Помощь же потребовалась потому, что умерла кошка. Однажды ночью вдруг проснулась, сползла с его постели на пол, захрипела, оскалилась… Ей было больше тридцати лет, она давно жила на стимуляторах.
Он сразу почти ослеп от слез. Все потери уже остались в прошлом, и к этой он оказался не готов.
Они же — молча, не оскорбляя горькую его беду соболезнованиями — налили ему водки, сами с ним выпили, налили ему еще и, когда он, наконец, свалился в полуобмороке-полудреме, вынесли обернутое простыней окостеневшее тельце, похоронили во дворе…
Потом несколько раз приводили врача со снотворными…
В общем, к отъезду все покрылось пеплом, уплыло туда, куда уплыла уже вся жизнь — в темную, редко прорезаемую вспышками памяти пустоту прошлого…
А им он остался благодарен и испытывал от этого еще большее против них раздражение.
— А вы в голову не берите! — ни с того ни с сего вдруг завопил старший, плакатнолицый Игорь Васильевич, едва отъехал назад перрон Брянского вокзала. — Это ж служба наша, самая гуманная в мире. О ней у многих искаженное представление… Вы ведь раньше, Юрий Ильич, кто были?
Он пожал плечами:
— Был дураком, им, видать, и помру…
— Ничего подобного, — опять радостно заорал Игорь Васильевич, — вы привлеченным были! А мы вас разрабатывали, значит…
— В смысле, вербовали мы вас, — пояснил пухлогубый резонер Сергей Иванович.
— А теперь все наоборот! Вот взять нас: кто мы теперь, — снова вступил Игорь Васильевич, — ну, кто, по-вашему?
— Топтуны?.. — стесняясь, предположил он.
— Правильно, — обрадовались они дуэтом, — так и называемся: «прикрепленные»!..
— Шестерки как бы, — неожиданно тихо и грустно закончил старший. — А ведь я ваш ровесник почти, да и Сергею Ивановичу уже шестой десяток валит…
— По виду не скажешь, — тупо пробормотал он.
— Нам стареть не положено, — с внезапной холодностью парировал Сергей Иванович, — работа наша такая. В том смысле, что забота наша простая…
— Жила бы страна родная, и нету других забот, — подхватил Игорь Васильевич и дополнил, — а раз забот нет, от чего же стареть?
Обычные их фокусы, подумал он, все же контора не меняется. И, прочитав его мысли, Игорь Васильевич кивнул:
— Вы правы, Юрий Ильич. Контора бессмертна.
— И мы тоже, — вполне бытовым тоном добавил Сергей Иванович.
После чего оба дурака вскочили, вытянулись «смирно», звонко стукнувшись в тесноте купе лбами, и отдали неведомо кому честь.
5
Решение ехать поездом было принято «девяткой» в связи с тем, что похищения самолетов в последнее время происходили чаще обычного. Подписанное десять лет назад почти всеми странами соглашение о неоказании сопротивления террористам уже давно сделало ежедневные захваты самолетов, кораблей, школ и больниц обычной политической практикой. Противники ограничений на продажу наркотиков в супермаркетах; сторонники бесплатной эвтаназии; молодежь, борющаяся против семидесятипроцентного пенсионного налога; женщины, требующие запретить указание пола в документах; русская Армия Освобождения Бруклина; организация защиты права психически больных занимать государственные посты «Добровольная народная дружина» — все ежедневно захватывали заложников. Предъявляли заведомо невыполнимые требования неизвестно кому, не дождавшись их выполнения и даже просто ответа, расстреливали захваченных — и исчезали, в тренировочных лагерях где-нибудь под Тулой или Махачкалой начинали готовиться к следующей акции…
А поезда хорошо охранялись, поскольку уже давно исключительно по рельсам передвигались все главы государств, политические и финансовые деятели, высшие чины ОБСЕ (Объединенных Боевых Сил Европы) и даже МВФ (Международного Военного Флота). Эти девяносто-, а то и столетние старцы не могли летать, даже если бы и решились: на крейсерской высоте современных украинских Boeing'ов, в стратосфере, у них подскакивало давление, а здоровьем они были склонны рисковать еще меньше, чем счетами в Internetbank'e, с которых пришлось бы снимать руллары для выкупа… Поэтому поезда на российской территории сопровождались агентами Комиссии Гражданской Безопасности, а за Можайском еще и хорошо вооруженными отрядами ОМОНа (Общемировой Обороны Населения).
