Можно сказать, что злодей в детективе слишком сложно мыслит. Должно быть, наивные родители уверили его в том, что он мальчик умный, чем сделали непригодным к будущему ремеслу.
Если обычному человеку надо убить знакомую, он берет револьвер, патроны и оборачивается за пять минут, в свободное время. Какие там хитрости, какие козни! Задумано — сделано.
Злодей простоты не понимает. Долго и нудно заманивает он жертву туда, где кинжал или револьвер быстро сделали бы свое дело, а потом, несчастный глупец, сам все губит. Ему не приходит в голову просто застрелить девицу. Мало того, если мы ему это посоветуем, он решит, что мы шутим. Сам он решает привязать ее к стулу, соорудить треножник, приспособить на нем револьвер, прикрепить тесемку к курку, протянуть эту тесемку по стене, зацепить за крюк, присобачить к ней шнур, подвесить на нем кирпич и зажечь под ним свечку. Мысль его движется так: свечка подпалит шнур, кирпич упадет, натянув тесемку, спустит курок, и вот вам, пожалуйста. Потом кто-нибудь приходит и задувает свечу, разрушив тем самым всю систему.
Однако не стоит сердиться на несчастных — что могут, то и делают. Чего вы хотите? Работа сложная, а подготовки не хватает. Злодею надо бы забыть все и начать с самой основы. Школы, школы у него нет. Поверьте, он ее получит, как только мы уберем девиц.
Программа будет нацелена на максимальную простоту. Начинаем с детского садика. Будущий злодей бьет мух. Потом, неспешно поднимаясь по лестнице живой природы, он совершенствуется. Когда он получает аттестат, Миртл и Гледис, завидев его издалека, мгновенно лезут на дерево. Он уже опасен.
Самое трудное — обуздать его хитроумие. Сам по себе, чтобы пришибить муху, он подпилил бы балки, на которых держится пол, протянул шнурок в коридор и послал мухе анонимку, побуждающую ее немедленно явиться, чтобы узнать хорошую новость. По его замыслу, она споткнется в спешке, упадет на пол, провалится и сломает шею.
Лучших способов он не знает. Следовательно, учитель, не щадя сил, должен объяснить ему, что гораздо эффективней скрученная газета, скрепленная чем-нибудь клейким.
Больно думать, что хитроумный злодей проявляется только с девицами. С представителями своего пола он прост и прям. Дайте ему баронета, и он его тут же заколет. А вот чтобы убить девицу, он подвешивает змей на люстры или заводит граммофон и подкладывает бомбы, которые откликаются только на верхнее «до».
Я знавал злодея, который посадил героиню на бочонок с порохом и стал ждать, пока в него ударит молния. Ну, что это, честное слово!
Надо бы запомнить, что золотоволосых девиц лучше и проще всего стукнуть по золотоволосой макушке. Совать тарантула в сумочку или подмешивать в помаду малоизвестный яд — просто бессмысленно, одна морока. Пусть они усвоят эту нехитрую истину, и посмотрим, что будет.
Но даже если мы предположим, что когда-то удастся изгнать девиц, значит ли это, что наступит тысячелетнее царство? Навряд ли. Средний роман этого рода достаточно плох и без них.
Конечно, исключения есть. Хороша Дороти Сэйерс. Хороши Антони Беркли, Филип Макдоналд,[119] Агата Кристи. Старый добрый Оппенгейм тоже ничего. У Эдгара Уоллеса девятьсот книг из каждой тысячи стоят своих денег. А вот другие…
Обычный человек, видимо, не понимает, как трудно писать хорошо в этом жанре. Не понимает он и того, что если детектив написан плохо, он ужасен. Если бы у меня был сын, собирающийся их писать (научившись держать в руке перо, он бы непременно об этом подумал), я бы отвел его в сторонку и попытался ознакомить с грозящими ему трудностями.
— Джеймс (или Джон), — сказал бы я, — подумай хорошенько! Время еще есть. Пиши о нечастных браках и внебрачных связях в интеллигентной среде. Говоришь, все обдумал? Пришла пора узнать правду жизни. Открою тебе, что в писании детективов есть загвоздка, и не очень приятная. Над каждым «Делом» витает тень читателя, который говорит, зевая: «Ну и что?» Ты сообщаешь ему, что сэра Грегори Булстрода убили в его библиотеке. «Да-а?» — равнодушно, даже устало откликается он. Дело в том, что он знает сотни, нет — тысячи библиотек с трупами самых разных типов — простыми, тощими, средними. Библиотека есть — значит, жди трупа.
Немного опешив, вы прибавляете, что окна и двери заперты.
— Ах, всегда они заперты! — говорит он.
— Подозреваемых — с полдюжины.
— Но убил-то один? — парирует он.
