— Ты моя вожатая?! Ни за какие коврижки! Иди собирай манатки, предательница!
Филипп уже добрых пять минут тер одну и ту же тарелку. Мэри убрала со стола, а он все вытирал и вытирал ее. Бровь Мэри взлетела вверх. Филипп не отреагировал.
— Не хочешь поговорить, Филипп?
— Тебе не о чем волноваться, — ответил он, вздрогнув. — С Лизой в Канаде все будет нормально.
— Я не об этом, Филипп.
— А о чем?
— О том, что привело тебя в такое состояние.
Он поставил тарелку в сушку, подошел к жене и предложил ей сесть.
— Мэри, я хочу тебе кое-что сказать. Я должен был тебе это сказать уже давно.
Она тревожно заглянула ему в глаза.
— Поосторожней со сногсшибательными признаниями! Что еще стряслось?
Филипп, пристально глядя ей в глаза, нежно провел по ее щеке. Слова не давались ему, и он замолчал. Уловив выражение его глаз, она спросила по-другому:
— Филипп, что ты хочешь мне сказать? Я тебя слушаю.
— С того дня как в нашей жизни появилась Лиза, я очень многое понял и почувствовал, Мэри. Поднимаясь каждое утро, глядя, как ты спишь, встречая твой взгляд, держа твою руку, как держу ее вот сейчас, я понимаю, как я счастлив, как я люблю тебя, Мэри, и понимаю, как сильно я тебя люблю. Ты отдала мне столько сил, делила мои радости и тревоги, преодолевала свои сомнения, отметала безграничным доверием мои, дарила мне улыбки и терпение. Ты подарила мне самый лучший в мире подарок: не так уж много в мире мужчин, которые удостоились такой изумительной привилегии — любить и быть любимым.
Мэри положила голову ему на грудь, словно для того, чтобы послушать, как бьется его сердце, а может, просто потому, что устала, так долго дожидаясь этих слов.
— Филипп, тебе нужно поехать, — она обвила руками его шею. — Я не смогу. Да и не должна. Ты сам ей все объяснишь.
— Куда поехать?
— Ты сам знаешь. Лиза так на нее похожа, просто поразительно! Я и без бумажки, которую ты прятал в руке всю дорогу, догадалась, где она назначила тебе свидание.
— Я не пойду.
— Пойдешь. Не ради себя, ради Лизы.
Позже, в спальне, они долго разговаривали, прижавшись друг к другу, о них самих, о Томасе, о Лизе.
Поспать им толком не удалось. Поднялись на рассвете, Мэри тут же помчалась на кухню, чтобы скоренько приготовить завтрак, а Филипп, как только оделся, отправился к Лизе. Подойдя к кровати, он ласково погладил ее по щеке, осторожно стараясь разбудить. Лиза открыла глаза и улыбнулась.
— Сколько времени?
— Давай, малышка, быстро поднимайся, одевайся
и присоединяйся к нам внизу.
Она взглянула на будильник и тут же закрыла глаза.
— Мой самолет улетает в шесть вечера, пап! Я уезжаю всего-навсего на два месяца! Право же, вам с мамой надо немного расслабиться, а мне как следует выспаться. Я поздно легла!
— Скорее всего, ты улетишь другим рейсом. Вставай, детка, и не теряй времени, у нас его не так много. Я все объясню тебе по дороге.
Поцеловав ее в лоб, он взял лежащий на столе рюкзак и вышел из комнаты. Лиза потерла лицо, потом встала, натянула штаны, рубашку и торопливо завязала шнурки. Совсем заспанная, вскоре она спустилась вниз. Филипп поджидал ее у входной двери. Сообщив, что идет к машине, он ушел.
Мэри, выйдя из кухни, остановилась в нескольких шагах от девушки.
— Я приготовила завтрак, но, по-моему, у вас на него нет времени.
— Да в чем дело-то? — спросила Лиза, уже начав волноваться. — Почему я еду так рано?
— Папа все тебе объяснит в машине.
