Наступила тишина. Ткань палатки перестала светиться розовым, солнце ушло за какую-то вершину. Принесли лампы.
— Спасибо тебе, Маниах из дома Маниахов, — сказал он наконец. — Но это мне сейчас вряд ли удастся. У меня нет больше той тысячи всадников, что ты помнишь. У меня их теперь несколько побольше. Я бы и рад обойтись прежним отрядом, но — ты же знаешь, где я остаюсь и кто там хозяин. Абу Муслим сидит в нашем с ним Мерве очень тихо, но… Не надо создавать плохому человеку соблазна победить тебя без усилий. Тем более что дело не только во мне, это не только мои личные чакиры вокруг нас с тобой, это — получается так — люди Куфы, люди халифа в самом сердце Мерва. Хоть они и хорасанцы. Их у меня должно быть достаточно много, чтобы наш мир… чтобы он пока оставался таким, какой есть. Что и тебя касается, с твоим Самаркандом. Ну, а когда у тебя своя армия… не я придумал этот мир, не ты, друг мой Маниах, его придумал. Армии нужна время от времени забава и добыча. А ее полководцу — уважение. Если мы вернемся отсюда побитые, это будет для них (он повернул профиль в сторону прорези полотна)… ну, все же будет нормально и привычно. Поражения — бывают, и прощаются. Только не трусость. Что ты хочешь — чтобы я рассказал им. что приехал легендарный воин и рассказал мне вот такую историю? Они подумают, что я сошел с ума или стал трусом.
— Ну, хоть не выезжай в первые ряды! — почти повысил я голос. — Потому что даже твоя хорошо мне знакомая балхская броня тут, к сожалению…
Халид ибн Бармак долго и мрачно молчал, а потом вздохнул и сказал «спасибо».
И еще добавил:
— Знать бы, как это может произойти, в каком месте… Ведь в любом. Никто, никогда и нигде не пробовал еще… Что, Константин двинет армию сюда?
— Может, и нет. Ну, а что же ему еще делать? Стоять? Зачем еще он поднял гвардию вдобавок к местным ополченцам и вообще затеял эту прогулку на границу, куда ты подтянул свое войско?
Снова молчание.
— Ну, скоро сюда донесутся очень приятные запахи, — сказал он, наконец. — А за запахами придут и их источники, в хорошеньких женских руках. Отец говорил мне: если увидишь еще нашего любимого Ястреба — покорми его хорошо, мне перед ним как-то до сих пор неудобно. Мы навсегда у него в долгу, а денег ему не надо никаких, сам даст их кому угодно.
Мы посмеялись.
— Пока дело не стало серьезным, Халид, — сказал я. — Есть вопрос, который меня, надо сказать, беспокоит. Ты послал за мной трех разведчиков. С риском для их жизни, как видим — он и вправду был велик.
— Ну, я и понятия не имел тогда, что ты принесешь такие новости, Маниах из дома Маниахов. Но не сомневался, что новости будут. Если человек по имени Ястреб оказывается неожиданно в подобном глухом углу, да еще как раз когда мы затеяли сюда небольшую прогулку…
— Да, да, — сказал я, пользуясь положением старшего. — Случайностей, как мы все знаем, не бывает. Совпадений тоже. Так вот, мой простой вопрос звучит так: а откуда тебе вообще стало известно, что я здесь оказался?
