А таблетки из рюкзака можно достать и наощупь. Прямо сейчас, чего ждать.
Вернулся, сел на кровать, потянулся за рюкзаком. И вдруг осознал масштабы собственного свинства. Вспомнил жизнерадостного бородача, который выдал ему ключ, представил, какие тому предстоят неприятности. Труп в номере – это же целое дело. Крайне противное для всех, кроме самого трупа. Не всем так везет – вовремя стать мертвецом. Остаешься в живых, как последний дурак, и тут начинается самый ужас, все эти бесконечные дознания, даже когда с самого начала ясно, что никто не виноват, все равно, порядок есть порядок, если трупа недостаточно, чтобы свести вас с ума, на помощь всегда готовы прийти следственные органы, работники похоронного бюро, родственники и друзья покойного, господи боже мой, ты же сам только что через все это прошел и теперь собираешься подложить такую свинью другим, опомнись. Совесть надо иметь.
Подумал: ладно, совсем не обязательно умирать в гостинице. Удобно – да, не поспоришь, но это не единственный вариант.
Все-таки пришлось включить свет. Не верхний, который был бы сейчас невыносим, а настольную лампу, стоявшую на одной из прикроватных тумбочек. Развернул карту города, сразу увидел несколько зеленых пятен – это, надо понимать, парки. Значит, их тут много. Очень хорошо. В любом городском парке можно отыскать великое множество укромных уголков, где тебя никто не увидит, этим пользуются влюбленные, наркоманы, поэты, обиженные на весь мир подростки, маньяки, нуждающиеся в свежем воздухе интроверты, а значит, найдется место и мне.
В конце концов, это даже забавно – блуждать по совершенно незнакомому городу в поисках укромного места, где можно тихо, неназойливо, никого не побеспокоив, умереть. Хорошее познавательное культурное приключение напоследок.
Пока рылся в рюкзаке, разыскивая там чистую футболку, в дверь постучали. Сперва деликатно, потом настойчиво. И снова, еще более настойчиво. Потом женский голос за дверью произнес: «Полиция города Вильнюса». Почему-то по-русски. Похолодел, как будто и правда был преступником, тщетно пытавшимся уйти от погони. Как же все-таки нелепо устроен человек.
Несколько секунд всерьез обдумывал, не выпрыгнуть ли в окно, но отказался от этой идеи: слишком низко. Разбиться насмерть, вывалившись со второго этажа, довольно затруднительно, зато пара-тройка переломов практически гарантирована, отличное развлечение, именно то, что позарез необходимо вот прямо сейчас.
А может быть, просто не открывать? Сидеть тихо, как будто в номере никого нет – не станут же они ломать дверь? Или станут? Ай, черт, лампа же горит! И в щель под дверью наверняка пробивается свет. Включил иллюминацию, на свою голову.
Ну и портье, конечно, сказал им, что постоялец никуда не выходил. И ключ не сдавал. Все сходится.
В конце концов, пошел открывать. Думал, поворачивая ключ в замке: «У них же вроде католическая страна, значит самоубийства должны быть запрещены, вот они и приперлись по мою душу». Но уже на втором повороте ключа изумился собственной глупости. Полиция, читающая мысли граждан ради профилактики самоубийств, – это все-таки слишком. Даже для католической страны.
Открыл дверь, увидел худенькую растрепанную женщину в мешковато сидящей форме и крупного седого мужчину за ее спиной. Подумал: «Скорее всего, какой-нибудь из номеров ограбили. И теперь эти красавцы будут ставить на уши всех жильцов в надежде заполучить хоть плохонького свидетеля. А что по-русски сразу представились – ну так на то и список постояльцев, чтобы знать, кто откуда приехал и как с ним говорить.
– Добрый вечер, – вежливо сказал седой. – Полиция города Вильнюса.
Достал из внутреннего кармана какую-то карточку, видимо, подтверждающий его полномочия официальный документ. Показал. Не то чтобы это хоть что-то прояснило, почем мне знать, как у них выглядят документы и какие права есть у полиции, мало кто, собираясь в чужую страну, дотошно изучает тамошнее законодательство. Особенно когда едешь туда не грабить беззащитных прохожих, а просто умереть. И только потому что у тебя случайно оказался купленный заранее билет. Даже два.
То есть именно потому, что два.
* * *– Смотрите, что у меня есть, – сказал седой полицейский.