— Но… я даже не попрощалась с Томасом.
— Он еще спит. Не волнуйся, я попрощаюсь с ним за тебя. Ты ведь будешь мне писать, да?
— Что вы от меня скрываете?
Мэри подошла, крепко обняла ее и прошептала на ухо:
— Я не смогу сдержать обещание до конца, но я старалась как могла.
— Да о чем ты?
— Лиза, что бы ты ни делала в жизни, помни всегда, как сильно я тебя люблю.
Мэри разжала объятия, распахнула дверь и ласково подтолкнула Лизу к поджидавшему ее на крыльце Филиппу. Встревоженная и озадаченная, девушка некоторое время стояла неподвижно, пристально глядя на Мэри и пытаясь понять, почему в глубине ее глаз таится боль. Отец взял ее за плечо и повел к машине.
Накрапывал дождик. Филипп крепко держал Лизу за руку, в другой она несла рюкзак, который стал гораздо увесистей.
Такой увидела Мэри Лизу в день отъезда, в сумеречном свете дня, когда вдруг снова остановилось время. Черные волосы падали Лизе на плечи, капли дождя стекали по смуглой коже. С одеждой на этот раз проблем не было. Они медленно удалялись по дорожке. Мэри стояла на крыльце, ей хотелось сказать Лизе что-то еще, но это было все равно ни к чему. Дверцы машины захлопнулись, Лиза в последний раз помахала ей рукой, и машина исчезла за поворотом.
По дороге Лиза засыпала Филиппа вопросами, на которые он не отвечал, не находя подходящих слов. Они свернули на дорогу, которая вела к терминалам аэропорта, и Филипп снизил скорость. Лизой овладела паника, потом она разозлилась и твердо решила, что ни за что не выйдет из машины, пока отец не объяснит ей причину скоропалительного отъезда.
— Какая муха вас укусила?! Вас до такой степени нервирует мой отъезд? Папа, да объясни ты мне, в конце концов, что происходит?!
— Я высажу тебя перед терминалом и поставлю машину на стоянку.
— Почему Мэри не поехала с нами?
Филипп поставил машину у тротуара, потом, взяв лицо дочери в ладони, заглянул ей в глаза.
— Лиза, послушай. Ты войдешь в терминал, поднимешься по правому эскалатору, пройдешь по коридору и войдешь в бар…
Лицо девушки напряглось. По странному поведению отца Лиза поняла: приоткрывается завеса над ее прошлым.
— …пройдешь до конца зала. Там, за столиком у окна, тебя будет кто-то ждать.
Губы у Лизы задрожали, тело сотряслось от глубинного рыдания, а глаза наполнились слезами. У Филиппа тоже повлажнели глаза.
— Помнишь красную детскую горку? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Вы не могли так со мной поступить! Папа, скажи, что это неправда!
И, не дожидаясь ответа, она схватила лежавший на заднем сиденье рюкзак и выскочила из машины, громко хлопнув дверцей.
* * *
Аэропорт Ньюарка. Машина только что высадила ее на тротуар и растворилась в транспортном потоке, наводнявшем пространство вокруг терминалов. Сквозь пелену слез она проводила машину взглядом. Огромный зеленый рюкзак, стоявший у ее ног, весил чуть ли не больше ее самой. Поморщившись, она подняла его и вскинула себе на плечи. Вытерла глаза, миновала двери терминала номер один и почти бегом перебежала зал. Правый эскалатор вел на второй этаж. Сгибаясь под тяжестью рюкзака, она поднялась по ступенькам и решительно двинулась по коридору. Остановилась у залитого оранжевым светом бара и через стекло заглянула внутрь. В такую рань у стойки ни посетителя. Старый бармен вытирает стаканы.
На экране телевизора, висящего у него над головой, мелькают результаты каких-то матчей. Толкнув деревянную дверь с круглым окошком-иллюминатором, она вошла и окинула взглядом красные и зеленые столики.
