Другую категорию любителей птиц интересует их пенье. Певцы, как правило, яркими нарядами не отличаются — вспомните жаворонка, соловья, черноголовую славку. При обсуждении талантов птиц обычны горячие споры и расхожденья во вкусах. Одни довольны «рядовой» песней, другим подавай солистов класса Козловского, Лемешева. И они есть, например, среди соловьев. О таланте слава распространяется быстро. Дорого заплатить за такого певца найдутся любители и сегодня.
Что касается песен у разных видов птиц, то у нас симпатии делятся между соловьями, варакушками, черноголовыми славками. А в Западной Европе первым певцом считается черный дрозд. Но, возможно, любовь к этому джентльмену (весь в черном, а клювик желтый) объясняется тем, что в тех краях не знают пения нашего соловья.
А некоторые любят не прихотливую песню знатных солистов, а простые поэтичные крики коростелей, кукушек, перепелов. Перепел хорошо переносит неволю и может доставить немало радости любителям полевых звуков. Этих птиц часто держат в клетках, устраивают даже «бой перепелов» — азартную брачную перекличку голосистых соперников.
«Каких птиц вы бы все же советовали завести любителям птичьих концертов?» — спросил я Виктора Леонидовича.
Без колебаний назвал он черноголовую славку: «Хороша не только приятной песней, но и всегда жизнерадостна, неприхотлива во всем, в том числе и в кормах. Творог, ягоды бузины и рябины, яблоки — обычный для нее корм даже во время линьки».
Особо надо сказать о скворце, чиже, снегире. Знаменитый биолог Конрад Лоренц назвал этих птиц «собаками бедняков», имея в виду не только пение, привлекательность, но и особую привязанность к человеку. Если другие птицы держатся от людей отчужденно, то эта тройка ищет с человеком общенья и дружбы. Отсюда: «скворушка-егорушка», «чижик-пыжик» и «самый желанный гость по зиме».
В третьей категории любителей клеточных птиц Виктор Леонидович назвал «сектантов»-канареечников: «Для них существуют лишь эти неугомонные певуны». Канарейки стоят такого вниманья. Они хорошо размножаются в неволе, и любителями этих птиц выведено много пород, отличающихся окраской пера и пеньем. Лет двадцать назад в Харькове выступал эстрадный оркестр, в котором свою партию вели канарейки, включаясь и затихая там, где это было и предусмотрено.
Категория четвертая городских «птичников» — любители гибридизации. В неволе можно создать условия, когда видовые барьеры в спаривании могут нарушаться, и реально, например, получить гибрид щегла и канарейки — смешанная окраска, необычная песня. (Такой гибрид был, кстати, на выставке.) Гибриды с канарейкой могут быть у множества разных некрупных птиц, в том числе — воробья. Этот деревенский житель, правда, «мужиковат» — грубый в ухаживании, а канарейки требуют галантного обхожденья, и потому гибриды двух этих птиц удается получить редко.
У любителей держать птиц в клетках есть хороший старинный обычай: весною (на Пасху) выпускать любимцев своих на волю. Расставанье это радостно для обеих сторон. Но следует помнить: птицы, выросшие в клетке с птенцового возраста, могут погибнуть — не приспособлены к дикой жизни. А пойманные взрослыми и благополучно в тепле пережившие зиму на воле не пропадут. Но выпускать их (особенно насекомоядных) следует лишь во время, когда устойчиво потеплеет и когда кормов уже вдоволь. А это бывает не ранее мая.
05.04.2002 — Крупинки жизни
Однажды летом пожаловал в гости шмель. Я пил чай. И надо ж, с городского двора, через форточку прочувствовал этот летун запах варенья. Влетел — и сразу к банке. Я застыл с разинутым ртом, наблюдая за щеголем в бархатной куртке. Его увидеть у городского дома — уже событие, а тут явился чаевничать.