Так что хозяйственное управление Центрального Клуба заказало два купе — для него и для Игоря Васильевича с Сергеем Ивановичем. Стоимость всех билетов он должен был вернуть из премии, его предупредили.
Двое нестареющих клоунов накануне отъезда отлучились ненадолго и вернулись с кофром — фрачный комплект для самого лауреата, выданный на прокат костюмерными Думского театра оперетты — и с большим чемоданом, в котором были приличные костюмы для них, бронированные пиджаки моднейшей фирмы «Руслан Арманиев» и противоминные брюки, новейшая разработка оборонки могущественных соседей — на этикетках герб Ваххабитской Кавказской Джамахирии: козел с автоматом.
— Рекордной яйценоскости, — сообщил Игорь Васильевич, примеряя штаны, — противотанковая у одного мужика прямо под ногами сработала, и только ботинки оторвало, а самому хоть бы хрен…
Долгая поездка оказалась весьма кстати, он собирался всю дорогу до Стокгольма дорабатывать речь. Что-то самое важное никак не удавалось сформулировать, а высказать это важное было необходимо, он сам не мог понять, почему, но казалось, что если не выскажет — все будет совсем бессмысленно.
6
«…и Новое Время наступило. Сегодня, подталкиваемые страхом, мы пытаемся понять его закономерности, но старания наши будут безрезультатны, если мы не вспомним, что ему предшествовало.
Я представляю страну, которая всегда оказывалась в нужном месте и в нужный момент — для того, чтобы стать испытательной площадкой любого оружия человеческого самоистребления, от нереформируемой религиозной ортодоксии до низведенной на уровень государственной практики идеи коммунизма. И потому, что я знаю эту страну, чувствую ее, я беру на себя смелость говорить о Новом Времени.
Первая мина, заложенная людьми в прошлом столетии под собственный всемирный дом — абсолютизация потребления энергии. Энергетическое язычество, охватившее мир в прошлом столетии, предрешило нашу судьбу. Нефтяная зависимость ХХ века сформировала психологию человечества, обрекла нас на войны и межгосударственные интриги. Катастрофическая уязвимость ядерных энергетических производителей сделала предчувствие Апокалипсиса постоянным и всеобщим. А когда зависимость от нефти и расщепляющихся материалов миновала — в связи с внедрением новых, космопотребляющих технологий — народы оказались полностью лишенными ориентиров.
Россия, как всегда, стала первой жертвой. Из-за истощения мировых запасов нефти ожидалось повышение цен на этот основной продукт нашей торговли с миром. Но вместо этого цены упали почти до нуля, и моя страна превратилась из расточительного мота в безнадежного и сумрачного нищего.
Уже этого было бы достаточно, чтобы любой, кто предполагал страшное будущее и высказывал свои предположения, почувствовал себя непростительно виновным.
Но экономическая катастрофа, естественно, дополнилась политической. И было бы ошибкой считать, что второе следует из первого — материализм так часто предлагал лживые, лишь казавшиеся убедительными мотивы, что даже склонные к упрощениям умы отказались от него. Политика в конце прошлого и в начале нынешнего века продемонстрировала неопровержимые доказательства того, что поведение людей и целых народов невозможно исчерпывающе объяснить практическими интересами…»
7
Он глянул в окно.
Набирая ход и едва не слетая с черт его знает сколько времени не ремонтировавшегося полотна, поезд несся к границе. В километре от дороги громоздились стеклянные карандаши-небоскребы делового центра Большого Можайска, а вдоль рельсов тянулись древние гаражи, заброшенные заводские корпуса, картонные и жестяные шалаши беженцев…
Он перевел взгляд на разложенные по столику страницы старой статьи. Никак не удавалось найти подходящую цитату для речи, смущал сухой и наукообразный — писалось-то по заказу людей серьезных, к беллетристическим украшениям относившихся с подозрением — стиль текста.
«…в результате страна съежится до размеров Среднерусской возвышенности, а то и Московской области. Практически она превратится в единый мегаполис, сосредоточение гигантского финансово-спекулятивного капитала, чиновничества и политически агрессивных престарелых пенсионеров-рантье.
Все сферы жизни в этом городе-государстве (как бы повторении некогда существовавших Гонконга или Сингапура на российский манер) будут полностью контролироваться могущественными преступными кланами. Государственной власти оставят представительские и некоторые распределительно-разрешительные функции. Источником существования всех ее функционеров, вплоть до главы государства, будет не бюджет, — нищенский по сравнению с имеющимися финансовыми потоками, поскольку полностью рухнет налоговая система, — а взятки криминального мира. Фактически они превратятся в легальное „содержание“ власти ее „наиболее достойными“ подданными.