И увидела ее: Сьюзен сидела в глубине зала, у самого окна. Перед ней на столе лежала газета, а сама она, опершись подбородком о правую руку, левой теребила висящий на шее медальон. Ее глаза, невидимые Лизе, были обращены к бетонному полю, расчерченному желтыми линиями разметки, куда неспешно выруливали самолеты, готовившиеся к разбегу перед взлетом. Сьюзен повернулась, прижала ладонь ко рту, словно желая подавить невольный возглас, и встала. Лиза, поколебавшись, двинулась по проходу слева мягкой и бесшумной походкой. Мать с дочерью не сводили друг с друга покрасневших глаз, не зная толком, что сказать. Сьюзен увидела огромный рюкзак, который волокла Лиза. Точно такой же, но принадлежащий Сьюзен, лежал под столом. И тогда Сьюзен улыбнулась.
— Ты такая красивая!
Лиза, застыв, молча смотрела на Сьюзен, затем, не отрывая от нее глаз, уселась на стул. Сьюзен села. Она потянулась, чтобы коснуться щеки дочери, но Лиза резко отшатнулась.
— Не трогай меня!
— Лиза, если бы ты только знала, как я по тебе скучала.
— А ты… Ты знаешь, что твоя смерть сделала мою жизнь кошмаром?
— Я все тебе объясню.
— Можно ли объяснить то, что ты со мной сделала? Хотя, впрочем… Объясни, что сделала я! Из-за чего ты меня забыла?!
— Я никогда тебя не забывала, Лиза. Все случилось не из-за тебя, а из-за меня, из-за моей любви к тебе.
— Значит, так ты представляешь себе любовь? Бросить — значит любить?
— Ты не имеешь права судить меня, Лиза, ты не знаешь…
— А ты, значит, думаешь, имела право на чудовищный, бесчеловечный обман?
— Ты должна меня выслушать, Лиза!
— А ты? Ты слышала меня, когда я звала тебя по ночам в моих кошмарах?
— Да.
— Тогда почему ты за мной не приехала?
— Потому что было слишком поздно.
— Поздно для чего? Разве между матерью и дочерью существует «слишком поздно»?
— Об этом судить тебе, Лиза.
— Мама умерла!
— Не говори так, прошу тебя.
— Но именно эти слова определили мою жизнь, они были первыми, которые я произнесла в Америке.
— Если хочешь, я уйду, но любить тебя не перестану никогда, хочешь ты этого или нет.
— Я запрещаю тебе произносить эти слова! Ты хочешь слишком легко отделаться. И если я не права, то объясни мне, «мамочка», в чем именно. И постарайся быть поубедительней.
— Мы получили предупреждение о тропическом урагане, оставаться на горе такой маленькой девочке было слишком опасно. Помнишь, я как-то тебе рассказывала, что однажды в грозу чуть было не погибла?
Поэтому я спустилась вниз, в базовый лагерь в Суле, и оставила тебя там, чтобы укрыть от опасности.
А сама вернулась, я не могла бросить людей в поселке одних.
— А меня одну ты могла бросить?!
— Ты была не одна!
И тут Лиза не выдержала.
— Ошибаешься! — заорала она. — Без тебя я была совершенно одна! Как в худшем из кошмаров! И сердце у меня готово было разорваться!
— Девочка моя, я обняла тебя, поцеловала и поднялась обратно на гору. Посреди ночи Роландо меня разбудил. На нас обрушился потоп, и дома уже начали трещать. Ты ведь помнишь Роландо Альвареса, деревенского старосту?
— Я помню запах земли, помню каждое дерево, помню цвет каждой двери в каждом из домов, потому что самое незначительное воспоминание было частичкой тебя, и кроме этого больше ничего от тебя у меня не осталось. Это тебе что-нибудь говорит?! Дает представление о той пустоте, в которую ты меня бросила?
— Мы отвели жителей деревни на вершину, двигаясь под сильнейшим ливнем. По дороге в кромешной тьме Роландо поскользнулся и поехал вниз. Я бросилась на землю, чтобы удержать его, и сломала лодыжку. Он вцепился в меня, пытался удержаться, но был слишком тяжелым.