Видите, как сложно? Поле подозрений невелико. Читатель знает, что герой или героиня совершить убийство не могут. Практически он уверен, что не совершил его и Реджи Бэнкс, персонаж комический, ибо малейший след юмора автоматически исключает из числа подозреваемых. Не совершил и дядя Джо, поскольку он любит собак. О нервных гувернантках и мрачных дворецких нечего и думать, так как они с самого начала ведут себя подозрительно.
Словом, остается предположить, что убийца — неприметный субъект, который появляется под самый конец и оказывается сыном ученого, обманутого убитым сорок лет назад. Или кто-нибудь в этом роде.
Если бы я писал детектив, я взял бы курс на сенсацию. Преступление совершил бы тот, кого в книге нет. Предлагаю финал одной вещички, которую я обдумывал, когда сам стал жертвой эпидемии.
«— Судя по вашим словам, — удивился я, — вы разгадали неразрешимую загадку. Неужели вам и впрямь известно, кто прикончил сэра Ральфа?
Трэверс Джернингем кивнул. Я снова удивился, заметив, что он не проявляет вполне понятной гордости. Чело его омрачила скорбь. Губы сжались в тонкую линию.
— Знаю, — ответил он.
— Почему же вы так мрачны?
— Потому что преступников нельзя осудить.
— Преступников? Их много?
— Двое. Один держал баронета, другой закалывал.
— Если вы в этом уверены, почему не воздать им по заслугам?
Трэверс Джернингем горько засмеялся.
— Потому что, друг мой, их нет в романе. Они слишком хитры, и не пошли дальше титульного листа. Сэра Ральфа Рэкстроу убили издатели».
Неплохо, а? Но тут же пойдут подражания. Кто-нибудь напишет роман, где преступниками будут Отис и Гудж (отделения — в Лондоне, Харринге и Глазго), а потом затронут и лучшего моего друга, Дж. Б. Стокса, без чьей неустанной поддержки эта книга не была бы написана. И так далее. Копирайт не касается замыслов. А времена для детективщиков тяжкие, и они пожирают любую выдумку, как голодные волки.
Понимаете, убийцу просто неоткуда брать. Было все, что только возможно. Теперь не положишь даже на того, кто дружит с сыщиком. После «Роджера Экройда»[120] такой персонаж очень подозрителен. Доктору Ватсону повезло, он жил в докристианскую эру.
Можно заметить, что до сих пор я говорил об обычном, Расхожем романе. Трэверс Джернингем — еще один из сыщиков-любителей с ястребиным профилем. Нет, дело не в том, что мне лень придумать другого; просто, если нам нужен сыщик-любитель, такой вполне годится. Отойдите от образца, и вы только запутаетесь. Альтернативы ему три:
1) Сухарь,
2) Зануда,
3) Эксцентрик,
и не одна из них мне не нравится.
Сухарь немолод. Он носит пенсне и смешную шляпу. Он часто покашливает. Он суетлив и чопорен. Конечно, загони его в угол, и он себя покажет, но пока не загонишь, с ним скучно.
Но не настолько, как с Занудой. Он раскрывает преступление благодаря тому, что скрупулезно изучил токсикологию или, скажем, вычислил убийцу, потому что тот брахицефал. Держитесь от него подальше.
Эксцентрик — довольно новая выдумка. Он молод, независим, богат, и сыск — его хобби. В Скотланд-Ярде к нему относятся неплохо, он же над ними подшучивает. Иногда инспектор Фарадей качает головой, но рад признать, что Тони Далримпл зря не скажет.
А он так легок, так беспечен. В его устах немыслимы слова: «Холмс, кто совершил это страшное дело?» Насилие над кем-нибудь другим он переносит прекрасно, вид мертвого тела стимулирует его остроумие.
— Значит, это наш добрый старый труп? Так-так-так… Черепушка — к собакам? Ай-я-я-яй! Мамочке бы это не понравилось. Конечно, инспектор, вы заметили, что убийца — торговец, левша, с прямым пробором? Однако наделал он дел!
Неприятный субъект, мне кажется. Но, как ни жаль, популярный. Куда ни взгляни — он.
Лучшие авторы детективов, скажем — Эдгар Уоллес, держатся Скотланд-Ярда. Когда тебя измучил любитель, приятно отдохнуть среди профессионалов. У них есть фон, есть основа. Им веришь. Если бы я не смог отговорить сына, я бы посоветовал ему дать сыщику официальный статус. Тогда за ним (сыщиком, не сыном) стоит Отдел отпечатков, а чтобы злодей не отбыл из Лондона, он может поставить на дорогах три тысячи полисменов.
Конечно, злодей, если надо, ускользнет, но моральная поддержка трех тысяч — тоже не шутка.
Итак, я объяснил Джеймсу, а если хотите — Джону, как быть с сыщиком. Но главное — впереди. Как быть со злодеями?
