Наше возвышение, на западном склоне долины, оказалось как раз над обозом. Здесь собралось уже немало людей в коже и железе — а вот и мои юные учащиеся, глядящие на меня широко открытыми, восторженными глазами (и до сих пор не понимающие — кто же я все-таки такой и что делаю здесь). И Анна, бросающая взгляды то на меня, то на Андреаса, Аркадиуса, Никетаса и всех прочих: счастливые и гордые взгляды. И, конечно, Зои, с золотым локоном, летящим из-под накидки, с глазами небольшой гордой птицы — смотрит на меня лукаво и очень, очень скромно.
Мы с Феоктистосом остановились у края навеса, долина лежала у наших ног, солнце переместилось довольно далеко вправо, туда, откуда я вчера приехал, из этой узкой горловины ущелья. Императорская армия все так же неспешно текла влево, тронулись и первые вьючные твари обоза.
Обоз, вдруг понял я. Константин с самого начала поставил обоз перед ущельем, а не наоборот. Сделал это, зная, что если Халид нападет, то обоз будет первым на его пути, а императорская кавалерия окажется сзади.
Кто-нибудь другой сказал бы, что перед моими глазами творится массовое самоубийство. Что вот сейчас в эту горловину ворвутся, начнут растекаться по равнине хорасанцы Халида ибн Бармака, порубят беззащитный обоз, растащат его — а они сюда и пришли пограбить. Потом ударят в спины марширующих фемных ополченцев, а императорские тагмы напрасно будут пытаться расчистить себе проходы в этом хаосе и отогнать нападавших. Да, хорасанцы в нужный момент, может быть, и отхлынут обратно, таща с собой большую часть обоза, но зачем империи нужно это позорное, хоть и мелкое, поражение?
Как оказалось, что обоз был поставлен под удар? — спросил бы кто-то другой.
Но я-то знал, что сейчас на самом деле произойдет. И у меня заранее сжималось сердце от ужаса.
— Солнце нам с вами мешает, а нашим уважаемым врагам помогает, — любезно обняв меня за плечи, водил рукой над долиной Феоктистос. — Но если сделать вот так… (он приставил козырек ко лбу), то там, на склоне, вы их увидите. Металл все-таки иногда блестит, знаете ли. Вон, фактически на вершине. Глазастые ребята.
— То есть вам не надо было подсылать меня к Халиду, чтобы я сообщил им про вашу численность — они, сверху, и так все видели, — сказал я.
— Ну, конечно… У них было время все посчитать. Хотя издалека не видны подробности. Кто у нас командует, например. Мы им, конечно, мешали — этакая веселая война по верхушкам гор. Но на самом деле не очень мешали, пусть смотрят. Вы нужны были для несколько иных целей. А — видите… Вот и они, наконец.
В расщелине между гор возникло движение, как будто дно ущелья начало шевелиться, как будто оттуда выливается горный поток с камнями и ветками. Металл не блестел, острия копий не виднелись. Как всегда, они пускают первой пехоту, подумал я.
Но, конечно, в нашей долине оставался не только обоз. Армий без арьергардов не бывает. Я увидел резкий взмах темных флагов, и длинные цепочки людей начали продвигаться слева направо, в сторону противника. Если бы они сделали это раньше, то попросту не дали бы хорасанцам пройти ущелье и оказаться в долине.
Но они этого не сделали. И очень немного людей здесь, в долине, знало, почему.
Медленно обтекали вяло шевелящийся обоз, слева направо, линии имперской пехоты, кавалерия обгоняла их с фланга. Я увидел также, что волочащая большие щиты пехота занимает и располагавшуюся фактически у нас под ногами дорогу, шедшую вдоль долины к ущелью в виде еще одной полки на горном склоне. Считать арьергард было бессмысленно — даже та часть лагеря Халида, которую я видел, ясно говорила о том, что хорасанцев теперь получается больше как минимум впятеро. Развернуть против них всю императорскую армию означало бы мгновенный успех, а сейчас…
— Вы хотя бы гиппокласты там выкопали? — мрачно спросил я. — Какие-нибудь марсобарбулы заготовили?
— Выкопали, выкопали, — охотно отозвался Феоктистос. — Как же без них. Вон там и там. Но они же не бросят сразу конницу. Ну, провалится в эти ямы человек десять пехотинцев, а потом… Обозначат проходы, и вперед. А марсобарбулы — вот это было бы забавно. Но придется вам удовольствоваться простыми луками. Вы бы еще попросили построить черепаху. Они ее быстро бы растащили, крючьями или чем-то в этом духе.
Я попытался посмеяться вместе с ним. Но Феоктистос уже напряженно вглядывался в черно-серый поток, быстро продвигавшийся справа в нашу сторону.