Все сферы жизни в этом городе-государстве (как бы повторении некогда существовавших Гонконга или Сингапура на российский манер) будут полностью контролироваться могущественными преступными кланами. Государственной власти оставят представительские и некоторые распределительно-разрешительные функции. Источником существования всех ее функционеров, вплоть до главы государства, будет не бюджет, — нищенский по сравнению с имеющимися финансовыми потоками, поскольку полностью рухнет налоговая система, — а взятки криминального мира. Фактически они превратятся в легальное „содержание“ власти ее „наиболее достойными“ подданными.
Серьезнейшей проблемой такой „Московской Руси“ станет почти полное отсутствие материальных ресурсов, сельскохозяйственного и промышленного производства, в связи с чем возникнет зависимость от поставок из других микро-государств, возникших на территории бывшей Российской Федерации. В свою очередь, эти страны будут опутаны сетью долговых обязательств по отношению к московским финансовым группам. Но такая „межгосударственная кооперация“ на фоне постоянно растущих национализма и ксенофобии приведет не к сближению, а к состоянию непрекращающихся конфликтов, в том числе и вооруженных. Беженцы наводнят „богатую и счастливую“ Москву…»
Цитировать такое — значит, выставлять себя самодовольным дураком, какие бы оговорки ни сделал, подумал он. Зачем повторять то, что теперь знает любой гражданин Соединенной России, на всей ее территории от Александрова до Наро-Фоминска и от Можайска до Голутвина? Только потому, что это было написано шестнадцать лет назад? Какая разница, когда…
8
Можайск, он знал это точно, принадлежит Солнцеву, наиболее могущественному из семи Фамилиархов. На своей территории члены его Фамилии контролируют не только банки, торговлю, дороги, строительство, но и все вооруженные силы, от расквартированных армейских частей и местной коммерческой милиции до коммунистических боевиков и «Русских Богатырей»… Только считанные еще работающие заводы формально находятся под контролем правительства и пожирают остатки бюджета. Но все, в том числе и Кремль, понимают, что в любой момент Солнцевы могут остановить производство и вывести рабочих на рельсы или на Можайское шоссе — если Генерал-Секретарь опять впадет в свое обычное сенильное беспамятство и чего-нибудь начудит с налогами, или с квотами, или с лицензиями… К счастью, в последнее время чудит он все реже: в территорию Солнцевых входит и Великая Рублевка, и Барвиха Первопрестольная. Бдительно следя за здоровьем национального лидера, Руслан Моисеевич Солнцев ежедневно лично проверяет подачу успокоительных в систему жизнеобеспечения.
И, надо признать, выглядит Генерал-Секретарь даже для своих не таких уж преклонных восьмидесяти четырех прекрасно.
А Солнцевы все строят и строят Можайск… И скоро, видимо, сюда потянутся многие из полумертвого московского центра, потому что Махмуд Коптев и Ким Раменских, которым принадлежит все внутри окружной дороги, никак не поделят между собой Манеж, а вокруг все ветшает, приходит в упадок… Один только двухсотметровый крест, недавно поставленный на всероссийские народные пожертвования в честь Святого Юрия Строителя, сияет золотом над Лужниками.
Шалаши беженцев за окном пошли гуще — въехали в фильтрационную приграничную зону. Несчастные, снедаемые завистливыми мечтами, стекаются сюда отовсюду и оседают лагерями по всей границе.
Недавно «Народное Товарищество Виртуальности», вспомнил он, вездесущее и всезнающее НТВ, провело опрос среди них: почему и от чего бежали из своих стран? Ответы были вполне ожидаемыми: из Республики Восточная Сибирь — от китайского трудового перевоспитания, из Всевеликого Войска — от атаманского суда, из Курско-Орловской Социалистической Освобожденной Военной Области — просто от голода… Тянутся почти бесплотные тени из руин Независимого Ленинградского Округа, прорываются — иногда и с перестрелкой, если наткнутся на пограничников — вовсе одичавшие люди из радиоактивных лесов вокруг Вольного Коммунистического Пролетарского Брянска… Пробираются подпольщики антиханской группировки «Остров Крым» из Симферополя и молодогвардейцы, русские националисты из Юзовки… Выходят с боями партизанские отряды Законного Антиправительственного Единства Белоруссии… Самые отчаянные вырываются из строго охраняемых станиц Семипалатинской казачьей резервации и лесосек Главного Управления Латвии по антигражданам…
И живут в этих коробках, укрываясь тряпками, жгут костры, ждут экзамена и заветного разрешения. «Такой-то действительно является русскоязычным беженцем, имеет право проживать на территории Славянского Содружества Соединенной России (СССР) и быть нанятым на работу при условии, что на нее не претендует уроженец СССР (б. Московская область)…» А экзамен-то по русскому сдает один из пяти, остальных выдворяют за границу, и они оседают там…
9
— Граница! — суровым голосом прокричал в коридоре проводник. — Приготовить паспорта и деньги для пограничного контроля!
