Это было уже не пять против семи. Спасение было иллюзией, и я не мог не восхититься хирургической аккуратностью засады. Кто бы ни желал нашей смерти, но он организовал убийство безупречно.
Ведущий корабль был линкором, его тупой нос изображал распятого золотого имперского орла с изорванными крыльями. Этот звездолет сам по себе мог бы разорвать все пять наших кораблей на куски. То обстоятельство, что он двигался во главе флота убийц, лишь добавляло поражению оскорбительности. Они даже не держали атакующий строй. Им не было в этом нужды, ведь они знали, что держат нас за горло.
Этот флот был слишком крупным для собранного ради одного лишь этого сражения. Несомненно, это была часть армады, разорившей Луперкалиос, которая теперь имела задание выследить уцелевших Сынов Гора.
— Нас вызывают, — произнес Ашур-Кай. — Вернее, вызывают тебя.
Я наблюдал, как смерть приближается в обличье колоссального линкора, позади которого двигалась акулья стая его менее крупных сородичей.
— Принимай, — отозвался я.
Затрещавший в воксе голос был мне незнаком. Он также держал себя в рамках — я слышал в интонации улыбку, подавляемое торжество, однако говоривший воздерживался от прямого злорадства.
— Капитан Искандар Хайон с «Тлалока», — он произнес «капитан» как Cua Thāruāquei, «водитель душ», на безупречном тизканском наречии Просперо. Я всегда думал, что меня убьет обезумевший от крови дикарь с Фенриса, здесь же меня вот-вот должен был прикончить ученый.
— Я Хайон. Хотя уже какое-то время не называл себя капитаном.
— Времена меняются, не правда ли? Говорю ли я также с командиром «Челюстей белой гончей», центурионом Леорвином Укрисом, известным под именем «Огненный Кулак»?
— Не называй меня Огненным Кулаком, — тут же отозвался в воксе Леор. По голосу он не казался ни разозленным, ни оскорбленным, хотя я знал, что он почти наверняка был и тем, и другим. На фоне его ответа мне было слышно приглушенное стрекотание сочленений доспеха во время бега по кораблю.
— Я Кадал из Третьего Легиона, и мое звание — сардар Шестнадцатой, Сороковой и Пятьдесят Первой рот. Как, возможно, уже вам сообщили экипажи ваших мостиков, мой флот не стреляет по вашим кораблям, только по крейсерам в цветах Сынов Гора. В связи с этим у меня есть для вас предложение: ваши жизни. У меня нет раздора с Тысячей Сынов или Пожирателями Миров. Возвращайтесь на свои корабли, и вам позволят уйти обратно в шторм целыми и невредимыми.
— Сардар Кадал, — ответил я. — Полагаю, что ты нам лжешь.
Треск вокса совершенно не скрыл его низкого, понимающего смешка.
— Хайон, просто дай мне взять Фалька и его людей. Меня не интересуют ни твои мелкие фокусы, ни этот глупец Огненный Кулак. Говорю еще раз, возвращайтесь на свои корабли и оставьте Сынов Гора мне. Даю слово, что сохраню вам жизнь, и можете возвращаться обратно в свои крепости с вестью о моем милосердии.
— Что заставляет тебя столь упорно охотиться за Фальком? — спросил я.
— Он один из них, — произнес Кадал.
Один из них. Легионер Сынов Гора. Легиона, который оставил нас на гибель от возобновившейся злобы имперских пушек. Так легко скрыться от возмездия, но невозможно избежать позора.
— Сардар, странно, что ты занимаешь позицию морального превосходства, хотя поведение твоего Легиона в Терранской Войне едва было полезным. Чем вы занимались, пока остальные из нас растрачивали свою кровь и жизни под стенами дворца?
— Я предложил, — повторил сардар, не поддаваясь на приманку, хотя я и был уверен, что он больше не улыбался.
Я оглянулся на своих спутников. Мехари и Джедхор стояли, молчаливо наблюдая. Гира бродила вокруг кресел и высохших трупов, которые продолжали на них сидеть. В ее нечеловеческом сознании нельзя было прочесть ничего, кроме угрюмого недовольства.
Глазами Ашур-Кая я наблюдал, как рунические символы нескольких штурмовых ботов приближаются к верхним палубам «Его избранного сына». У нас оставалось меньше минуты до момента, когда первые абордажники врежутся в железо.
— Кадал, боюсь, я должен отказаться. Я ценю предложение, однако не поверил бы тебе, что ты горишь, даже если бы самолично тебя поджег. Твое слово значит для меня меньше дерьма, сын Фулгрима.