Когда спрашиваешь о таких вещах, не следует ждать ответа, даже от очень дружественного тебе человека — если он, конечно, занят такими делами, как Халид ибн Бармак. Но Халид ответил без малейшей паузы, пожав плечами:
— Да случайно. Они все же бывают, эти случайности. Можно считать, мне повезло. Тут есть длинная история — нашего с тобой друга Хашима нет в Мерве, так с тех пор и исчез, как крыса, и его счастье, что исчез. Но тайными делами Абу Муслим от этого не перестал заниматься, да он и не смог бы. Так вот, мы перехватили хашимовского шпиона. И не такого, который следил за нашим походом — тут никаких секретов, поход как поход. Шпион пробирался домой, в Мерв, из города Константина. Или Истабулина, как у нас называют его в народе. И буквально забрел в наш лагерь — не разобрался, думал, что если мы — хорасанцы, значит, он среди своих, вот он, среди прочего, и сказал, что некий Ястреб в качестве наставника будущих молодых патрикиев оказался в городке по имени Юстиниана, совсем рядом отсюда. Довольно подробно описал ваши виллы у подножья стен, все прочее…
Под полог начали проникать давно забытые мной ароматы риса и шафрана, но есть на какой-то момент расхотелось.
Кто же знал, что я узнаю ответы на некоторые мои вопросы по ту сторону границы, в немыслимом месте при немыслимых обстоятельствах.
Шпион Абу Муслима в империи знал, что я здесь. Он знал, как проследить мой путь до Юстинианы. Он узнал про меня или в пути, или… Но как же это возможно? В любом случае ответ на главный вопрос уже есть. Да, у Абу Муслима есть тайный сыск в империи. И командует им тот самый Хашим. Вот и все.
— Он, надеюсь, жив, этот шпион? — с замиранием поинтересовался я.
— Ему обещали жизнь, иначе бы вряд ли он все так просто рассказал бы.
— И сдержали обещание? — легкомысленно уточнил я.
— Я обещал ему это сам, и меня слышали, — вздохнул Халид. — А потом, зачем его убивать? Он знает много интересного. Его обещанная жизнь теперь будет протекать в Куфе.
— О, Бог голубого неба, ты отправил его в Куфу, в теплые руки Бармака и его ведомства, — понял я. — Давно?
— Возможно, десять дней назад.
Десять дней… Догнать за неделю, два дня на расспросы, неделя обратно. Анна. Ее глаза. Сыр. Жеребенок.
— Что же он сказал насчет… насчет других шпионов Абу Муслима в империи? — я был, кажется, готов начать грызть ногти.
Халид помолчал, развел руками и произнес несколько фраз, по которым я в очередной раз вспомнил, чей передо мной сын:
— Придется звать к ужину того, кто вел с ним долгие приятные беседы… но зато не придется задавать тебе, Маниах, невежливый вопрос о том, что ты вообще делаешь в империи. Кстати, я и не стал бы его задавать — мне и правда это не так уж важно знать. Хотя — знание успокаивает. Ты, значит, интересуешься шпионами Абу Муслима по ту сторону границы. Это же очень хорошо. Я бы даже помог. Но не вижу, как.
— М-да, — сказал я, чуть улыбаясь. — По ту сторону границы есть люди, которые никак не хотели верить, что я приехал в империю просто отдохнуть и поесть удивительно вкусной рыбы. А по эту сторону никто не поверит, если я и вправду захочу стать наставником этих очень симпатичных юных гениев — и зря, потому что мне бы это занятие было приятно. Что ж… Расскажу тебе историю. Она может, кто знает, пригодиться, раз уж ты живешь по соседству с Абу Муслимом, и кто-то несведущий мог бы даже назвать тебя его лучшим и самым верным эмиром. История очень странная…
Начиналась эта история, как это ни удивительно, именно так, как я рассказал накануне Феоктистосу. То есть, по сути, со второго уже моего побега из собственного самаркандского дома — пусть с намерением заодно проверить, все ли хорошо у нас в торговом доме в столице великой империи! «Врать лучше всего правду», говорит мой братец, так безвылазно и сидящий в Самарканде. Просто Феоктистосу я соврал первую половину правды, а сейчас Халиду было бы интереснее услышать вторую половину.
— И вот тут начались странные вещи, — приступил я к финалу рассказа. — В торговом доме…
Тут Халид кивнул, как бы говоря: «знаю, что это за торговый дом и чем на самом деле занимается».