— Как монахи, честное слово, — пробормотал он. — А, вот, вы правильно все сказали. Топоры. Хорасанцы — они и есть хорасанцы.
Пыль поднималась лишь через сотню шагов от первых рядов наступавших, их шествие как бы выходило из этой пыли. И это были не просто хорасанцы, а лучшие из них, тащившие двумя руками свое знаменитое оружие — боевые топоры. Я знал, что эти топоры делают с ногами коней, да и с животами и головами тоже.
А в самой расщелине виднелись уже ряды всадников в черном, переваливающие вниз.
Кавалерия ромеев пошла вперед с глухим гулом, двумя длинными цепочками, разворачиваясь перед самыми рядами хорасанской пехоты в широкий фронт для удара. Я знал, что происходит в такой момент — и вот оно, рев, ускоряющийся мелкий перестук копыт, многоголосое «а-ах», хруст, звон. Первая линия хорасанцев подалась назад, размылась, смешалась с надвигающимися конниками, но детины с топорами начали карабкаться по склонам, обтекая постепенно императорскую кавалерию с двух сторон и готовясь ударить ей в бок.
Резко прозвучали две трубы. Острия копий поднялись вверх, кони начали разворачиваться на месте, две кавалерийские колонны двинулись обратно, влево. Хорасанская пехота, переступая через темные мешки тел на земле, медленно возобновила движение. Но навстречу ей уже шел вал ополченцев Армениакской фемы, чешуя из яйцеобразных шлемов, перехваченных сверху крестообразно двумя металлическими полосами. Никакого сплошного строя здесь не было, между отрядами оставались пространства, небольшими клиньями вколачивались они в линии хорасанцев, двигались, поворачивались, перемещались.
Я хорошо знал, что видит солдат в такой схватке. Практически — ничего. Из пыли выныривают ряды идущих убивать тебя людей, под накидками не разберешь сразу, первая ли это линия — которая почти всегда в броне — или кто-то еще, в коже и войлоке. Сзади могут угадываться силуэты повыше — всадники, они ударят, если смешаются твои ряды. Но в целом — хаос, хаос.
Может быть, кто-то из солдат в долине видел нас, пару десятков застывших фигурок на холме, с развевающимися плащами. Мы сейчас не имели значения, важно было постараться всем вместе двигаться вперед, заставить противника пятиться, спотыкаться, а потом и повернуть спину, которую от топора никакая броня не защитит.
Нам сверху было видно, что неровный фронт хорасанцев все-таки продвигается вперед, все шире рассредоточиваясь по долине, кавалерия и новая пехота на верблюдах сзади них готовятся выстроиться тесными группами. А ополченцы, отбиваясь, пятятся, а императорская кавалерия выстраивается для нового удара по двум краям долины. Бой, как я обнаружил, скоро окажется у края обоза, а еще — чуть ли не у наших ног — хорасанцы потихоньку теснят ополченцев и на дороге, приподнятой над долиной, и тут никакой кавалерии нет вообще.
— Ну, вот они, ваши гиппокласты, — вяло сказал Феоктистос за мгновение до того, как в двух местах волна хорасанцев провалилась, как река, прыгнувшая вниз по порогам.
И тут же слева две колонны кавалерии пошли сквозь проходы, ускоряя ход; ополченцы давали им дорогу, прижимаясь друг к другу и поднимая мечи в знак приветствия. Снова рев и глухой удар, снова хаос черных и серых накидок, а еще — как нам видно было сверху — справа хорасанская кавалерия готовится точно так же пройти сквозь ряды своих, мимо их топоров, обойти обозначившиеся, наконец, ямы и оказаться в долине.
И снова труба, снова разворачивается и уходит императорская кавалерия, и опять медленно ползет справа черный вал по земле — неумолимо придвигаясь к кромке обоза, с его телегами и множеством суетящихся там невооруженных людей. Вот здесь уже никакого порядка не будет, а просто побоище нестройных толп — но другие хорасанцы, пользуясь численностью, неизбежно должны обойти эту свалку, прорваться по флангу, и тогда…
Так, по крайней мере, было бы, если бы это был обычный бой.
Но ничего обычного сегодня быть не могло.
Слишком охотно отступали ополченцы, оглядываясь на телеги и вьючных мулов у себя за спинами, слишком нетерпеливо подталкивали задние ряды армии Халида своих передних, тех, что с топорами, а тут еще и их конница начала сзади напирать на пеших. Слишком быстро императорская кавалерия отодвинулась назад, оставив на месте обоз.
Я бросил взгляд в сторону Феоктистоса, неотрывно наблюдавшего за ходом схватки, и увидел, что на его лице расплывается счастливая хищная улыбка.
Я бросил взгляд в сторону Феоктистоса, неотрывно наблюдавшего за ходом схватки, и увидел, что на его лице расплывается счастливая хищная улыбка.