Тот рассмеялся, справедливо убежденный в своей победе вне зависимости от того, предадим мы Фалька или нет.
— Жаль, Хайон. А как насчет тебя, Огненный Кулак?
— Я с тизканцем, — я услышал, как усиленные бронзовые зубы Леора лязгнули, когда он ухмыльнулся. — Но если ты сдашься сейчас, возможно, я буду милосерден.
— Это у вас в Легионе считается упорством, Леорвин?
— Нет, это считается юмором, — зубы Леора снова лязгнули. Канал вокс-связи с Кадалом отключился, заполнившись помехами.
Я открываю канал, — передал я Ашур-Каю. Его ответ выразился в бессловесном импульсе раздражения от того, сколько времени у меня ушло на согласие.
Удерживать свои чувства связанными с чужим сознанием — нелегкое дело, даже при столь сильных психических узах, какие были между мной и Ашур-Каем. Я не мог открыть канал и сохранить связь разумов с братом, так что я приготовился к предстоящему острому разрыву.
Я поднял топор и почувствовал, как Ашур-Кай поднимает свой меч. Нас разделяли сотни километров, однако я ощущал единство движения и то, как мы оба замерли в одну и ту же секунду, высоко занеся клинки.
Готов, — передал я.
Готов, — в тот же миг отозвался он.
Мехари. Джедхор. Ко мне.
Мои мертвые братья подошли ко мне, держа болтеры наготове для стрельбы. Гира кружила вокруг нас троих, беззвучно рыча в моем сознании.
Мои чувства с резкостью удара бича отдернулись от чувств Ашур-Кая. При помощи своего топора я проделал в теле реальности рану.
Как и надлежит любому оружию, у моего топора было имя. Он назывался Саэрн, «Истина» в диалектах нескольких кланов Фенриса, из которых наиболее заслуживает упоминания племя дейнлиров.
Я владел Саэрном со времен сожжения Просперо, где забрал оружие из безжизненных рук воина, который был слишком близок к тому, чтобы убить меня. Тогда я ничего о нем не знал помимо того обстоятельства, что в его глазах была ненависть, а в руках — смерть.
Многие из ритуалов и обычаев Легионов отражали жестокую простоту самых примитивных культур: племенных обществ Каменной Эры человечества, или же воинских цивилизаций Бронзовой и Железной Эр. Брать трофеи у вражеских Легионов — не просто обычное дело, это столь же ожидаемое и неформальное действие, как привычный обмен картинными позами и угрозами между соперничающими командирами.
Многие из орденов Адептус Астартес, порожденных при бесхребетном дроблении сил Великого крестового похода, полагают себя выше подобного поведения, однако мы в Девяти Легионах редко стыдимся потакать себе в плане выразительных угроз. В конце концов, большая часть уважения, которым группировка пользуется среди своих сородичей, сводится к репутации ее военачальника. Его воины будут кричать врагам о его триумфах и поражениях их врагов.
Так что присваивание оружия и доспехов павших — не редкость. Несмотря на это, пусть даже я более никак не связан с Тысячей Сынов и не предан им, у меня по коже все равно ползут мурашки, когда я представляю, сколько реликвий Волки унесли с собой с останков Просперо. Во мне поднимается ярость от того, что они полагали наши сокровища малефикарумом, «порчеными» и почти наверняка уничтожили вместо того, чтобы носить в бою.
По крайней мере, в использовании оружия врага присутствует уважение. Я хранил Саэрн столько лет после Просперо не из мелкой злобы по отношению к его создателям. Я брал его на войну потому, что это был красивый и надежный клинок. Обрекать подобные реликвии на уничтожение — куда более суровое оскорбление.
Рукоять Саэрна была длиной с мою руку, она была выкована из серого адамантия и украшена вытравленными кислотой рунами на фенрисийском диалекте Tharka. Символы повествовали о том, как первый владелец возвысился до своего места чемпиона Волков, идущие по спирали буквы говорили о десятках побед над чужими, предателями и мятежниками в ходе Великого крестового похода. Я завершил эту историю, когда забрал топор из его мертвых рук.
В последующие годы я переделал рукоять, пронизав ее осколками психически настроенного черного кристалла с планеты внутри Ока. Они тянулись по всей длине оружия от затыльника до клинка, словно вены. Хотя их основное назначение состояло в превращении оружия в концентратор психического разряда, они также реагировали с определенной «враждебностью», если к оружию притрагивался кто-то, кроме меня.