— …там все было относительно хорошо ровно до моего приезда. Я приехал — и начали происходить странные вещи. Включая такую: я послал людей расспрашивать про человека с сожженным лицом. Как у исчезнувшего Хашима. Прошел слух, что на представлении в Никомедии, недалеко от столицы, какой- то иноземец играет, представь, демона. Со страшным таким лицом, которого как бы и нет, одни ожоги. Почему бы не расспросить о нем, если человек выступает открыто, перед людьми в амфитеатре? Но мои посланцы, один и другой, оказались убиты. И тут выяснилось, что для действительно серьезной работы в городе у меня нет нужных людей.
Халид высоко поднял брови.
Я раздраженно дернул левым плечом:
— Халид, друг мой, могу только напомнить, что когда я приехал два с лишним года назад в Мерв… и твой великолепный отец подобрал меня буквально с коврика у городских ворот, подобрал в очень жалком состоянии, с раной в спине… то мне пришлось восстанавливать в вашем Мерве все с нуля. Чего я тогда не умел еще делать, кстати. Иногда бывает и так. Стыдиться таких вещей будем позже, когда исправим их. Так вот, наш торговый дом в городе Константина — это, по большей части, просто торговый дом. Очень большой. Умеющий охранять свои товары и своих людей — как многие другие торговые дома. Но времена меняются, и если тут работают шпионы Абу Муслима — да что там, Хашима, будем уж честными — надо браться за дело всерьез.
— Так-так, ведь где-то этот Хашим должен быть, — заметил Халид. — А работать демоном перед амфитеатром зрителей — в самый раз для него. Не надо ничего изображать.
— Но дальше мне надо было что-то делать полтора месяца, — продолжал я. — А если попросту, то скрываться. Пока кое-кто приедет с подмогой из Самарканда. И что бы ты сделал в такой ситуации?
— Но дальше мне надо было что-то делать полтора месяца, — продолжал я. — А если попросту, то скрываться. Пока кое-кто приедет с подмогой из Самарканда. И что бы ты сделал в такой ситуации?
— Мне далеко до тебя, дорогой Ястреб, — сказал Халид. — Таких ситуаций пока у меня в жизни не было. Ну, хорошо — я уехал бы куда-нибудь. И сделал бы так, чтобы о моем логове не знали даже мои люди.
— Отлично. Не бойся оказываться в таких же ситуациях — у тебя правильные мысли. Я попросил подготовить коня на все случаи жизни — вон он, у тебя в лагере. Деньги. Переводчицу понадежнее. Не стал говорить, куда собираюсь, да и сам решал на ходу — Фессалоники, Трапезунд, что угодно… Вышел бы из дома и поехал. Но тут мне встретилась замечательная…
Я перевел дыхание.
— …личность, и сказала: мы едем сегодня на край света, и как я была бы рада, если бы вы были с нами… И чего же вам лучше? Целая компания, я в толпе. Они уже собрались и никому не успеют рассказать про меня. Никто не знает, куда ты едешь — да я же и сам не знал, куда вся эта компания держит путь! А если бы знал — что это за Юстиниана такая? Где она вообще? Но ты сейчас рассказываешь мне, что уже через несколько дней после этого шпибн Абу Муслима загадочным образом узнает, что некто Ястреб оказался в городке, о котором никто в столице и не слышал — вот это здорово, дорогой мой Халид! Давай же мне твоего мастера задавать вопросы!
Он обнял себя за плечи руками в широких шелковых рукавах, прижав подбородок к груди. Ему было интересно, это вне всякого сомнения.
— Если я буду жив, и в Мерве, то хотел бы узнать о результате всей этой истории, — сказал он наконец. — Ну, и отец тоже заинтересовался бы.
Халид поставил чашу с вином на ковер. Нет, он не хлопал в ладоши. Он просунул одну руку в складки палатки и, как я понимаю, щелкнул пальцами. Этого хватило.
