Весь погруженный в подобные размышления, Власт подъехал совсем близко к Красногоре, уже виден был родительский дом, и сердце забилось в его груди беспокойно. Вдруг Ярмеж, возвращавшийся верхом с поля, остановил его, радостно приветствуя.
— Вот как обрадуется вам наш господин! — сказал Ярмеж. — Если б вы знали, с каким нетерпением он вас ждет!..
— И я спешил домой, но ослушаться приказания князя я не смел. Все ли здоровы? — осведомился Власт.
— Доброгневе что-то нездоровится, еле держится на ногах. Лю-бонь для вас засватал Младу, придется вам, не отдыхая, ехать с отцом к невесте и к свадьбе готовиться, — сообщил Ярмеж.
Власт задрожал и побледнел и, ничего не отвечая, ехал дальше. Ни одной минуты он не колебался, как поступить. Если отец захочет заставить его жениться, юноша решил пасть к его ногам, что бы ни случилось, открыть ему, что он христианин и священник, давший обет безбрачия.
Разговаривая, они подъехали к дому, где у ворот уже их ждали слуги, они, услыхав конский топот, вышли навстречу, а увидев Власта, поспешили известить об этом хозяина дома.
Первая выбежала встречать Власта его сестра Гожа, вслед за ней появился несколько нахмуренный старый Любонь. Когда Власт обнял отца за колени, старик, похлопав его рукой по плечу, заворчал:
— Наконец-то смиловался князь надо мною. Где вы были? Ездил я справляться о тебе в замке, там мне сказали, что князь взял тебя куда-то с собою. Охотились на волков, что ли?
— В Чехию ездили, — ответил Власт.
— В Чехию? — нахмурившись, спросил старик. — Зачем туда? Добычу привезли?
— Думается мне, что лучше этого: мир! — пояснил юноша.
Любонь нервно передернул плечом, но ничего не ответил. Вскоре и бабушка показалась на пороге дома и, как всегда, недовольными и подозрительными глазами смерила Власта.
Не расспрашивая больше ни о чем, старый Любонь заявил ему, что на следующий день он куда-то едет и что берет сына с собою.
Власт, предупрежденный через Ярмежа, знал, куда собирается его отец, но спрашивать не посмел и ждал, чтобы отец сам ему сказал.
Одна Гожа оживляла весь дом своей жизнерадостностью, она все время пела и, хлопоча около ужина, весело смеялась. Старая Доброгнева, сидя за прялкой, только недовольно ворчала. Старый Любонь, любивший песни, в этот вечер велел позвать девушек, которые пели до поздней ночи, и вечер при лучинах прошел тихо и приятно. Доброгнева дремала над своей прялкой, веретено выпало у нее из рук, но спать она не уходила.
Поздно уже было, когда Любонь, встав со скамьи, подошел к сыну и сказал:
— Ярмеж приготовит тебе новую одежду, приоденься получше, завтра поедем свататься. Я тебе сам выбрал молодую, прекрасную и богатую жену; пора тебе в жизнь вступить да и к хозяйству привыкать.
Власт вздохнул, подошел к отцу и, поцеловав его руку, тихим, но твердым голосом, проговорил:
— Отец и милостивый господин мой! Я не могу жениться… Пришло время сказать тебе всю правду: я принял новую веру и дал обет христианскому Богу не знать никогда женщин.
Это признание, сделанное среди общей тишины, было прервано криком старой Доброгневы, которая, опрокинув на пол свою прялку, подбежала к внуку со сжатыми кулаками.
Дерзость сына как будто отняла у Любоня способность говорить, и он стоял некоторое время, как остолбенелый. Вдруг из груди его вырвался какой-то рев, он замахнулся и изо всей силы ударил сына, который упал на землю.
Власт ударился виском о твердую ногу стола, и кровь брызнула из его головы. От боли, ужаса и утомления он упал в обморок.
Гожа, которая прибежала на крик отца, видя лежащего окровавленного брата, бросилась на колени и, обхватив руками голову брата, громко заплакала.
Любоня нисколько не тронула эта сцена.
Власт начал приходить в себя; он медленно открыл глаза, и сестра, вытиравшая его окровавленный висок, помогла ему подняться. Юноша оперся на стол.
— Собака ты неверная! — вскрикнул старый Любонь. — Думаешь, что я позволю тебе делать, что тебе вздумается и против моей воли? Я волен делать с моим сыном, что захочу, у меня есть право жизни и смерти, ты должен слушаться меня и исполнять мои приказания…
Доброгнева и жестами рук, и взглядом подтверждала слова Любоня; Власт молчал.
— Покайся немедленно и будь мне послушным. Не быть тебе христианином! Лучше щенка усыновлю вместо тебя!