Сам топор представлял собой массивную секиру с одним лезвием, которое изгибалось, словно полумесяц. Золотая волчья голова скалила зубы в направлении смертоносной кромки. Когда топор активировался, на свирепой морде играли сверкающие молнии, которые создавали впечатление, будто зверь жив и щерится.
У меня было и другое оружие — болтеры, пистолеты, клинки, даже копье, отобранное у духовной ведьмы эльдар — однако ничем из этого я не дорожил так, как Саэрном.
Когда я наносил удар сверху вниз, черные кристаллы вспыхнули, издав звенящую песнь активации. Клинок разорвал и реальность, и нереальность — в воздухе ничего не появилось, никаких прорех буйной энергии и вопящих душ. Однако разрез существовал, и я чувствовал далеких существ с другой стороны. Их грубый голод. Их въедающиеся потребности. Они безмолвствовали, ощутив шанс получить свободу.
Я потянулся к незримому разрезу, напрягая чувства, будто скрюченные пальцы, и растянул края раны. По ту сторону прорехи была абсолютная чернота — чернота, присущая не пустоте, а слепоте. Чувства смертных не смогли бы обработать то, что лежало за входом. Я чувствовал, как далекий голод становится гораздо менее далеким.
Где-то на другой стороне ждал Ашур-Кай. Он ждал с мечом в руке, возле точно такой же раны в реальности, которую проделал на борту «Тлалока»
Нерожденные хлынули через оба разрыва в один и тот же миг. Я и мой брат одновременно вступили в бой.
Оборванный Рыцарь
«Человечество всегда обращало взор к небу в поисках своего истинного пути»
Кто первым произнес эти слова? За тысячи лет моей жизни я так и не выяснил происхождения высказывания. Возможно, никогда и не установлю, если мои хозяева из Инквизиции решат казнить меня. Впрочем, подозреваю, что они слишком умны для этого. Попытка убить меня не кончится для них ничем хорошим.
Мой брат Ариман, чья мудрость была неоспорима, пока он не позволил гордыне осквернить свои мысли, особенно любил эту цитату. До того, как я облачился в черное, когда мы с Ариманом еще являлись подлинными братьями, а не были просто связаны кровью, я посещал его лекции о происхождении нашего вида и вселенной, которую мы объявили своей собственностью. В ходе наших споров он цитировал эти слова, и я улыбался, ведь они были столь верны.
Человечество всегда искало ответы на свои вопросы на небесах. Первые люди глядели на солнце, поклоняясь шару термоядерного пламени как воплощенному в небе божеству — богу света, который нес жизнь и с каждым рассветом прогонял страх перед тьмой.
Это сильный символ. Даже сейчас в постоянно уменьшающихся пределах Империума существуют примитивные миры, поклоняющиеся Императору как богу солнца. Ведомства человечества не заботит то, каким образом людские стада выражают свою верность Императору, пока не прекращается беспрекословное поклонение и десятина Экклезиархии.
Когда философы тех первых культур перестали бояться темноты, ночное небо стало божественным садом, в котором звезды и сами планеты располагались поэтичными условными созвездиями и провозглашались телами далеких богов и богинь, взирающих на человечество с высоты.
Мы всегда смотрели вверх. Искали, тянулись, желали.
Вас смущает, что я говоря «мы»? Я несправедливо помещаю себя и мой род среди разнообразных ответвлений генетической паутины людей?
Империум демонстрирует свою величайшую неосведомленность, полагая, будто члены Девяти Легионов и следующие за нами смертные являются неким непостижимым чуждым видом. Познание варпа состоит лишь в одном: в познании. Никакие перемены, секреты и истины не в силах полностью переписать душу.
Я не человек. Я перестал быть человеком в одиннадцать лет, когда Легион Тысячи Сынов забрал меня из семьи и преобразил в орудие войны. Однако я сотворен на человеческой основе. Мои эмоции — это человеческие эмоции, перестроенные и обработанные постчеловеческими чувствами. Мои сердца — это человеческие сердца, хотя и измененные. Они способны на неумирающую ненависть и неумирающее желание, которые выходят далеко за пределы нашего базового вида.
Когда мы, Девять Легионов, размышляем о людях вне рамок их очевидного применения в качестве рабов, слуг и подчиненных, то видим родственные души. Не заслуживающий осуждения вид, а слабое, невежественное стадо, которое необходимо направлять властью правителя. Человечность — это состояние бытия, образующее наши корни. Не наш враг. Всего лишь предыдущий шаг на спирали эволюции.