Я отвернулся.
Вот уже никого нет — только опустевшее пространство — между черным валом, движущимся справа, и двумя крайними большими обозными телегами, от которых…
От которых веером разбегаются люди.
Только по четыре человека остается у телег — они поспешно стаскивают с них бесформенные рогожи.
Я, не шевелясь, смотрю на то, как эти ткани отодвигаются — и из-под ближайшей ко мне показывается…
Бронзово отсвечивающая чешуей голова дракона, его оскаленная разверстая пасть.
СЫР-Р-Р
Холодный, металлический, булькающий рев заглушил грохот битвы. И сразу же прозвучал снова.
Из двух мертвенно оскаленных глоток вырвались струи огня, шагов на сто вперед, и расплескались по рядам наступавших хорасанцев. Два черных, жирных дымных гриба тяжело поднялись над полем битвы.
Впрочем, какой там битвы. С этого мгновения люди уже не думали о том, как бы добраться до тела врага под войлоком и броней. Десятки воинов корчились на земле, охваченные пламенем, слышались вопли, рычание — и пронзительный визг лошадей. Гасить пламя было нечем, не топорами же, да и, насколько я знал, невозможно. Нужен был мелкий песок, но хорасанцы об этом не знали.
К двум телегам снова подбежали люди из обоза, что-то сделали с ними, я увидел мельком округлые металлические сооружения, из которых вперед торчали драконьи шеи и головы. Кажется, они чуть приподнялись. Две новые струи огня ударили выше, плавными арками, и полили задние ряды наступавших. Снова рев, плач и визг, снова черные клубящиеся грибы над хаотичной массой людей и лошадей.
Феоктистос озабоченно смотрел не на долину внизу — он хмурился, глядя на узкую дорогу почти у нас под ногами. Там тоже стояла страшная телега, из нее также торчала драконья голова, но масса хорасанцев в черном уже практически заливала это место.
Раздался глухой хлопок, без всякого рева, обломки и брызги пламени разлетелись во все стороны, поджигая своих и чужих остро пахнущий дым чуть не достиг подножия нашего холма. Пламя пошло по земле, по ногам, телам упавших. Уцелевшие хорасанцы волной качнулись обратно, оставив корчащиеся фигуры на дороге.
Феоктистос скорбно покачал головой.
Я косо взглянул на нашу юстиниановскую компанию, сгрудившуюся в отдалении. Зои застыла в той самой, знакомой мне позе — положив правую руку на левое плечо и забыв убрать ее оттуда. Анна, с красным припухшим лицом, плакала. Кто-то из юных учащихся молился.
Битва была закончена, кавалерия ромэев, похоже, даже не собиралась преследовать толпу хорасанцев, пытавшуюся втиснуться обратно в пограничную расщелину — так, вяло двинулась вперед, потом замерла перед горящей землей. Дальше кони не шли, да и всадники не спешили.
Техниты вновь окружили две уцелевшие телеги, но изрыгать пламя их машинам больше было незачем.
— Вина, — сказал Феоктистос. — И даже неразбавленного. Вашей компании тоже, наверное, этого вина принесут. А может быть, и нет. Сейчас еще поговорим, а потом — что ж, здесь больше нечего делать. Возвращайтесь в Город, если хотите. Да хоть завтра. Я тоже поеду туда, попозже, меня, впрочем, Константин в поход не приглашал, хотя донесения об итогах боя, без сомнения, ждет. И это будет не лучшее донесение, между прочим. Один сифон мы вот так же потеряли там, у пещеры. Видимо, их просто трясет на телегах, швы в котлах расходятся — и все. Вы ведь никогда не видели греческий огонь в бою, Маниах?
— Я очень неуютно чувствую себя на море. Даже через Золотой Рог переплываю без удовольствия. Видел эти ваши корабли только издалека. А греческий огонь на земле — это ведь, как я понимаю, впервые?
— Впервые, да. И, возможно, в последний раз. Механизмы просто не выдерживают дорог, ничего не можем сделать. На кораблях — совсем другое дело, они закрепляются там раз и навсегда, а потом лишь плавно качаются на волне, это даже помогает — поливают огнем эдак вверх-вниз. А тут — мы сначала долго их разбирали, потом собирали, и вот вам результат. А еще эти телеги неповоротливы, струя из сифона бьет только прямо вперед… Нет, нет. Не получится. Зато поставить их в крепостях — вот это, наверное, интересно. Ну, теперь эти друзья еще долго не сунутся, так что время на решения есть. А хорошо, что вы туда и обратно прокатились, Маниах.
— Не боялись, что я расскажу им про греческий огонь?