И тут же сопровождающая парочка возникла в его купе.
— Вы, Юрий Ильич, не волнуйтесь, — затараторил Игорь Васильевич, — если у вас там пара-другая лишних рулларов в кармане, так вы нам давайте, у нас с Сергеем опыт контрабандного провоза богатейший…
— Даже командование благодарностью отмечало, — подтвердил Сергей Иванович, — за контрабанду. Так затырим, что ни один мусор не унюхает…
— А вот жаргоном ты, Сергей Иванович, зря увлекаешься, — перебил старший и вздохнул, — молодой еще…
Чертовы комедианты, подумал он, проклятые комедианты.
— Нет у меня лишних денег, — сказал он. — У меня и разрешенных-то пятисот не набралось…
Тут гэбэшники дружно расхохотались и — продолжая хохотать и повторяя «…ну, Юрий Ильич, вы даете… лишних нет… будут, Юрий Ильич, скоро будут… именно — лишние и будут…» — остались сидеть в его купе.
И сидели, пока поезд, вздрагивая и дергаясь, шел мимо пропускного пункта «Можайск-2» и пересекал границу.
Никакой контроль в купе не заглянул.
10
После границы он решил еще немного почистить текст, хотя за окном неслась уже глубокая тьма, пробитая мелкими огнями на горизонте, и надо бы попытаться заснуть, пока вроде клонит в сон, не то опять бессонница прихватит… Но работа не шла из ума, и бессмысленная тревога дергала, мучила душу.
«…нельзя практическими интересами объяснить, например, чудовищный взрыв национализма, всего за каких-то десять лет разрушивший мировой порядок, который сложился в последней четверти прошлого века.
Нельзя одними практическими интересами объяснить и то, что происходило и происходит в культуре. Сначала она вступила в войну с цивилизацией и, признаем, победила последнюю по крайней мере на уровне предпочтений образованной среды, а затем начала растянутый суицидный процесс — и он уже почти доведен до конца.
Вместе с саморазрушением культуры шло и саморазрушение человеческой души. Нынешний „новый атеизм“ вырос из нового религиозного фанатизма прошлого столетия так же естественно, как вырастает сорняк на плодородной, но дурно возделанной почве…»
Поезд набирал скорость, раскачивался все сильнее, пролетавшие мимо станции и грузовые дворы синими огненными лентами разворачивались в окне…
А он уже спал, по-стариковски отдуваясь, завалившись в угол купе, подмостив под ноющий правый бок, под замученную печень, смятую подушку.
Перед тем, как закрыть глаза, проделал, мысленно показав печени язык, неизменный уже невесть сколько лет ритуал — открутил бутылочную пробку, налил в старинную оловянную рюмку, с которой не расставался, и проглотил, почти не почувствовав вкуса. Не то что бы хотелось, но представить себя не мог без этого.
А добывать выпивку становилось все труднее, производство падало вместе со спросом, более молодые давно уже перешли на дешевые синтетические галлюциногены, продававшиеся в лавках вездесущего «Магического кристалла» на каждом углу — наполненный, запечатанный в пластик шприц.
Простой же народ засадил маком все огороды.
Но он упорно покупал из убогих своих доходов постоянно дорожающую водку. Стоял в очередях среди таких же стариков, большею частью знакомых, раздражительных вольнодумцев, дружно ругали власть и жизнь вообще…
Собственно, эти алкоголики, доживающие свой затянувшийся век, и составляли его круг общения. Да иногда звонили или даже забредали домой более молодые, еще барахтающиеся коллеги, которых мысленно, по привычке и не без гордости, называл учениками. Но они долгого разговора не выдерживали, начинали прощаться, клали трубку, спешили к дверям, отказываясь от очередной рюмки — брюзжание его делалось все более невыносимым, а запущенная квартира никогда не проветривалась.