Я перешел на балкон, отсюда видно обе раскоряченные фигурки. Чувствую себя уродом и не могу понять, ну почему, почему не рвусь в эту гребаную Грецию смотреть на греческие развалины, почему отказался ехать в Индию смотреть на гребаные индийские развалины и почему не взял горящую путевку для поездки в Египет, где целых две недели по льготной цене можно смотреть на гребаные египетские развалины?
И вообще, почему меня не бьет истерический восторг при виде ночного горшка Рамзеса Второго? Только лишь потому, что сейчас унитазы намного удобнее?.. Но, во-первых, горшок самого Рамзеса, во-вторых, этому горшку пять тысяч лет!
Ну и хрен с ним, ответил я мысленно, что мне с этих пяти тысяч. Унитаз в моем туалете куда эстетичнее. И удобнее. И вода подается прямо в этот современный горшок, который даже по форме изящнее, красивше. Словом, не понимаю этого щенячьего восторга… Почему? Что со мной не так?
Глава 15
Стараясь справиться с депрессией, вот уж не думал, что я интеллигент до такой степени, самому противно, будто перешел на вкусную и здоровую пищу, подсчитал финансы и купил в кредит хонду, новенькую, сверкающую. Еще лет десять тому такая была бы верхом роскоши, но сейчас, увы, эконом-класса. Да и то в кредит.
Насобачился ездить довольно быстро, все мы еще в школе учимся водить машины, а коммуникатор показывает все улицы и переулки, предупреждает о поворотах, знаках и пробках.
Портрет Габриэллы, как ни странно, действует подобно иконе на православных. У православных мир – это одно, они – другое. Мир в том значении, старом, уже забытом, от которого осталось разве что «мирской», «мирские», а «Война и мир» переводится нашими придурками как «War & Peace», а не «War & World», как было бы правильно.
Еще пару раз Люша, Барабин, Константин и даже Тюпавин пытались меня затащить ехать дружной компашкой на Кипр, я устоял, за что зауважал сам себя и поблагодарил наблюдающую за мной со стены Габриэллу.
В последних числах августа они наконец отбыли на дальние юга, а я, ухлопав пару недель всего лишь на работу, додумался ездить к универу, занес в наладонник расписание всех лекций на астрономическом, и наконец однажды сердце затрепетало в ожидании чуда.
Я еще не понял, чего это оно всполошилось, будто собака, рядом с которой запустили фейерверк, но голова сама повернулась так резко, что хрустнули позвонки.
Пару мгновений я всматривался в веселую стайку девушек, сбегающих по ступенькам.
– Господи, – пробормотали мои губы сами по себе, – дурак, почему я раньше не сообразил, не пришел…
Габриэлла вздрогнула, когда я притормозил у бордюра машину и распахнул дверцу.
– Ага, попалась!
– Кто… А, это вы, Вячеслав?
– Садитесь, – сказал я, – не уверен, что здесь можно парковаться.
Она заколебалась, бросила беспомощный взгляд на приближающийся троллейбус.
– Мне вообще-то близко…
– Меня сейчас оштрафуют, – сказал я. – А я бедный, как вагант.
Она вздохнула и опустилась рядом на сиденье. Я торопливо вырулил и ввинтился в поток. Габриэлла сидит прямая, как на экзамене в пансионе благородных девиц, чуть-чуть косит на меня настороженным взглядом.
– Куда ехать? – спросил я.
Поколебавшись, она назвала адрес, не так уж и рядом, я указал точку на коммуникаторе, там сразу пролегла по карте извилистая линия. Габриэлла с интересом наблюдала, как пунктир сокращается, а женский голос своевременно предупреждает о поворотах и возможных пробках.
– Здорово, – сказала она. – Это через спутник?
– Да. Правда удобно?
– Очень, – согласилась она. – Скоро и рулить вместо вас будет?