— Отец и господин, — опять проговорил Власт. — Я всегда буду исполнять все твои приказания, но от моей веры не отрекусь и сделаю то, что мне велит мой Бог, даже тогда, если мне придется поплатиться за это жизнью.
Любонь дал беспощадную пощечину сыну в его окровавленное лицо… и в этот момент он почувствовал на своей руке кровь собственного дитяти и вздрогнул. Гожа, обнимая брата, плакала… Старик дрожал от гнева и бегал по избе, старая ведьма Доброгнева, подскакивая с кулаками к лицу внука, повторяла:
— Собака!
Власт стоял, молча, покачиваясь и опустив голову на грудь.
— Будешь послушным! — кричал Любонь. — Или пропадешь, неверная собака!
— Делайте со мною, что хотите, — ответил он. — Я в вашей власти…
В первый момент Любонь ослепленный гневом хотел позвать дворовых и велеть сечь сына и уже, заикаясь, начал давать приказания, но Гожа бросилась ему в ноги и, хотя он в первый момент ее оттолкнул, она сильно уцепилась за него белыми руками. Крик и плач раздавались по всему дому, разбуженные слуги прибежали под окна господского дома и смотрели, не понимая, в чем дело. Женщины плакали и заламывали руки. Ярмеж грустный стоял на пороге.
Это немного отрезвило старого Любоня.
— Связать его! — крикнул он. — На чердак, в хлев посадить и не выпускать… Черствый хлеб и воду дать ему… пусть умирает от голода.
Ярмеж, желая спасти Власта, сказал старику, что чердак занят.
— В яму его, в яму! — вскричал Любонь. — Принесите веревки… связать его… Продам, как раба, убью, как собаку!..
Напрасно их умоляла Гожа, обращаясь то к отцу, то к Власту, чтобы уступил старику. Но Власт молчал, а старик загорался все большим и большим гневом. Боясь, чтобы старик опять не бросился на сына, Ярмеж предпочел исполнить его приказание и принес веревки.
— В яму его! — еще раз повторил Любонь.
Эта яма, выкопанная во дворе, служила зимой для хранения овощей, а летом тюрьмой. Туда спускали провинившихся, а вход закрывали дверью, на которую клали тяжелые камни.
Власт, послушный приказанию, направился к выходу. Гожа, закрыв глаза руками, упала на пол. Все присутствующие в избе молчали, только слышно было громкое дыхание, вырывавшееся из груди Любоня и ворчание старой Доброгневы.
— Будешь слушаться? — видя уходившего сына уже на пороге, еще раз спросил старик.
— Отец!.. Я не могу… я должен быть послушным Богу…
И, обращаясь к Ярмежу, спокойно сказал ему:
— Веди меня.
Это мужество и постоянство слабого на вид человека, над которым так надругались, произвело на всех странное впечатление. Старая Доброгнева бесилась, Гожа плакала, Любонь дрожал от гнева, Ярмеж стоял остолбенелый.
— Веди его в яму! — крикнул еще раз Любонь.
Власт послушно двинулся вперед, не проронив ни слова; прошли сени и очутились на дворе.
— Поддайтесь отцу… вы не выдержите долго в яме… — шепотом проговорил Ярмеж. — Что вы делаете?… Уступите!
— Веди меня, — еще раз повторил Власт, — пусть свершится его воля, я смерти не боюсь…
На пороге показался старик и разъяренным голосом крикнул Ярмежу:
— В яму!
Не было уже спасения. В конце двора находился высохший колодезь. Подойдя к нему, Ярмеж отвалил двери, но сердце у него болезненно сжалось, он выпустил из рук веревку.
— Беги! — шепнул он юноше.
— Куда? — удивленно сказал Власт. — Делай, что тебе приказано… Я бежать не могу и не хочу…
Итак, надо было исполнить приказание строгого отца. Ярмеж указал яму и помог Власту спуститься в нее. Сам сел на краю и, опершись на руку, остался на страже, не зная, что делать дальше.
Любонь разгонял пока дворовых, собравшихся вокруг дома, приказывая убираться вон, в свои берлоги… В ужасе разбежались все и моментально исчезли…
Шум и крик в доме сменились глубоким молчанием. В светлице осталась только старуха со сложенными на груди руками, гревшаяся перед очагом, и Гожа, которая все время плакала, лежа на полу.
Поздняя ночь уже наступила, и первые петухи начали петь. Старик отец вместо того чтобы лечь у себя на постели, присел на пороге перед домом, опершись головою на руку, и остался так до утра, все еще не приходя в себя от гнева.
Рассвет застал его на пороге. Ярмеж лег на земле над ямой и там только под утро, утомленный, заснул. В доме было тихо и темно. У потухшего очага дремала старая Доброгнева, бормоча что-то сквозь сон. Гожа прикорнула в углу на скамье, опираясь головой о стол, и так уснула.