— А я? Я тоже была слишком тяжела для тебя, ты и меня не могла нести? Если бы ты только знала, как я на тебя зла!
— При вспышке молнии я увидела, как он улыбнулся. «Позаботься о них, дона, я на тебя надеюсь» — были его последние слова. Потом он выпустил мою руку, чтобы не увлечь за собой в пропасть…
— А твой замечательный Альварес не завещал тебе позаботиться немножечко и о твоей собственной дочери, чтобы она тоже могла немножечко рассчитывать на тебя?
— Он был мне вместо отца, Лиза, — повысила голос Сьюзен, — отца, которого меня лишила жизнь!
— И ты смеешь мне это говорить?! У тебя на это хватает духа? Выходит, мной ты расплатилась по счетам собственного детства? Да что я тебе сделала, мама? Кроме того, что я очень тебя любила, что я, черт побери, еще сделала?!
— К утру выяснилось, что дорогу смыло вместе со склоном горы. Две недели я жила в полной изоляции от внешнего мира. Сель дополз до самой долины, дотащив только обломки и останки. Власти не соизволили прислать наверх никакой помощи, нас всех сочли погибшими. И тогда я взяла на себя заботу о людях, окружавших тебя все твое детство, я разделила с ними все лишения, с искалеченными мужчинами, женщинами и детьми, совершенно обессиленными, которым нужно было помочь выжить.
— Но больше никогда не разделила их со своей маленькой дочкой, которая в ужасе и отчаянии ждала тебя внизу, в долине.
— Как только стало возможным спуститься, я немедленно отправилась за тобой. Спуск занял пять дней. Когда я добралась до лагеря, тебя там уже не было. Я оставила очень четкие инструкции насчет тебя жене Томаса, директора диспансера в Сейбе. Если со мной что-нибудь случится, тебя следовало отвезти к Филиппу. Приехав, я узнала, что ты еще в Тегусигальпе и только вечером улетишь в Майами.
— Но почему же ты не поехала за мной? — с еще большей яростью рявкнула Лиза.
— Я так и сделала! Тут же села в автобус. И по дороге думала обо всем — о пути, который тебе предстоял, и просто о будущем. Тебя ждал дом, Лиза, откуда каждое утро ты могла уходить в настоящую школу, откуда тебе открывалось настоящее будущее. Судьбе было угодно самой распорядиться на твой счет. Без всяких усилий с моей стороны ты ехала в другое детство, где тебя уже не будут больше окружать смерть, одиночество и горе.
— Для меня было горем, что рядом со мной нет мамы, которая обняла бы меня, в которой я так нуждалась! Одиночество! Да ты понятия не имеешь, как я жила без тебя первые годы! Самым страшным для меня было забыть твой запах. Когда шел дождь, я украдкой выбегала на улицу, брала горстку влажной земли и нюхала, чтобы вспомнить «те» запахи, так сильно я боялась позабыть аромат твоей кожи.
— Я позволила тебе уехать к новой жизни в настоящей семье, в город, где тебе не грозила опасность умереть от приступа аппендицита, потому что больница слишком далеко, где ты могла учиться по книгам, носить нормальную одежду, а не латаные-перелатан-ные вещи, которые нужно все время надставлять по мере того, как ты растешь. Где можно было найти ответы на все вопросы, которые ты мне задавала, где тебе никогда не пришлось бы бояться дождя, когда он идет по ночам, а мне — что однажды какая-нибудь гроза унесет тебя навсегда.
— Но ты забыла о самом большом ужасе из всех: остаться без тебя, мама! Мне ведь было всего девять лет! Столько раз я прокусывала себе язык до крови!
— Это был твой шанс, любовь моя, не мой шанс, а твой, и единственное, о чем я сожалела, что останусь для тебя матерью, которая не смогла или не сумела быть твоей настоящей мамой.