Я зачерпнул ложкой варенья — ешь сколько хочешь! Шмель с аппетитом ел и так угваздался, что не мог улететь. Пришлось в ванне его аккуратно помыть, обсушить и увидеть с радостью: полетел!
Когда кругом много всего живого, принимаешь это как должное. Но стоит оказаться в обстановке, где ничего нет, то обрадуешься и комару. Рассказывают, летчик Иван Черевичный доставил на станцию «Северный полюс-7» под Новый год елку. Можно представить, какая радость была увидеть в белом холодном мире лесную гостью, почувствовать смолистый запах ее. Но Черевичный на льдину невольно привез и нечто, всех особенно взволновавшее. Когда подняли бокалы за Новый год, над столом появилась вдруг муха. Что началось! Как будто инопланетянин вдруг залетел. Все разом было забыто. Все ахали, наблюдая за мухой… «Как ее берегли! У входа еще одну штору приладили — как бы муху мороз не ошпарил. В радиограммах со станции ребята приписку делали: «Летает!»
Такое отношенье к «крупинке жизни», занесенной из далекого теплого мира, вполне естественно. Американские астронавты со старта к Луне вдруг передали на пункт управления: «С нами комар!» Каким-то образом маленький кровосос залетел к астронавтам и привел их в волненье как крошечный символ живого мира, который они покидают. Все газеты облетело сообщенье: «Люди рады еще одному добровольному члену космической одиссеи».
В позапрошлом году я рассказывал о Сергее Урусове — кинооператоре, с которым мы путешествовали, делая передачу «В мире животных». С уходом на пенсию круг интересов Сергея сузился — он стал работать на телевидении ночным репортером (пожары и всякие происшествия), но интерес к миру животных у оператора сохранился. Где же нашел Сергей этот мир? В комнатке, где киношники отдыхали и перекусывали. Кого снимал? Мышей. Скрытную ночную их жизнь. Немудрено снять пробегающего грызуна. Сложнее приучить его брать угощенье с руки, поощряя едою, обучить мышиную братию крутить карусель, подтягиваться за сыром на кольцах и многому другому, чего обычно добиваются от животных дрессировщики в цирках. Но они имеют дело с животными из клеток, полностью от них зависящих. Тут же были «дикие» мыши, убегавшие после «представления» перед камерой в свои норы. Великое терпение, знанье повадок животных и, конечно, любовь к животным требовались для этой трогательной дрессировки.
Заметку в нашем «Окне» о работе Сергея я назвал тогда «Мои любимые мыши». Прочтя ее, телевизионщики нагрянули к Сергею домой: «Покажи съемку!» Запечатленное на пленке было так интересно, что «мышей» включили в ближайшую передачу. Несколько «мышиных минут» были самыми в ней интересными, а когда из Института кинематографии приехали на телевидение отбирать все лучшее, что сняли бывшие их студенты, «на ура» в этот список прошли и «мыши».
За два минувших года мир Сергея Урусова еще более сузился. Болезнь заставила с работы уйти, а тяжелейшая операция поставила на край жизни. С Сергеем мы перезванивались, и по голосу я чувствовал, как ослаб мой товарищ. И вдруг недавно звонок: «Приезжай. Есть на что поглядеть…»
То, что Сергей показал, можно было бы назвать «Мои любимые птицы». Конечно, это не большие, редкие птицы — мелкота, живущая с нами рядом: воробьи, синицы, скворцы, дрозды, дубоносы, малиновки, поползни. Сергей проявил бездну изобретательности и терпенья, чтобы снять мир жизни своих соседей. Мимоходом скажем: руки у человека этого золотые. Мастер-краснодеревщик говорил бы с Сергеем как с равным. Маленький садовый домик, мебель в доме, сарай и всяческий инвентарь сделаны с великой любовью к дереву — все добротно, красиво, вплоть до туалета, в котором не побрезговали поселиться малиновки и вывели пять птенцов.