Поздняя ночь уже наступила, и первые петухи начали петь. Старик отец вместо того чтобы лечь у себя на постели, присел на пороге перед домом, опершись головою на руку, и остался так до утра, все еще не приходя в себя от гнева.
Рассвет застал его на пороге. Ярмеж лег на земле над ямой и там только под утро, утомленный, заснул. В доме было тихо и темно. У потухшего очага дремала старая Доброгнева, бормоча что-то сквозь сон. Гожа прикорнула в углу на скамье, опираясь головой о стол, и так уснула.
Рабочий день начался, и парубки повели лошадей на водопой, когда Любонь встал со своего места и пошел к яме; увидев над ней спящего Ярмежа, топнув на него ногою, приказал разбуженному сотнику закрыть отверстие дверью и затем ушел прочь.
Когда Ярмеж нагнулся над ямой, чтобы сказать несчастному слово утешения, то увидел его на дне ее, стоящим на коленях и спокойно молящимся. Сотник медленно закрыл отверстие дверью и, задумавшись, ушел.
Наступивший день прошел без перемены; Власту спустили в его яму только хлеб и воду; Ярмежу, пожелавшему заговорить с узником, стоявшая вдали Доброгнева погрозила своим веретеном. Любонь не поехал ни на охоту, ни в поле, а просидел почти весь день без движения у себя дома, а когда ему подали обедать, оттолкнул от себя миску. Пил только одну воду.
Под вечер явился на пороге дома старец с гуслями за спиною.
Известный всему околотку своими предсказаниями, песнями и умением лечить людей, он все время ходил от одного двора к другому, зная, что его там и накормят, и напоят, а за гостеприимство ему придется платить только песнями и предсказаниями. Звали его Варгой. Частым гостем он был и у Любоня.
Старый Варга, с седой растрепанной бородою, с распустившимися по ветру длинными волосами, в серой сермяге, с белым посохом в руке и с мешком за спиною входил в дом, как хозяин, занимая за столом первое место и приказывая подавать себе лучшие блюда, причем он не стеснялся указывать на недостатки хозяев и ругал самых могущественных, которые покорно выслушивали его и даже побаивались. Считали его сильным чародеем. Говорили, что будто даже остальные старцы-кудесники преклонялись перед ним, как перед главою. С ним считались.
Когда надо было подбодрить воинов, отправлявшихся на войну, никого не вызывали, кроме Варги, умевшего лучше других предсказывать посредством земли, огня и деревяшек, и хотя он был уже стар, однако ходил и днем, и ночью один, не боясь ни человека, ни зверя.
Как это было у него в обычае, Варга, заглянув во двор, сам открыл себе ворота и, не видя никого кругом, к кому бы мог обратиться с вопросом, смело направился к дому. Здесь он увидел сидящего на скамье и как бы застывшего Любоня.
— Старик, что с тобою? — позвал он. — Болен, что ли?
Хозяин поднял голову, посмотрел помутневшими глазами на кудесника и, ничего не отвечая, подперся на руку и так застыл. Варга оставил у дверей свою палку и мешки и, приблизившись к хозяину, взял его за руку.
— Говори же, старик, что с тобою?
— Тяжело говорить! — прошептал Любонь.
Гусляр впился в воина своими проницательными глазами, потряс головой и сел напротив хозяина на скамью.
— Скажешь ли ты мне наконец, что с тобою? — проворчал он.
В этот момент из светлицы вышла со своей прялкой Доброгнева.
— Что это у вас такое? Неладное что-либо случилось дома? — спросил он.
Доброгнева свирепо закачала толовой.
— Да, у него был сын, а у меня внук… потеряли мы его… Вернулся из немецкой неволи… собакой, немцем, предателем… Вчера пришлось бросить его в яму, как бешеную собаку.
Варга ударил кулаком по столу и сказал:
— Двенадцать лет его не было! Вы оплакали его… забыли… Чем же сегодня хуже?
— Лучше бы умер!.. — воскликнул Любонь.
— Умори его голодом… — спокойно проговорил Варга. — Не получить тебе утешения от сына-христианина… напрасно… Умеют они, эти чародеи, переделать человека на свой лад так, что откажется от родной матери и отца… Попробовал он их хлеба — нашего есть больше не захочет…
Варга стал говорить шепотом:
— Да, что твой один сын!.. Скоро они нам всем глотки перережут… Князь уже побратался с христианами и вскоре рука об руку пойдет с немцами и нас возьмет в ярмо. Им что!.. Ездили к чехам… там князь жену себе засватал… Горе нам!.. Горе нам!..
Любонь поднял голову и посмотрел на кудесника.