Рис с шафраном был нежен и мягок — почти так же хорош, как плов Самарканда. Мясо было удивительно — в чем они его вымачивают, в вине или масле, или в том и другом одновременно? Вино появилось уже другое, черное и очень суровое, напоминавшее о перезрелой ежевике. Хлеб, сделанный по иранскому обычаю чуть сладковатым, казался необычным, но почти уместным. И главное — это все-таки был хлеб, настоящий хлеб, какого я не пробовал с самого Самарканда. Хозяин был мил и весел, развлекая меня историями о проснувшемся Иране, лучшие юноши которого шли теперь писцами и другими администраторами в оживающую империю наследников Пророка. А еще Халид поделился открытием: в такую жару, как сейчас, очень приятно, когда по твоему лбу проводят прохладной девичьей рукой. А отчего она не ледяная, а прохладная — девушка держала ее в ручье или просто полила на руки из кувшина — это знает только она. И вообще, война иногда бывает почти так же приятна и увлекательна, как охота, особенно если не надо воевать.
Все было хорошо на этих шелковых подушках, кроме одного. Приглашенный Халидом милый, вежливый и застенчивый мастер задавать вопросы — иранец, естественно — как выяснилось, не слишком интересовался у шпиона Абу Муслима подробностями его жизни в великом Городе. Все, что я знал к концу ужина — что в Городе есть еще несколько его коллег, больше трех, но меньше десяти, что бы это ни значило. И что там есть кто-то еще, другие шпионы, с которыми эти новички в сложных отношениях.
— Твой отец, Халид? — осторожно поинтересовался я.
Но мой прекрасный хозяин мрачно покачал головой:
— Он только начал создавать свою службу, ведь новому халифату всего два года. И чтобы его люди оказались в каких-либо отношениях с этими, от Абу Муслима… Не в его стиле. Они просто работали бы сами по себе, не нарываясь на ненужные скандалы. Хотя — что я, собственно, знаю…
А кончился прекрасный вечер не очень хорошо.
— Я хотел было тронуться в обратный путь прямо сейчас, ночью, — сказал я. — Ну, попросил бы пару провожатых до расщелины. Но, чтобы не ломать Чиру ноги, все же не отказался бы от тихой палатки до утра.
— И от двух провожатых, которые тем временем будут охранять твой сон, дорогой Ястреб, — сказал мой хозяин, высившийся в ночи черной тенью. — И не только до этого утра, а на три-четыре ночи. Даже не возражай, мой друг. Здесь так хорошо дышится.
Я смотрел на огни сотен костров вокруг нас — огненную сетку на холмах — и питался понять: правильно ли я все расслышал?
— Три ночи, добрый друг моего отца и мой тоже, — снова зазвучал голос у моего плеча. — Не считая этой. Мне страшно от мысли обидеть тебя, но ты ведь сам командовал армией, и не такой уж маленькой. Ты знаешь, что такое отвечать за жизни людей. Если ты сейчас вернешься туда — погибнет больше моих людей, чем могло бы. Через четыре ночи все будет по- другому. Ты пройдешь по следам моей армии, затеряешься там в хаосе… А пока отдохни.
— Ты не понимаешь, Халид, — попытался я отвечать ровным и неторопливым голосом. — Там, в лагере, меня кое-кто ждет. И если я не появлюсь послезавтра, то… Этот человек уже не будет меня ждать.
— Я тебя понимаю, — сказал он, после паузы. «Девочка какая-нибудь, наверное», зазвучал у меня в ушах уверенный голос его отца из другой страны, из другого времени. — Заложники, не правда ли? Жизни моих солдат — против жизни этих твоих… кто бы они ни были. Интересно. Ну, что ж. Мы встретимся утром. Или днем.
Раздался щелчок пальцев. Из темноты возник силуэт, закрывший несколько огней костров на горизонте. Он слабо звенел железом. Моя охрана. Если это можно именно так называть.