«Шесть соток — немало, чтобы узнать кое-какие неизвестные или малоизвестные тайны природы, соседствующие со столом, за которым пьем чай. Вот, например, кормушка…» Сергей рассказывает, какой порядок тут существует, кто первым бросается к корму и кто что любит. Подопытные синицы из трех пластмассовых стаканчиков разного цвета брали исключительно подсолнечные семечки, игнорируя сало и смеси семян. Поменяли местами стаканчики — синицы привычно слетелись к крайнему, но, обнаружив в нем сало, опять же взялись за семечки. Интересны отношенья на кормушке воробьев и синиц. Воробьи никогда первыми не полезут к корму, зато уж ежели сели, сидят как припаянные. Синицы из-под них выхватывают семечки, не протестуя против неповоротливых едоков. В одиночестве обедает дубонос. Сидит, как помещик, мелкота ожидает, когда он насытится. Веселый поползень, обнаружив обилие корма, не столько ест, сколько ворует и прячет. Все это у Сергея снято на пленку, исключая разбойное нападение ястреба на тех, кто столуется.
Гнезда… Сергей на выбор предлагает птицам множество разных дуплянок. «Никогда не узнаешь, кто где поселится». На экране, крупно, появляется птица. Оглядевшись кругом, ныряет в леток. А что происходит там, в скрытом от человека гнезде? Сергей сконструировал несколько хитроумных, электричеством освещенных дуплянок с отраженьем всего, что внутри происходит, в косо поставленном зеркале, на которое наведен объектив. И на экране мы видим, как, «сбиваясь с ног», две синицы кормят ораву птенцов. Их десять. Надо точно определить, чей оранжевый рот раскрыт шире всех, и в него сунуть пучок козявок. Видно, как получивший еду вроде бы засыпает, а за кормом — очередь у других. Родителям постоянно надо и гнездо чистить. Птенцы выстреливают помет упакованным в белую пленку. Вначале взрослые птицы капсулы эти съедают, потом начинают носить из гнезда.
Гнезда… Сергей на выбор предлагает птицам множество разных дуплянок. «Никогда не узнаешь, кто где поселится». На экране, крупно, появляется птица. Оглядевшись кругом, ныряет в леток. А что происходит там, в скрытом от человека гнезде? Сергей сконструировал несколько хитроумных, электричеством освещенных дуплянок с отраженьем всего, что внутри происходит, в косо поставленном зеркале, на которое наведен объектив. И на экране мы видим, как, «сбиваясь с ног», две синицы кормят ораву птенцов. Их десять. Надо точно определить, чей оранжевый рот раскрыт шире всех, и в него сунуть пучок козявок. Видно, как получивший еду вроде бы засыпает, а за кормом — очередь у других. Родителям постоянно надо и гнездо чистить. Птенцы выстреливают помет упакованным в белую пленку. Вначале взрослые птицы капсулы эти съедают, потом начинают носить из гнезда.
Птенцы неимоверно быстро растут, и наступает момент, когда они, приподнимаясь, хлопают крыльями и начинают оглядывать окружающий мир из летка. Самый смелый из них ныряет в бездну залитого солнцем мира и успешно перелетает на куст орешника. А родители, издали показывая гусеницу, выманивают из дуплянки еще одного летуна. И вот в зеркале видно уже пустое, на удивление чистое гнездышко. «Было десять яиц, и десять мальцов улетело», — поясняет съемку Сергей.
Наблюдая экран, влюбляешься в плотно сидящую в гнезде зарянку. Она так терпима к присутствию человека, что допускает приближение объектива сантиметров на тридцать — на экране видно каждое перышко. А если съемка еще крупнее — видишь смородинку глаза, клюв, шевеление перьев, укрывающих птенцов от холода. Корм поначалу носит самец. Самка делит его между едоками — во весь экран алчущие оранжевые рты.