И протянул руку, сложенную в кулак. Медленно разжал пальцы, словно собирался предложить специально припасенную для знакомства конфету. Но вместо конфеты на ладони была… было… Какая-то неведомая херня, если называть вещи своими именами, творилась на ладони полицейского. Что-то вроде голограммы или 3D макета. Или… Господи, ну а как еще это описать? Когда к самому твоему носу подносят крошечное кафе – столы, стулья, барная стойка, все на месте, и тусклый желтый ламповый свет, и возле миниатюрной копии кофе-машины застыла фигурка… Ой-е! Какое, в жопу, «застыла». Она шевелится! Возится, суетится, делает что-то, сейчас, чего доброго, повернется и спросит писклявым гномьим голоском: «Вам чего?»
– Узнали? – спросил седой. И, не дожидаясь ответа, сжал кулак.
– Узнал – что?
– Паршивую забегаловку, в которую вы зашли сегодня, сразу после приезда. К счастью, на самом деле ее не существует.
– Что?!
– Не существует, – любезно повторил полицейский. – Вы сами создали это неприятное место – силой своего воображения, помноженного на отчаяние и абсолютную уверенность, будто ничего хорошего с вами произойти не может. Пока вы сидели дома, особого вреда от этой концепции не было ни для кого, кроме вас самого, а ваше благополучие – ваше частное дело. Но у нас, к сожалению, все устроено иначе, особенно когда дело касается путешественников. Наш город с большим интересом относится к гостям и с огромным удовольствием овеществляет их ожидания. Не все подряд, конечно, а только исполненные большой эмоциональной силы. К сожалению, вашей силы хватило на создание иллюзии аж сорок второй степени достоверности. Знаете, что это означает?
Полицейский умолк, явно ожидая заинтересованного вопроса: «Что?» Не дождался, продолжил сам:
– Что любой другой объективно существующий человек смог бы не только войти в померещившееся вам кафе, но и выпить или съесть там что-нибудь. А это – хуже яда. Своего рода инъекция небытия. Даже думать не хочу, что могло бы начаться в городе, если бы мы сразу не заметили появление этой вредоносной иллюзии и не ликвидировали бы ее срочным порядком. Знали бы вы, чего это нам стоило! Себя самих проще было бы отменить, чем этот ваш ужас.
Смог наконец вымолвить:
– Что за бред.
И сел на кровать. Сил больше не было выслушивать все это стоя. Впрочем, выслушивать сидя тоже не было сил. Но, похоже, придется.
Седой полицейский опустился перед ним на корточки и снова разжал кулак. Там, на его ладони, крошечная бариста вышла из-за стойки и приблизилась к столу, за которым сидел посетитель, замотанный в теплый не по сезону клетчатый шарф. Из-за его спины выглянуло низкорослое горбатое существо в синем халате. Положило руку на плечо старику, другой обняло за талию бариста, и все трое замерли, словно собирались сфотографироваться на память.
Вспомнил: а ведь точно, сидел в этом гнусном привокзальном кафе дед в клетчатом шарфе. И горбатая уборщица там тоже елозила. И синий халат был на ней.
Сказал себе: «Ясно, значит ни фига я не проснулся», – но легче почему-то не стало. Хотя, по идее, должно бы. Какая разница, что приснилось однажды летним днем в дешевой гостинице уснувшему там почти мертвецу. Еще и об этом беспокоиться – совсем надо быть дураком.
– Нормально, что вы ничего не понимаете, – сказала молчавшая до сих пор женщина. – И думаете сейчас, что просто спите и видите сон. Довольно тягостный, но не очень страшный, и на том спасибо. Любой на вашем месте примерно так же отнесся бы к нашему визиту. Однако неверие не освобождает от ответственности, равно как не освобождает от нее незнание законов.
– Каких еще законов?
– Да любых. Но сейчас речь о Большом Городском Приграничном Кодексе, согласно сто тридцать второй статье которого любой невольный создатель иллюзии, превышающей четырнадцатую степень достоверности, может быть немедленно депортирован, если созданная им иллюзия будет признана вредоносной двумя и более лицензированными экспертами. А над вашей иллюзией сегодня целых четыре эксперта чуть костьми не полегли. Удивительно живучая зараза оказалась.
Только теперь осознал, что сидит, заткнув уши. Но слышать негромкий женский голос это, к сожалению, совершенно не мешает. Ладно, сон есть сон. Ничего не поделаешь, надо как-то его перетерпеть.
– Любого другого мы бы за такие художества сразу депортировали, дождавшись, пока заснет, – сказала женщина. – Знаете, как это делается?