Конечно, злодей, если надо, ускользнет, но моральная поддержка трех тысяч — тоже не шутка.
Итак, я объяснил Джеймсу, а если хотите — Джону, как быть с сыщиком. Но главное — впереди. Как быть со злодеями?
Разделить их, грубо говоря, можно на три подвида:
1) зловещая личность из Китая, Сиама, Индии (словом — любого места, кроме английского города), которая интересуется сокровищами, похищенными из храма;
2) человек, тридцать лет лелеющий досаду;
3) профессионал.
Что до 1), я посоветовал бы Джеймсу избегать его, пока можно. Мне кажется, зловещие азиаты перенасытили раствор. Кроме того, порождающие их народы стали уж очень обидчивыми. Опиши китайца, и через неделю в издательство посыплются письма, подписанные «Возмущенный кули» или «Многодетная мать из Гонконга». Куда ни ткнись, тебя поджидает Отец семейства с Явы или Любитель честной игры с Тибета.
Однако и 2) не подарок. Наше время так практично, так деловито и трезво. Нам уже не верится, что можно лелеять обиду четверть века. Раньше — другое дело, им не хватало развлечений, а сейчас — и тебе гольф, и теннис, и кроссворды, и машина, и собака, так что маловероятно, что вы таите дурное чувство с ранней весны 1904 года.
Тем самым мы подходим к 3-му подвиду, Профессионалу, или Мастеру.
Душу этого субъекта мне понять не дано. Доводы человека, который скучным дождливым днем отравит дядю, застрелит кузину-другую и подделает завещание, вполне ясны. Он делает дело. У него здравый коммерческий расчет. А профессионалу просто неймется. Деньги у него есть — изумруды Деланси и жемчуг Стойвезантов, похищенный у Монтрезоров, принесли не меньше миллиона. Что же ему нужно? Почему бы не отдохнуть?
Однако не надейтесь вбить ему это в голову. Куда там! Недавно я читал повесть о таком недоумке. Верный ремеслу, он жил в протекающем подвале, у вонючей реки, притворясь, что держит захудалую гостиницу, и с утра до вечера колол дрова на заднем дворе, хотя, если вычесть жалованье служащим, то есть одноглазым китайцам, рябым мексиканцам и глухонемому метателю ножей, у него оставалось два-три миллиона.
Казалось бы, купи яхту, целый флот моторных лодок, дом в фешенебельном квартале, недурную усадьбу, охотничий домик в Шотландии, виллу на Ривьере, конюшню. А хочешь, заведи газету, вдохни новую жизнь в английскую оперу, ставь Шекспира для малоимущих. Так нет же, он жил в каморке, которую заливало каждой весной, только потому, что любил свою профессию.
Просто не знаю, смеяться мне или плакать. Помню одного Мастера, который послал весь штат копать подкоп. И что же? Проникнув в банк, он похитил 12 000 фунтов. Нет, не гиней; фунтов.
12 000! Ну, что это? Примерно столько я получу за этот очерк.
Так что, любезный Джеймс, избегай всех трех подвидов и держись Истинного Чудища. Хорошо оно тем, что от него не надо ждать осмысленных действий. Он — психопат, и способен на все. Человеку с давней обидой можно сказать: «Одумайтесь. Ну, заколете сэра Джорджа, а дальше? Что вы будете делать зимними вечерами?» Мастеру можно указать, что денег и так хватает, зачем зря беспокоиться? Ему самому неприятно, наклеив фальшивые баки, мерзнуть у героя под окном, пуская в щелочку ядовитый газ, или, скажем, лезть на скользкую крышу, чтобы сунуть кобру-другую в каминную трубу. Чудище же можно, похлопав по плечу, напутствовать словами:
— Ну, старик, валяй! Сам разберешься.
Что с ним еще делать?
Зарычав и приветливо скрипнув зубами, оно займется, чем хотело.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫХ САДАХ
Когда историк читает летописи, он печально, если не гневно, думает о том, что драгоценные идеи нередко приходят кому-то в голову, когда мир к ним не готов. Поистине жаль первопроходцев, упустивших свое счастье.
Возьмем испанскую инквизицию. Прохаживаясь по темницам во время утренних пыток, Торквемада[121] заметил в углу мелкого исполнителя. Он сразу понял, что тот печален, и, по своей доброте, спросил, в чем дело.
— Что-то ты скис, Себастьян, — сказал Томас. — Что случилось?
— Да дела…
— Какие еще дела?
— А вот какие, — отвечал служитель, рассеянно раскаляя щипцы на близлежащей жаровне. — Заняться нечем! Нет работы.
Торквемада предположил, что виноваты звуковые фильмы, но собеседник покачал головой.
— О, нет!.. — вздохнул он.
— Может, еретики перевелись?