Маленькое открытие: птенцы у зарянок, покидая гнездо, летать еще не умеют — несколько дней только бегают. Родители выманивают их из гнезда, показывая еду. Аппетит так велик, что птенчик гнездо покидает. Но мамаша не спешит отдать зеленую жирную гусеницу, отлетает в сторону — малыш за ней. Так по одному родители уводят птенцов в безопасное место и кормят до поры, когда питомцы начинают порхать. Один из птенцов малиновки угодил нечаянно в водоканальный колодец. «Смотрим, зарянка почему-то ныряет с кормом под землю. Глядим, а там птенец сидит на штыре. Опустили лестницу — он сразу же на ступеньку. Так мы его вызволяли».
Это не тайна, но замечено и снято было: у птенцов-воробьят оказалось трое родителей. Кто был третьим — холостяк или самочка-«тетка», оставшаяся без гнезда, — но работала троица дружно… Много всяческих ухищрений надо было придумать оператору-режиссеру, чтобы скрытый мир засиял на экране. Ну и, конечно, нужны были неувядающая любознательность и терпенье. У Сергея все это есть. Как-то я ему рассказал: «Сам проверил — мураши тушат поставленную в муравейник свечу. Хорошо бы это запечатлеть». Муравейника Сергей вблизи не нашел, а в лес идти ему трудно. Но обнаружил возле сарайчика нору земляных ос. Интересно, а как они отнесутся к огню? На дощечке поднес оператор к норке огарок церковной свечки. На удивление, осы стали энергично огонь тушить — носились прямо над язычком пламени. Раз потушили, второй, третий. Четыре раза в среднем за двадцать секунд пламя гасилось. В отличие от муравьев, брызгающих на огонь кислотой, осы гасят свечку ветром от крыльев. Потрясающие, возможно, уникальные кадры, я просил прокрутить на экране три раза. От потушенной свечки всякий раз вился синий дымок. Может быть, есть потери у ос на этом пожаре? Нет! Ни одна даже крылья не опалила. Раскопка норы показала: осам есть что беречь от огня — в подземелье у них немаленький дом из бумаги. Не из газетной, конечно, а из той, что «льют» они сами, пережевывая древесное волокно. Постройка для огня уязвима, и осы за долгую эволюцию выработали приемы борьбы с огнем. Разве не чудо — увидеть эту борьбу!
В деревянной загородной «резиденции» Сергея и жены его Лены — цветочницы и верного помощника мужа — повсюду резанные славянской вязью веселые и серьезные изреченья. Например, «Под лежачий камень портвейн не течет», «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен». Этой мудростью Сергей руководствовался всегда. Эта мудрость и сегодня, несмотря ни на что, помогает ему на шести сотках жизненного пространства продолжать то дело, что делал всю жизнь.
12.04.2002 — Живые барометры
Как-то, размышляя о поэтической сущности некоторых вещей, я неосторожно написал о барометре (тоже, мол, окно в природу) и что давно собираюсь прибор заиметь. Это была оплошность. Чуткие наши читатели немедля откликнулись лавиной посылок. Я получил их около двадцати, и в каждой — барометр. Раздал друзьям, но три на память оставил себе. Один — от старушки («Посылаю за ненадобностью, кости лучше погоду предсказывают»), другой — черная большая «кастрюля» со стрелкой — от капитана атомного ледокола — и третий от охотников — старинная вещь: дерево, окованное медью, надписи: «Великая сушь», «Великий дождь». Висят барометры рядом с биноклем как приятное напоминание о странствиях. А изменения погоды я заранее теперь чувствую и без них. Проснешься иногда утром, а подниматься с постели не хочется, голова — как мешком с мякиной ударили. Подхожу к барометрам, щелкаю каждый по стеклышку — стрелки сразу на три-четыре деленья сдвигаются. «То-то же, — говорю вслух, — я-то перемены почувствовал ранее вас». (Ох, какую правду написала мне, тогда молодому, старушка!)