— Князь за то, что Стогнев посмел ему противоречить, задушил его! Передушит и нас всех, если о себе не позаботимся… передушит…
Варга вздохнул; его сильный голос становился каким-то плаксивым.
— А вы, старые бабы… это потерпите?! — вдруг, выходя из себя, вскричала Доброгнева.
— К прялке, старуха, — гневно проворчал гусляр, — к прялке!.. Вам нечего вмешиваться в наши дела…
Доброгнева, опустив голову, послушная, не смея проронить слова, подвинулась к углу, к прялке и начала вытягивать длинную нить. Варга, облокотившись на стол и глядя в глаза Любоню, грустно тряс своей старческой головой.
— Правда ли это, что ездили в Чехию за княгиней? — спросил Любонь. — Неужели Мешко продаст нас за одну девку?…
— За девку не продаст, — ответил Варга. — Но за то, чтобы нас угнетать… обратить в рабство, как сделал немец со своим народом… Отнимут у нас свободу и наших богов отнимут…
— Да, если мы это ему позволим, — заворчал Любонь.
Варга придвинулся к нему, посмотрел на сидящую поодаль
Доброгневу и стал ему что-то нашептывать. По лицу и глазам его видно было, что то, о чем он говорил, сильно его трогало. Глаза Варги то горели, то прятались под сдвинутыми бровями, он сжимал кулаки, дергал за плечо Любоня, то поднимал кверху руки, то бил ими об стол, ерзал на своей скамье, хохотал, и все лицо у него передергивалось; наконец он умолк. Любонь встал и, казалось, что будто кудесник влил в его жилы новую струю жизни.
Наступило время ужина; принесли миски с мясом, хлеб, всякую еду и пиво, на которые набросился проголодавшийся Варга. Любонь только пил и все время шептался со стариком.
Уже наступила ночь, как вдруг послышался конский топот и голоса у ворот, и вскоре в избу вошел покрытый плащом мужчина. Остановился на пороге и стал разглядывать присутствующих. Только убедившись в том, что в светлице, кроме Любоня и Варги, никого не было, открыв лицо, вошел.
Это был Войслав, конюший князя, бежавший в лес после неудачного покушения на Мешка.
Войслав, старинный знакомый и дальний родственник, пришел просить у Любоня приюта.
Хозяин, который почти ничего не знал о происшедшем и даже о судьбе Стогнева, принял его, как княжеского посланца и старого друга.
— С чем приходите? — спросил он. — Верно, вас князь прислал? Только бы не за сыном…
Войслав как-то странно замахал руками и, ничего не отвечая, присел молча на скамью; посмотрел на Варгу. Старый бродяга угадывал как будто его мысли.
— Что вы смотрите мне в глаза, как будто в первый раз видите Варгу? Говорите при мне смело, что сердце на язык положит.
Любонь с любопытством смотрел на побледневшего и осунувшегося родственника.
— Что-то ты не в духе? — спросил он.
— Разве ничего не знаешь? — охрипшим голосом ответил Вой-слав.
— А что мне знать, лежу дома…
— А сын твой где? — справился Войслав.
Старый Любонь недовольно поморщился, но решил никому правды не говорить: слишком большим срамом считал он для себя непослушание собственного дитяти и то, что его сына отняли у него христиане, поэтому он тихо ответил:
— Я отправил сына со сватами… Женю его…
— На самом деле? — спросил ошеломленный Войслав. — Что же, значит, заставил его?… Ведь я сам видел его в Праге с христианскими жрецами, как он исполнял в их кумирне какие-то обряды… а тем, кто к ним принадлежит, нельзя жениться…
— Да, пришлось заставить его, — ответил вспыльчиво Любонь, — выбить ему из головы эту немецкую веру… Эк испугался моих угроз… и исполнил мое приказание.
— Ничего он вам не говорил о нашем путешествии? — продолжал спрашивать Войслав.
— Я не очень этим интересовался, — солгал старик, по-видимому, не желая распространяться на эту тему. — Да и какие у меня могут быть разговоры с молокососом?
Он махнул рукой.
— Не будет вам большой радости от сына… — начал Войслав, — нет… Хорошо, что я спасся, а то благодаря ему мог бы поплатиться жизнью, как Стогнев. Слуги видели вашего сына, лежащим в кустах и подслушивающим мой со Стогневом разговор, а затем он нас и предал князю…
— О чем же вы говорили? — спросил удивленный Любонь.
Войслав вскочил со скамьи, сильно взволнованный.
— Что мне скрывать? Мешко хочет продать нас немцам. Поехал в Прагу, чтобы проторговать нашу шкуру. Это ясно. За это даст ему Болько младшую девку с богатым приданым… свою дружбу и царскую милость… Мы все это со Стогневом знали… Так что же ждать было, что ли, пока Мешко полезет всем на голову?!