— Ну, что вы! Методы устарели, вот что я вам скажу. Возьмем, к примеру, дыбу. Если мы хотим растянуть на ней человека, мы выслеживаем его, сажаем в темницу, в общем, тратим много сил. А если назвать ее растяжкой, или там разминкой, и еще назначить сходную плату — сотнями повалят! В очереди будут стоять.
Ну, вы же знаете Торквемаду. Перестраховщик. Консерватор. Дедам годилось, и нам сгодится. Словом, он только посмеялся, и смотрите, что вышло. Инквизиции — как не было. Она провалилась во всех смыслах слова, разоряя вкладчиков, потому что не понимала природы человеческой.
А спустя столетия появились курорты с увеселительными парками и процветают, как не знаю что. Основали их знатоки упомянутой природы. Как и знакомый Торквемады, они понимали, что за плату примут и расхвалят то, на что смотреть не стали бы, предложи им это даром.
Представьте, что кто-то засунул вас в большую бочку, а потом пустил ее вниз по рытвинам и ухабам, так что сердце ваше подскакивает к так называемому язычку.
Что будет? Назавтра с ним свяжется ваш поверенный. Но если это происходит в парке, вы просто упиваетесь. Выбравшись из бочки, вы бежите к старту и прыгаете в другую. А почему? Потому, что с вас берут деньги.
Не захочешь, а призадумаешься, читая, что Блекпул и другие курорты ожидают в этом году больше народа, чем раньше, и владельцы увеселительного парка с надеждой смотрят в будущее.
Поневоле подумаешь и о том, что сердце нации — в полном порядке. Проекты разоружения вряд ли повлияют на ее воинскую силу. Шекспир считал, что Англию не будет попирать надменный завоеватель. Живи он теперь и съезди на свободный день в Блекпул, он сказал бы то же самое. Неосмотрительно попирать землю, обитатели которой едят горячие колбаски, запивая их холодным лимонадом, закусывают все это заливным угрем, а потом весело садятся на колесо или лезут в упомянутую бочку.
Да, в этих людях что-то есть, кроме заливного и колбасок.
Если вы, как и я, ничего не изобретали (замена запонки скрепкой не в счет), вас особенно удивит, что эти парки выдумывают каждый год новые аттракционы. Мне кажется, что их владельцы — мрачные, скорбные субъекты с очень большими головами и объемистыми затылками. В юности они пережили беду или разочарование, а поскольку закон не дает им мстить за это прямо, стали изобретать увеселения. Ближних они ненавидят. Когда им кажется, что кого-то удалось окончательно сломить, они улыбаются кривой улыбкой и хоть на миг бывают счастливы.
— Опекун прикарманил все мои деньги, — говорит один, — но я придумал аттракцион. Вас подкидывают вверх, шатая из стороны в сторону и поливая при этом водой.
— Жена сбежала с шофером, — подхватывает другой, — зато, уплатив 6 пенсов, можно провалиться в люк прямо на острые колья.
— Раскаленные?
— Какая мысль! Жаль, сам не подумал.
— Вот что, — говорит первый, неназойливо сияя, — давайте объединимся. Сперва их будет подкидывать, шатать и обливать, а потом уж — швырять в люк на эти колья. Кстати, накинем лишний шиллинг.
И они уходят рука об руку, чтобы спрыснуть сделку скипидаром с сельтерской.
Пока я писал, из кухни донесся шум. Видимо, взорвалась плита.
Как выяснилось, на кухарке загорелось платье, что повергло ее в истерику.
Чтобы кончить очерк в мажоре, предложу неплохую идею — установить роскошный аттракцион под названием Веселая Плита. Успех обеспечен, все элементы налицо — вы слышите взрыв, взлетаете вверх и чудом спасаетесь от гибели. Согласен на небольшие отчисления.
ОЧЕРК О ШЕКСПИРЕ
Очередная годовщина приходится на этот год,[122] и я чувствую, что не помешает небольшой очерк о великом писателе или, как считают многие, великом синдикате. Когда я пишу «Шекспир», я признаю, что нельзя сказать точно, как писалась и читалась эта фамилия.
Есть две, резко отличные друг от друга школы. Та, что побольше, почитает Ш. как автора пьес, подписанных его именем, не отрицая при этом, что вопрос открыт. Мне кажется, так честнее.
Однако в цирке всегда найдутся зрители, бурчащие: «Тоже мне, фокус! Да кролик был в рукаве». Что до шекспировских пьес, имеется небольшая группа, утверждающая, что Ш. не писал их, а только подписывал, одалживая свое имя небольшому избранному кругу, состоящему из Фрэнсиса Бэкона, сэра Уолтера Рэли, графа Оксфордского, графа Эссекского, королевы Елизаветы, Гордона Сэлфриджа[123] и второй девицы справа в первом ряду хористок («Веселая вдова»[124]).