«Все мы — дети природы, — пишет уфимский мой друг профессор Иван Филиппович Заянчковский. — Все: животные, растения, люди. За миллионы лет эволюции все живое выработало способности чутко реагировать на всякие измененья погоды, сулящие добро или зло. Чутье, передаваясь из поколения в поколенье, совершенствовалось, и у некоторых животных оно тоньше, чем у новейших приборов».
В той или иной степени все чувствуют «дыханье» Луны и Солнца, но есть животные, для которых эта чувствительность является жизненно важной. По их поведению мы заранее можем судить об изменении погоды. (Живых барометров сейчас насчитывается более шести сотен!) Особенно зорко умеют их наблюдать моряки, пастухи, земледельцы, охотники, просто деревенские люди.
Вспоминаю детство. «Кошка точит когти о пол, беспокоится — жди метели», — говорил мой отец. И действительно, утром просыпаешься от свиста снежного ветра. Кошка, свернувшись калачиком, прячет мордочку в шерсть — это к морозу. Собака валяется на снегу — к оттепели. Овцы едят торопливо и шерсть на них задубела — вскорости быть дождю. Механизма овечьего «барометра» деревенские жители, конечно, не знали. А ученый народ поясняет: шерсть гигроскопична, выявляет повышение влаги, еще незаметное человеку, — грубеет.
Каким-то образом деревенские бабы об изменении погоды знали по поведенью коров. Кое-что об этих знаниях пояснил мне пастух на Полтавщине: «Вол к дождю кверху хвост задирает и даже кладет на спину». Судя по всему, волы и коровы везде ведут себя одинаково. Во время путешествия по Америке с Борисом Стрельниковым мы смеялись, читая перепечатанную в местных газетах заметку, кажется, из Техаса о том, как фермер Джон Макадамес посрамил местную метеослужбу: «Моя корова, поднимая хвост по направлению ветра, предсказывает погоду лучше, чем наши синоптики». Журналисты немедленно поняли: есть случай над кем-нибудь посмеяться, и объявили конкурс, чьи предсказания за четыре недели окажутся более точными. Победила корова. И с каким счетом — 19:8! Может быть, журналисты и приврали маленько, но факт своего пораженья синоптики не оспорили.
А сельская наша соседка, помню, безошибочно предсказывала усиленья мороза. Хитроватая бабка держала в тайне уменье предвидеть и слегка гордилась прозвищем «Лушка-колдунья». Загадочно она говорила, что ей о морозе «сопчают» куры. Уже после смерти бабки Лукерьи сноха ее рассказала: «Свекруха глядела, на какие жердочки садятся ночевать куры. Если на верхние — быть морозу». «Колдовство» оказалось простым — наверху при морозе теплее. Мы это знаем по верхней полке в купейном вагоне.
В прорицаниях деревенских много и чепухи, милой поэзии. Например, «черная корова впереди стада идет — к появлению туч». Но многие предсказанья вполне серьезны. Особенно тонко всю эту механику жизни знал наш сельский охотник Самоха. «Ты чево-то рано домой?» — спрашивала языкастая баба, презиравшая деда за то, что «прохлаждается», когда другие работают. Самоха, привыкший к насмешкам, обычно отмалчивался, но мне однажды сказал: «Зайцы зарылись в снег, лежат мертвыми. Вечером будет метель». И правда, вечером завьюжило, загудело. Я вспомнил Самоху несколько лет назад, читая чьи-то стихи (пишу по памяти): «Если заяц нору покидать не хочет — в белом поле скоро вьюга захохочет».
Или вот свидетельство Владимира Клавдиевича Арсеньева в рассказе о друге своем, аборигене тайги Дерсу Узала…. Погода стояла славная. Походный барометр показывал «ясно». Но проводник беспокоился: «Посмотри, капитан, как птицы торопятся кушать. Его понимай, будет худо». К вечеру, когда птицы куда-то попрятались, Дерсу настоял: «Моя думай: тут надо ночевать». В ту ночь Арсеньев проснулся оттого, что кто-то его будил. «Снег идет», — доложили казаки его экспедиции.