Вместо того чтобы притвориться, будто не слышит, зачем-то помотал головой, и она принялась объяснять:
Вместо того чтобы притвориться, будто не слышит, зачем-то помотал головой, и она принялась объяснять:
– Приговоренный к депортации ложится спать у нас, а просыпается в каком-нибудь другом городе, одном из трехсот восьмидесяти четырех, с которыми у нас на сегодняшний день подписан соответствующий договор. Причем просыпается в полной уверенности, что с самого начала собирался приехать именно туда. И доказательства налицо: гостиничный номер оплачен на соответствующее количество дней, обратный билет в кармане, в голове – свеженькое, насыщенное достоверными подробностями воспоминание о поездке. И никакого Вильнюса, ни единого эпизода, с этим у нас очень строго, нельзя сводить людей с ума.
Подумал: «А меня зачем-то сводите. Где логика? И где справедливость?»
– Рано или поздно депортированный благополучно вернется домой, – говорила женщина. – И будет там жить, сколько ему отведено судьбой. А сюда больше никогда не приедет. Нам для этого даже ничего делать не нужно, ему самому подобная идея в голову не придет. Захочет путешествовать, поедет куда-нибудь еще, мир велик. К счастью, подавляющему большинству городов скверные ожидания приезжих до одного места, а некоторым они даже на пользу. Города, как и люди, могут быть движимы чувством противоречия: послушают, чего мы от них ожидаем, и сделают наоборот… Впрочем, все это вам знать не обязательно. Да вы и сами слушать не хотите. Вас можно понять: вы приехали сюда, чтобы умереть, остальное вам сейчас неинтересно. В том числе и мы с нашими дурацкими законами.
Кивнул:
– Вот именно. Сами же понимаете. А все равно зачем-то городите чушь.
Во сне легко быть честным с полицией. Потому что даже если твоя честность повлечет неприятные последствия, надолго их все равно не хватит. Рано или поздно все равно проснешься, и привет.
– И то правда, – неожиданно согласился седой полицейский. – Что толку зря болтать? Пошли прогуляемся.
– Это куда еще?
– К реке, – ответил тот. – Утопим там то, что осталось от вашего наваждения. И вас заодно, если захотите. Умирать в нашем городе, разумеется, не запрещено даже Приграничным Кодексом. Но в некоторых случаях нам приходится соблюдать правила техники безопасности. Если уж вы из своего желания выпить скверный привокзальный кофе такой ужас сотворили, могу вообразить, что вы нам всем устроите, когда будете умирать. Но в реке – нормально, по крайней мере, сегодня точно можно. Идемте. Заодно и поминки устроим. У нас с собой термос кофе и пирожки. Любите с капустой?
Ничего себе поворот.
Сказал:
– С капустой терпеть не могу. Но ладно, что с вами делать, лучше к реке, чем в кутузку, пошли.
* * *На улице оказалось как-то неожиданно холодно. Сразу пожалел, что не взял куртку. И невольно подумал: «Как же холодно будет тонуть». Потом, конечно, опомнился: это же сон. А холодно во сне из-за открытого наяву окна. Удивительно, что я не просыпаюсь. Раньше от холода всегда сразу подскакивал. Но ладно, нет так нет.
Подумал: «С другой стороны, умереть во сне – это было бы совсем отлично. Может быть, если мне приснится, что я утонул, наяву остановится сердце?»
– Вы не спите, – сказала женщина. – К моему большому сожалению. Со спящим нам было бы куда легче договориться, но так уж сложилось, что именно сегодня мы дежурим наяву. Впрочем, думайте, что хотите. На самом деле, для вас-то никакой разницы.
Хотел возразить, что разница все-таки есть, но поленился. Седой полицейский ненадолго куда-то отошел, вернулся с ярко-желтым пледом и набросил ему на плечи, как шаль. Сказал:
– Одолжил в кафе под честное слово, завтра надо будет вернуть. Вид у вас, конечно, довольно странный, но поскольку вы твердо уверены, что спите, все в порядке, во сне как только не приходится выглядеть. А мы переживем.
Хотел было отказаться, но в последний момент передумал. Под пледом было тепло. А без него очень холодно. Зачем мучиться, если можно оставить как есть.
Удивительно все же устроен человеческий организм. Очень легко его обмануть. Дай ему сперва замерзнуть, а потом согреться, и этот дурак решит, что вернулся к жизни, будто вот теперь-то она наконец начнется – правильная, хорошая, такая, как следует, как представлялось в детстве. И можно стать храбрым путешественником, охотником на тигров, или врачом, спасающим дикарей от тропической лихорадки, или, предположим, археологом, таким же везучим и храбрым, как сам Индиана Джонс. И поскольку дальнейшая судьба уже решена в самом что ни на есть благоприятном ключе, можно, пока мы все вместе идем куда-то – вроде к реке? Зачем? Ах да, топиться; по-моему, очень смешно – оглядеться по сторонам, чтобы понять, где я вообще нахожусь. Вернее, что мне приснилось. Или все-таки не приснилось? Могут же иногда и наяву случаться всякие странные вещи.