— Ты так боялась меня любить, мама?
— Если бы ты знала, каким трудным был этот выбор.
— Для тебя трудным или для меня?
Сьюзен сжалась под взглядом Лизы, уже не яростным, а бесконечно печальным. Дождь, который все же сумел проникнуть не только под крышу, но и внутрь нее, обильно потек по щекам.
— Для нас обеих. Ты поймешь это позже, Лиза, но, когда я увидела тебя на великолепной эстраде, такую красивую, в таком нарядном платье, увидела тех, кто стал твоей семьей, сидящих в первом ряду, то поняла, что для меня спокойствие и грусть могут быть сестрами, во всяком случае, так я могу ответить сейчас на твой вопрос.
— Папа и Мэри знали, что ты жива?
— Нет, до вчерашнего дня. Мне вообще не следовало приходить. Наверное, я не имела на это право, но я пришла, как приходила каждый год, чтобы посмотреть на тебя через решетку школьного забора, оставаясь незамеченной. Чтобы хоть на несколько мгновений увидеть тебя.
— А меня ты лишила привилегии знать, пусть хотя бы на несколько мгновений, что ты жива. Что ты сделала со своей жизнью, мама?
— Я ни о чем не сожалею, Лиза. Она была нелегкой, но это моя жизнь, и я горжусь ею. Твоя жизнь будет иной. Я совершила свои ошибки и сама ответила за них.
Бармен-мексиканец поставил перед Сьюзен креман-ку с двумя шариками ванильного мороженого, посыпанными миндалем, политыми жидким шоколадом и карамелью.
— Я заказала до того, как ты вошла. Попробуй, —сказала Сьюзен. — Это лучший в мире десерт!
— Спасибо, не хочется.
Филипп мерил шагами зал терминала. Тревога его все нарастала, время от времени он выходил на улицу, не уходя, впрочем, далеко от дверей. Вымокнув под дождем, он снова возвращался к эскалаторам и продолжал нетерпеливо наматывать круги по залу.
Сьюзен с Лизой понемногу шли на сближение. Они заговорили о прошлом, погрузились в него, растворяя каждая свою горесть и боль в тайной надежде, что все-таки еще ни для чего не поздно. Сьюзен заказала еще мороженого, и Лиза согласилась наконец его попробовать.
— Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой? Поэтому меня сюда и привезли?
— Я назначала свидание Филиппу.
— И как, по-твоему, мне поступить?
— Как поступала я в твои годы: сделать собственный выбор!
— Ты скучала по мне?
— Каждый день.
— По нему ты тоже скучала?
— А вот это только мое дело.
— Хочешь знать, скучал ли он по тебе?
— А это только его дело.
Сьюзен расстегнула цепочку и протянула кулон Лизе.
— Это тебе подарок.
Лиза поглядела на медальон и осторожно сомкнула на нем пальцы матери.
— Этот медальон защищал всегда тебя. Я живу со своей семьей, она меня защищает.
— Возьми, мне будет приятно.
В порыве бескрайней любви Сьюзен подалась к Лизе и обняла ее.
— Я так тобой горжусь, — прошептала она дочери на ухо.Лицо Лизы осветила слабая улыбка.
— У меня есть дружок. Может быть, на следующий год мы с ним поселимся на Манхэттене, поближе к факультету.
— Лиза, каким бы ни был твой выбор, я всегда буду любить тебя, как умею, пусть, возможно, и не как настоящая мама.
Лиза положила руку на ладонь Сьюзен и с непроизвольно нежной улыбкой выговорила-таки наконец:
— Знаешь в чем парадокс? Может, я и не была твоей дочерью, но ты всегда будешь моей мамой.
Они пообещали друг другу попробовать хотя бы писать друг другу. Возможно даже, в один прекрасный день Лиза, если захочет, приедет и навестит Сьюзен. Лиза встала, обошла стол и обняла мать. Положив голову ей на плечо, она вдохнула запах мыла, вызывавший столько воспоминаний.