– Да, – ответил я. – Чтобы руки водителю высвободить! Ха-ха!.. Извините, просто на эту тему масса шуточек. Вон тот дом-башня ваш?
– Нет, мой следующий. Поменьше, не такой помпезный.
Я подрулил к подъезду, Габриэлла посматривала вопросительно, но я наступил себе на горло и заставил вежливо и сердечно попрощаться. Адреналин распирает, как динамит шахида, вот-вот взорвусь от ликования. Габриэлла вышла, не дожидаясь, пока выскочу и, обежав машину, открою перед нею дверцу.
Я понимал, что не успею, потому и не пытался, так получилось значительнее и достойнее. Да и как бы намек, что мы – друзья, а не самец с самочкой, перед которой обязательны ритуальные танцы с распусканием перьев.
В следующий раз я выловил ее только через неделю. То ли не ходила на лекции, то ли есть другой выход, я уже проклинал себя, что упустил в тот раз, а вдруг вообще перевелась в какой-нибудь зачуханный Лондон по какому-нибудь дурацкому обмену, как будто где-то в Галактике может отыскаться ей достойная замена, и когда наконец увидел, сердце подпрыгнуло в ликовании и тут же рухнуло в пропасть: вдруг решило, что я дурак и у меня глюки.
Габриэлла все так же сбежала по ступенькам, легкая и грациозная, одухотворенная, как святая в ранней юности, когда еще не знает, что станет иконой, я так же подкрался сбоку на машине и распахнул дверцу:
– Привет! Карета подана.
Она вздрогнула лишь чуть-чуть, но подошла к машине, с легкостью проскользнула, словно компьютерный персонаж, на соседнее сиденье и улыбнулась:
– Здравствуйте, Вячеслав.
– Рад вас видеть, Габриэлла! Даже не могу выговорить, насколько рад.
Она посмотрела на меня с недоверием во взгляде.
– Глядя на вас, можно поверить, что в самом деле рады.
– Я в самом деле, – заверил я. – Еще в каком самом! Ехать к вашему дому или…
– Что? – спросила она чуточку настороженно.
– …или по дороге заскочим в кафешку на ваш выбор? – закончил я, словно у меня не было других мыслей. Самое странное, что в самом деле не было. От ее присутствия такой кайф, что даже не пытаюсь вообразить ее голой и с задранными мне на плечи ногами. – Я видел, там есть два, а еще открывается третье…
– Уже работает, – ответила она.
– Как там?
– Не заходила. Но хожу мимо, слышно музыку, народ входит и выходит…
Я перевел дыхание, чтобы голос не выдал, спросил как можно нейтрально-дружелюбнее:
– Зайдем проверим? Заодно и перекусим. А то я, честно говоря, в обед успел только чашку чая с булочкой.
– Бедненький, – пожалела она. – Бутербродное питание, говорят, чревато боком.
– У меня здоровый желудок, – похвастался я.
– Наверное, вы оптимист?
– Сейчас да, – ответил я. – Но кем бы я стал, если бы вы отказались…
Она удивилась:
– Я вроде бы еще не согласилась…
– Ну вот, – сказал я убито, – уже чувствую язву желудка, коронарные спазмы и артрит…
– Бедненький, – повторила она участливо. – Как вы это делаете?
– Что?
– Вы в самом деле побледнели…
– Я же в артистическом мире трусь, – ответил я с горечью. – От них каких только блох не подхватишь.
Она улыбнулась, после паузы сказала тихо:
– Ладно, сворачивайте. Там удобная парковка прямо перед кафе.
– Какие они молодцы, – вырвалось у меня. – А то перед старыми не предусмотрены.
По ее приподнятым бровям я видел, что кровь снова вернулась на мои щеки. Я перевел дыхание, даже не знаю, что, если бы отказалась: умолял бы или молча направил машину к ее дому?