— Для этого вам надо было быть моряком, или хотя бы видеть огонь в морском бою. И слышать этот звук. А так — догадаться невозможно. Пугать же Халида драконами — ну, вы же умный человек, Маниах. Вы сделали все, что требовалось. Наверняка предложили ему мир, объяснили, что здесь сам император, столько-то тысяч войска. И что он должен был подумать? Предложения мира — всегда признак слабости. А тут еще ему сообщают, что пока этот Ястреб сюда ехал, враг снимает лагерь и начинает движение от границы. А мы это и вправду стали делать потихоньку, как раз пока вы ехали на… на свидание. Ну, неужели же в таком случае разик не ударить, не захватить хоть часть обоза, и снова в норку?
— А если бы с греческим огнем не получилось…
— Главное было — выманить их сюда, по эту сторону расщелины. Ну, потрепали бы они наш заслон, император бы вернулся, загнал их обратно в расщелину и все равно бы пошел своим путем, как и намечалось. Он долго все обдумывает, как и его отец. Но быстро бьет. Нет, все получилось бы в любом случае. А вот и вино.
Мы сидели на выброшенных седлах среди разоренного обоза, техниты пытались оставить после себя порядок, закапывали последние рвы. О нас чуть не спотыкались, пахло пылью, гудели голоса.
Феоктистос сделал глоток и поморщился.
— Как будто с землей смешали… Вкусное вино было у этого вашего Халида, ведь правда?
— Правда, Феоктистос, правда… А скажите-ка мне кое-что, совсем пустяк. Трое несчастных, которых захватили монахи этой замечательной Космосотейры, или как ее там…
— В этих краях все монастыри замечательные. Не то что на западе. Это наши крепости. А как иначе?
— Да… Так вот, вы захватили трех пленных. Нацепили на них ваши доспехи, поставили их к стене у пещеры и сожгли из ваших сифонов. Это зачем — чтобы понять, защищает ли броня от греческого огня?
Феоктистос шумно вздохнул, его толстые щеки при этом надулись, и посмотрел на меня недобрым взглядом:
— То-то же мне говорили, что кто-то, вроде как, рылся в земле там, у пещеры. А я думал — звери. Знал бы, десять раз подумал, слать ли вас… Ну, ладно. А скажите мне, что они делали на нашей земле, Маниах? Мы их что — приглашали сюда, прогуляться с оружием? Да, у нас в Городе — масса пленных из саракинос, мы меняем их на наших, зовем в стражу… Но когда они рыскают вокруг монастыря, где испытывается… Да и вообще, Нанидат — ну, отпустили бы мы их, встали бы они в первые ряды войска, и вы же только что видели, что их ждало. Парой дней раньше, парой позже. И вот еще что.
Тут Феоктистос наклонил голову вбок.
— В Городе, дорогой Маниах, вас явно ждут дела. Вряд ли вы сбежите от нас по дороге — ведь торговый дом вы не хотите закрывать, он все равно останется. Что это там за история, что вас кто-то хотел убить? Давайте договоримся, что наша работа — вас защищать. Не от городских бандитов, это уже — ведомство эпарха. Но хочется знать, что происходит, кто подсылает убийц к такому человеку, как вы, и особенно — зачем, кому вы мешаете. Вы там не забывайте меня, в городе. Заходите во дворец, и почаще. А заодно поговорим о Самарканде. Ведь когда-то мы были союзниками. Пока Самарканд… еще был. Пока они его не зацапали себе, извините.
Я встал с потрескавшегося седла и аккуратно положил возле него флягу. Вино и вправду было дрянь.
— Так, Феоктистос. У меня был конь. Или вы его тоже сожгли вашим греческим огнем, испытаний ради?
— Да жив ваш вороной зверь, он сам кого угодно сожжет. Кусается, говорят. А вы все-таки злой человек, Маниах.
Прощайте, холмы Юстинианы, колонны, развалины, одичавший бинсград, каменный город на холме. Она останется там, женщина с младенцем на закругляющейся стене, летящая среди складок ткани, улыбающаяся своему единственному сокровищу.
Мы в пути. Прошлое — это то, что проходит. Настоящее — вот эта неторопливая рысь по светлой полоске дороги.
— Дорогая Зои, раз уж я попал к вашему императорскому двору — пусть и походному — мне стоит усвоить некоторые вещи. Как мне к тебе следовало все это время обращаться? Госпожа сенатрисса? Госпожа демарх всех «зеленых»?
— Ну, демарх должен быть мужчиной, высоким и с бородой. Он очень занят при дворе, должен стоять там, где ему положено, и делать серьезное лицо. Сенатрисса — да, а вообще я патрикия зосте. Что означает — подпоясанная, но ты ведь меня видел и без пояса, светлоглазый варвар. И моя благодарность тебе не пройдет никогда. За все, за все.