мы не побежали, однако нарушили строй и стали отступать, рассеиваясь по краям комнаты, чтобы спастись от боевой булавы разъяренного выходца с того света. Мои рубрикаторы, двигавшиеся гораздо медленнее живых воинов, отходили назад величавой поступью, разряжая в клонированного примарха магазин за магазином преображенных варпом зарядов. И все же продолжали гибнуть при каждом взмахе. Выстрелы раскалывали черный керамит примарха и срывали с его костей куски плоти размером с кулак. Ауру Гора пронизывала боль, но он продолжал сражаться.
Я метнул в него энергию. Метнул молнию. Метнул панику, ненависть и злобу в облике кипящей стрелы мутагенного пламени варпа. Она разорвала остатки его силового поля, с хлопком бича вытесняя воздух, и испарила кожу с волосами на голове. Не более того. Я был слишком слаб, а он — слишком, слишком силен.
И затем он напал на меня. Я поднял Саэрн, но лишь для того, чтобы оружие выбило у меня из рук и оно заскользило по грязному полу. Его сапог смял мой нагрудник, швырнув меня на палубу. Нога Гора обрушилась вниз, придавив меня, и я почувствовал, как осколки керамита впиваются мне в легкие. Я не мог дотянуться до своих карт, чтобы призвать связанных со мной демонов. Мне никогда так не был нужен Оборванный Рыцарь, как в тот момент.