Припарковать удалось почти перед входом, всего три машины на стоянке, но в кафе половина столиков заняты, ритмичная музыка, скудно одетая девчонка танцует у шеста, несколько пар двигаются на пятачке.
Я заказал ужин на двоих, Габриэлла протестовала слабо и, когда принесли холодную закуску, принялась за ассорти из рыбы без всякого жеманства. Потом ели горячее, понравился десерт, я даже не намекал на вино, я за рулем, а Габриэлла явно не той породы, чтобы в одиночку.
– Вячеслав, вы занимаетесь компьютерной графикой?
– Все мы барахтаемся в грязюке, – пробормотал я, – но иные из нас глядят и на звезды. Вы постоянно, я иногда, но всегда счастлив, когда смотрю…
Она сказала с укором:
– Какая же грязь? Все только и говорят о компьютерной графике!
– Я работаю, – пояснил я, – не в лучшей области, где ее применяют. Компьютеры созданы, чтобы на них работали, а я только развлекаю… Хотя бы умных веселил, а то… Сами знаете, какие у массы запросы! Вот и выдаю.
Она покачала головой:
– Наш преподаватель говорит, что если человек может мыслить и созерцать солнце, луну и звезды, он не одинок и не беспомощен. А вы, как мне кажется, из тех редких людей, которые смотрят на звездное небо, даже если вокруг вспыхивают фейерверки!
Я развел руками:
– Габриэлла, вы меня поймали. Я именно из тех придурков.
Она мягко улыбнулась:
– Вячеслав, не лопните от гордости. Вы не одиноки.
Она ложечкой аккуратно снимала толстую стружку с последнего шарика мороженого. Я засмотрелся, как она отправляет это в рот, ничего общего с распространенным демонстративным облизыванием женщинами ложек, показывая, как умело сосут пенисы. Габриэлла просто красиво и грациозно ест мороженое, с удовольствием и наслаждением. И смотреть почему-то приятнее, чем на сосущих ложки или что там у них в руках.
И на этот раз я отвез ее тут же домой, даже не намекнул на какие-то варианты. Да какие варианты, я счастлив каждый день ждать ее у входа, счастлив видеть, как легко сбегает по ступенькам, теперь уже заранее выскакиваю и открываю перед нею дверцу машины.
Габриэлла тоже принимает это без протеста, я приручаю ее медленно и терпеливо, словно перенеслись в какой-то допотопный век, когда вот так считалось нормой. Габриэлла садится рядом, легкий аромат духов едва-едва касается моих ноздрей, и я, словно лизнувший валерьянки кот, не могу удержать ликование.
Затем кафе, в последний раз у нее нашлось чуть больше времени, и мы заехали в книжный магазин. Там настолько долго бродили вдоль бесконечных полок из отдела в отдел, что, когда я увидел секцию, переоборудованную под крохотное кафе, Габриэлла тут же согласилась еще по чашечке кофе.
Я наслаждался каждым мгновением, и, как почудилось в какой-то момент, Габриэлла тоже чувствует необычность и некий романтичный флер.
– Вы совсем не курите, – заметила она, аккуратно отделяя ломтики пирожного, – здоровье бережете?
Я отмахнулся:
– Зачем мне здоровье? Раз живем… Просто начинаешь курить, чтобы доказать, что ты мужчина. Потом пытаешься бросить, чтобы доказать, что ты мужчина. А из меня плохой боец… Я никогда никому ничего не доказывал. Потому курить даже не начинал.
Она улыбнулась:
– Да? А почему тогда купили атлас звездного неба? У вас же есть, как вы сказали?
– То новое издание, – пояснил я, – улучшенное и поправленное. Вернее, дополненное.
– Которые не бойцы, – заявила она настолько уверенно, что я заподозрил подвох, – покупают классику, а из современных – тех авторов, которые на слуху. Но надежнее покупать классику!