Так что да — я говорю «мы»
Со временем человечество стало смотреть на небо скорее в поисках знания, нежели из соображений веры. Первые цивилизации развились и переросли поклонение звездам, обратившись к планетам, которые вращались вокруг них. Эти миры представляли собой землю обетованную для многообещающей экспансии. Человечество составило их каталог, продумало странствие по черному небу в кораблях с железной броней с целью колонизации, и, в конце концов, начало искать там жизнь.
Но все же мы стремились к большему. И довольно скоро нашли его.
Варп. Эмпиреи. Великий Океан. Море Душ.
Когда человечество впервые открыло варп и воспользовалось им для путешествий на невообразимые расстояния, мы так мало знали о зле, которое обитало в бесконечных волнах. Мы видели чужеродные сущности — нечеловеческих существ, сотворенных из эфира — но не таившуюся за ними злобу, и не те великие и губительные разумы, что дали им жизнь.
Мы видели лишь иную реальность за пределами нашей собственной, непрерывно меняющийся океан, который, тем не менее, позволял совершать многовековые странствия всего за несколько недель. Расстояния, на преодоление которых ушла бы сотня поколений, стало возможно покрыть за считанные месяцы. Под прикрытием полей Геллера, непроницаемых пузырей материальной реальности, первые эмпиронавты человечества повели наш вид к самым далеким звездам и планетам, которые кружились в их чуждом свете.
Мы понятия не имели. В те дни безмятежного невежества мы и понятия не имели, что путешествуем через Ад. Не представляли, что плавает в тех волнах, ожидая, пока наши эмоции придадут ему форму.
У обитателей варпа есть бесчисленное множество названий в бессчетном количестве культур. Я слыхал, как их именовали Бездушными, Тэн-Гу, Шедим, Дхаймонион, Нумен, духами, призраками, дэвами, Падшими, Нерожденными и много как еще. Однако во всех этих названиях десяти тысяч культур эхом отдается одна и та же онтологическая суть.
Демон.
В тот же миг, когда я рывком открыл разлом, Мехари и Джедхор в безупречный унисон начали стрелять. На лишенной воздуха командной палубе рявканье их болтеров было неслышимо, однако стволы задергались в такт из-за отдачи, присущей этому типу вооружения.
Первые Нерожденные выползли по каналу в холодный вакуум реального мира, и попали прямо в шквал болтерных зарядов, которые раздирали мертвенную плоть на части — толстые и влажные полосы призрачного ихора. Мое зрение отделилось от зрения Ашур-Кая, однако наша связь оставалась достаточно прочной, чтобы я чувствовал, что он делает: он прорезал выход канала на мостике «Тлалока», что являлось бы серьезным риском, не охраняй его фаланга собственных рубрикаторов. Их болтеры открыли огонь, порождая гибельную бурю, уничтожающую существ, которые стремились выйти наружу.
У меня не было под рукой нескольких шеренг рубрикаторов, однако первая волна нечеловеческой плоти была достаточно слабой, чтобы ее могли сдерживать только Мехари и Джедхор. Гира превратилась в черное размытое пятно, с когтей и клыков демона в обличье ужасного волка падали растворяющиеся внутренности. Она самозабвенно вгрызалась в тварей, наслаждаясь расправой над столь слабой добычей.
Когда имперские ученые проповедуют, будто демонический род является единой ордой, объединившейся против человечества, они лгут, как никогда в жизни. Существует бесконечное множество пород и подвидов демонов, которые воюют друг с другом гораздо чаще, чем против смертных. Даже те, что принадлежат к одним хорам и пантеонам, расправляются со своими сородичами и пожирают их из неудержимой ненависти, или же дерутся, повинуясь связывающим их непостижимым соглашениям. Мне доводилось видеть, как целые миры разбивались на сражающиеся воинства, и все они приносили клятву верности Богу Войны. Неважно, что каждый демон в многомиллиардной толпе родился у подножия его трона. Будучи воплощениями малых толик вечной ярости своего отца, они ведали лишь кровопролитие. Дети прочих Богов точно такие же, они ведут свои войны собственными методами.
Гира была связана со мной, скреплена клятвой, кровью и душой. Но еще до того, как добровольно присоединиться ко мне, она целую вечность уничтожала себе подобных.
Здесь, в сердце бури, первые пробравшиеся по каналу Нерожденные были скучны, они барахтались на свободе и умирали от нашего оружия еще до того, как оказывались в состоянии составить нам угрозу. Вскоре должны были зашевелиться их более сильные сородичи — которых влекли к проходу пламя моей души и барабанная дробь моих бьющихся сердец — однако у нас еще оставалось время в запасе. Это был далеко не первый канал, который прорезали мы с братом.