На самом деле, конечно, хотелось, чтобы все это было наяву. Странные, но дружелюбные полицейские, показывавшие фокусы, посулившие кофе и пирожки, дурацкое желтое одеяло, вот это неправдоподобно светлое, почти бирюзовое ночное небо, плывущие по нему бледно-голубые облака, истошно-оранжевые фонари, старые стены, купола далеких храмов и одуряющий, одним ударом нокаутирующий запах лип.
– Как же у вас тут…
Начал говорить и осекся. Потому что правда не знал, что собирался сказать. «Красиво?» Какая нелепость. Лучше уж и дальше молчать.
Женщина вдруг взяла его под руку – таким привычным дружеским жестом, словно они уже много лет время от времени ходили вместе прогуляться по вечерам. Сказала:
– Ваша правда, июньские ночи у нас удивительно хороши.
Кивнул:
– Вот и Люська говорила, что обязательно надо ехать в июне. Билеты купила заранее – специально, чтобы не передумать, чтобы поехать, раз уж решили, билеты-то вот они, никуда не денешься, и плевать, что настроения нет. А путешествие обычно такое дело – стоит только выйти из дома, потом уже все иначе, все в радость. Поэтому билеты она купила еще в апреле: решено, значит решено. И все равно не… Не поехала со мной. Не смогла.
Сперва сказал, а уже потом понял, что произнес Люськино имя вслух. Наверное, все-таки во сне, на явь эта прогулка в одеяле с полицейскими с каждым шагом похожа все меньше, но какая разница, все равно произнес, факт.
Сдуру решил, что ослеп. Не испугался и даже не удивился, во сне чего только не бывает. Но какое-то время спустя понял, что это не слепота, а слезы. Просто слишком много слез сразу, текут и текут, превращая весь мир в одну огромную кляксу, темную и сияющую одновременно. От этого, кстати, не становится лучше, зря советуют: «Поплачь, полегчает». Но и хуже не становится, льются, и ладно, пусть будут еще и слезы в дополнение к желтому одеялу, бирюзовому небу, оранжевым фонарям, растрепанной спутнице, притворившейся старой подружкой, и седому фокуснику в форме полицейского, который, ловко подхватив под второй локоть, шепчет на ухо:
– Осторожно, здесь ступеньки. Мы, конечно, вас держим, но и сами особо не разгоняйтесь, сюда ставьте ногу, вот так, хорошо. Ничего-ничего, немного осталось, река уже рядом, мы почти пришли.
Услышав его обещание, встрепенулся, подумав: «Там можно будет упасть в траву, лежать лицом вниз, накрывшись с головой одеялом, плакать, не отвлекаясь на ходьбу и разговоры, скорей бы уже, скорей».
И когда седой полицейский отпустил его локоть, пробормотав: «Ну вот», – действительно лег на землю и плакал так долго, что потерял счет времени, что, впрочем, проще простого, когда целый день спишь, просыпаешься, снова засыпаешь и плачешь – тоже во сне.
Но не проснулся, конечно. Совсем нет.
* * *«Хорошо, что он плачет, – думает Альгирдас. – Вряд ли ему от этого легче, но по крайней мере, теперь точно ничего не испортит. Пока человек плачет, мир в безопасности. Даже такой хрупкий как наш».
«Хорошо, что он плачет, – думает Таня. – Когда человек так плачет, он может ничего не рассказывать. Все равно будет услышан и понят… наверное будет. Очень на это надеюсь. Я бы услышала и поняла».
* * *Слезы закончились прежде ночи. Когда перевернулся на спину, открыл глаза и посмотрел на своих спутников – не перестали ли сниться, пока я тут рыдал? – было еще темно. Женщина в полицейской форме молча протянула ему уже зажженную сигарету. Ее коллега сидел чуть поодаль, пил что-то из термоса. Ах да, кофе. Он же сам говорил, у него есть кофе и пирожки.
– Вранье, что каждому дается ноша по силам, – сказала женщина. – Это большое счастье, когда по силам. Неслыханная удача. Чаще совсем не так.
Сказал:
– Я ведь правда просто поехал в командировку. Не выдумал повод, не соврал. Мог бы, конечно, отказаться. Но не отказался. Хотел немного отдохнуть от… от них, от себя, от дома. От всего. Откуда мне было знать, что…