Я примирительно улыбнулся, что можно понять и как согласие, и как то, что прикол понял и оценил. Давно померших писателей я перестал читать практически в детстве, вдруг сообразив, что они жили в те времена, когда мир был другим, потому глупо искать вечных истин в их трудах.
– Потому вы купили сборник легенд? – спросил я. – Как самую что ни есть классику?
– Верно, – согласилась она. – Легенда заслуживает больше уважения, чем история. Легенду творит целое племя, а книгу пишет одинокий шизак.
Брови ее сдвинулись, она торопливо взглянула на часы.
– Ого! Мы засиделись. Мне пора…
Я вскочил, бросил деньги на стол.
– Успеваем.
Она улыбнулась:
– Не сомневаюсь. Машину водите лихо.
Лариска дала два сольных концерта, оба собрали полные залы. Продюсер в восторге, хотел развивать успех и начал договариваться о турне, но Лариска заупрямилась: есть новые фишки, их надо опробовать и освоить, нет-нет, турне откладывается.
В наш медиацентр набрали еще ребят, мне повысили оклад, я теперь начальник отдела компьютерной графики, но работы не уменьшилось. Лариска нарасхват, вся в делах и заботах, только сегодня уже к полуночи высвободилась, удивилась, видя в вознесенной почти к потолку будочке яркий свет.
– Ты идешь, – крикнула она снизу, – или останешься ночевать?
– Уже закончил, – ответил я. – Но ребятам придется попотеть до утра, пока все не выправят.
– Правильно, – одобрила она. – Хотят работать, спустя в рукава, пусть прут в бюджетники.
Я сбежал по лесенке. Лариска, несмотря на шестнадцатичасовой рабочий день, выглядит так, словно готова работать без перерыва еще столько же, двужильная.
Она подхватила меня под руку, я сказал с невольным восхищением:
– Ну ты и пашешь…
– Я должна подняться на вершину, – отрубила она твердо. – Жилы порву, но вскарабкаюсь. Даже если свои красивые ногти обломаю.
– Вверх и вверх, – сказал я. – На самую вершину Фудзиямы? Выше только звезды?
Мы приближались к выходу, Лариска еще больше выпрямилась, словно там выход на сцену, гордо запрокинула голову, а великолепные сиськи подала вперед.
– Я сама стану звездой! А на вершину горы взбираются не для того, чтобы увидеть небо.
– А для чего?
– Чтобы увидеть равнину!
– Ты взберешься, – сказал я, – ты настойчивая.
Она фыркнула еще презрительнее.
– А ты знаешь, сколько таких, как я? И все готовы на все, чтобы вскарабкаться…
– Стоит ли? – спросил я. – Я слышал, что любая поп-звезда сидит на сахарном троне под проливным дождем. А это знаешь ли… недолго.
Она ответила гордо:
– Лучше год орлом, чем триста – вороной… как там дальше, не помню.
– Двойка по литературе? – поинтересовался я. – Пушкина знать надо.
– А как там?
Я подумал, признался:
– Тоже не помню. Но в детстве нравилось. Ты еще в детстве, значит?
– Да, – ответила она гордо, – я еще молода.
Вертящиеся двери выпустили нас в ночь, Лариска огляделась:
– А где твоя машина?
– У второго входа, – ответил я. – Тут мест не было.
– Сейчас здесь пусто, – сказала она с мрачным удовлетворением, – это хорошо. Пусть раньше уходят, пусть спят, телевизор смотрят, книги читают…
– А чем книги плохо? – спросил я.
– Книги? – переспросила она. – Книги – хорошо. Мешают думать в те часы, когда телевизор выключен.
Я вел ее напрямик через аллею к стоянке, луна плывет вместе с нами в вершинах деревьев, вдруг пальцы Лариски на моем локте напряглись, она вскрикнула:
– Ой… что-то попало!.. Гусеница с дерева, наверное… Минутку!