Никто не делает тебе больших гадостей, чем человек, который уверен, что ты поймешь его и простишь, думал я, спотыкаясь на травянистом склоне.
У моей постели стоял большой серебряный кувшин воды, лежало чистое полотно. Солдат, посланный меня сторожить, предложил полить мне на руки и голову, и даже собрался помочь мне раздеться. Прохладные ли у него руки? — подумалось мне. И пойдет ли он в бой, размахивая топором, через три дня?
Я спал совсем немного — так, как приказал себе. Потом рывком сел, обхватив колени. Приник глазом к почти невидимой дырке в полотне. Холмы все так же светились кострами.
Затем я мысленно перечислил свои задачи. Выползти из палатки так, чтобы никто не услышал — а стоящие там люди наверняка понимают, что через полог я в таком случае не выйду. Где-то сбоку, значит. Найти, то есть украсть, любого коня — не очень сложно, опыт есть (тут я улыбнулся неким воспоминаниям), а с Чиром придется попрощаться.
Понять в темноте, где здесь дорога на север, к границе: и это не так сложно. Проскакать сквозь несколько заграждений, то ли уговорив солдат каким-то образом пропустить меня, то ли просто прорваться на скорости. Все по отдельности — возможно, но вместе — честно говоря, сложновато.
Хотя — первая часть задачи решается именно сейчас, когда лагерь по большей части спит. Вторая — на рассвете, который явно близко. Значит, начинать действовать надо немедленно. Или отложить дело на следующую ночь, потратив день на выяснение, где я вообще нахожусь, где здесь север, а где юг? Да, но если дорога окажется непроходимой, и придется скрываться где-то в незнакомых лесах, пробираясь к границе пешком? Тогда мне потребуется полный день, и это значит…
Нет, сейчас. Ждать нельзя.
Я очень тихо оделся, не забыв о кинжале, и начал исследовать свою палатку. Попробовал приподнять полог с одной стороны — это оказалось невозможно, постепенно выяснилось, что он как-то связан колышками с соседней палаткой, из которой звучал храп. Сзади раздавалось легкое покашливание часового — этот человек умел не спать. А спереди было тихо.
В общем, через короткое время выяснилось, что, как ни странно, единственный верный путь вон отсюда — через нормальный выход, то есть полог. И это было так исключительно потому, что второй стороживший меня солдат сидел здесь, перегородив выход, и, в отличие от товарища сзади, мирно спал, уткнувшись лицом в колени.
Из палатки я выбирался долго, очень долго, перемещаясь на цыпочках, пытаясь вписать свои неслышные движения в ритм ночи. Строго говоря, я сделал только один шаг, но со скоростью черепахи. Вот я уже стою, стараясь слиться со складками полога. И не могу больше сделать ни шага, потому что дальше сидит этот самый спящий часовой, справа или слева его не обойти.
И чего же проще, подумал я. Какой-нибудь Юкук, идеальный воин, уже проделал бы это все, и сам не заметив. Зажать ему нос и рот ладонью… нет, ни в коем случае, надо обмотать руку тканью — прикасаться к колючей щетине, ощущать тепло его щеки и его дыхание перед тем мигом, когда без малейшего усилия погружаешь кинжал в его шею? Вот она, подходящая ткань, и ни единого звука его товарищ по ту сторону палатки не услышит. Вот кинжал в другой руке, и только остается…
Сделаю ли я это?
Сделает ли Феоктистос с Анной то, что обещал?
Просто солдат. Одна жизнь. Сколько ему остается жить, если бы не вот этот мой кинжал? Три ночи, сказал Халид. А потом я свободен. Это же очень просто — он не будет ждать, пока Константин соберется выполнить свой замысел, каким бы он ни был. Халид ударит первым, через два-три дня, надеясь, что все обойдется, его солдаты — вот этот в том числе — получат свою долю добычи из пары разграбленных Юстиниан по ту сторону границы. А меня доставит обратно в хаосе и шуме.