Она расстегнула платье и, обнажив грудь, что-то вытряхнула, подняла голову, рассматривая нависающие над дорожкой ветки деревьев. За кустами болезненно ярко вспыхнули вспышки фотокамер. Лариска охнула, оглянулась испуганно и, движением, исполненным божественного испуга, спрятала грудь.
– Папарацци! – сказала она с негодованием, голос ее прозвучал неестественно громко, словно предназначался кому-то еще. – Пойдем отсюда быстрее!
Я ускорил шаг, Лариска почти бежала, оглядывалась в испуге. Я подумал ревниво, что это не такой уж и позор – попасть на снимок в моей компании, да и перепугалась слишком уж, словно тургеневская девушка, которой ветер приподнял подол платья.
Когда я открывал дверцу машины, за спиной полыхнуло еще дважды. Лариска юркнула на сиденье, я обошел машину и сел за руль.
– Что они здесь ловят? – спросил я, когда выруливал на дорогу. – Или еще кто-то ломится, как лось, через кусты?
– Не знаю, – ответила она счастливым шепотом. – Кусты здесь плотные, как-то сам Жорик завел туда практикантку…
– И что?
– Все папарацци жалели, что не оказались там.
Я посмотрел на нее с подозрением.
– Ты… предполагала?
Она победоносно усмехнулась:
– Нет, но у меня глаз наметан. Я всегда замечаю, кто где приготовил фотоаппарат. И успеваю повернуться нужной стороной. Там в кустах блеснуло, будто луна по металлу… Ждали, конечно, не нас. Думаю, вообще просто кто-то засел наудачу. Я хорошо сыграла?
Машина вклинилась в поток, даже в это время не разогнаться, я пробормотал:
– Так ты… все разыграла?
Она тихонько засмеялась, прижалась к моему локтю горячей полной грудью.
– Конечно. Ничего мне с дерева не упало. Просто аллея пустая и темная, даже самая застенчивая девушка может вот так вытряхнуть упавший в вырез платья листок или гусеницу, не так ли?.. Это же самое то для фотографов и зрителей, когда застанут врасплох!
Я сказал в неловкости, чувствуя себя идиотом:
– Ты прекрасно сыграла.
– Спасибо, милый. Я стараюсь. Не хочу всю жизнь оставаться в третьеразрядных певичках. Конечно, на обложки журналов это фото не попадет, даже на первых страницах не появится, но в Инете будет через десять минут, вот увидишь!
– В каких разделах?
– В новостной ленте о светских тусовках. Может быть, даже на ленте Рамблера. Посмотри завтра с утра! Пока не ушло из новостей. Я скопирую в отдельный файл, это ж такая удача! Пусть все увидят, что у меня красивее грудь, чем у Маши Березиной, Клавы Кошак и даже хваленой Ксюхи!..
Я кивнул, соглашаясь:
– Это да, красивее.
Она заулыбалась, потом спросила с подозрением:
– А ты где их сиськи видел?
– Дык их фотки везде крупным планом.
Она тихонько засмеялась, снова прижалась грудью, вызывая в теле сладкое томление.
– Теперь увидят и мою, да так удачно… У меня ж красивые сиськи?
– Классные, – заверил я искренне. Природа постаралась: я видел родителей Лариски: серые мыши, но странное сочетание их генов, плюс бабушкиных и прабабушкиных, и получилось вот такое ослепительное чудо с соблазнительнейшей фигурой, какие выходят только из-под пера творцов комиксов. – Честно говорю, таких еще не видел.
Она довольно улыбнулась:
– Надеюсь, ты их много видел!
– И много щупал, – добавил я. – Но только от твоих это волшебное ощущение в пальцах и во всем теле… Одно слово – классные сиськи. Сколько смотрю на тебя, вижу только сиськи… Я для тебя даже имя придумал…
– Какое?
– Сиськонос.
– Фу, некрасивое.
– Тогда сиськоносица, сиськокоска, сискица…
Она замахнулась: