— Я знаю, что нужны люди, — твердо отвечает книжник, облизывая губы. — Люди в жертву. Его светлейшество не мог согласиться на это!
Я равнодушно пожимаю плечами, невзирая на новый приступ боли.
— Вы двое ехали из одного монастыря в другой с каким-то заданием. Архиепископу понадобился талисман полной защиты. Вас опоили ваши же спутники, связав и отдав мне. Ты полагаешь, что это случайность?
— Он не мог, — безнадежно повторяет книжник. Паладин вдруг рычит и выгибается, пытаясь сорваться с рамы. Тяжелое тело бьется о металл снова и снова, с запястий, привязанных широкими ремнями, течет кровь.
— Не верю! Скверна! Скверна! Нечисть и мерзость пред ликом Света! Тварь, проклятая небесами!
Я прикрываю ладонями уши, пережидая вопли. Помогает слабо. Головная боль сразу возвращается, вгрызаясь в виски, разливаясь радужной пеленой перед глазами.
— Господин, позвольте его заткнуть, — тихо просит Рыжик. — Может, еще лекарства?
Вместо ответа я одной рукой притягиваю к себе гибкое теплое тело, судорожно вдыхаю запах чистых волос и кожи. От Рыжика совсем не пахнет кровью, только здоровым молодым телом и слегка кровохлебкой. Наверно, капнул на рубашку. Чуть не запорол паладина и даже не испачкался. Чистюля, это мне в нем всегда нравилось. Ненавижу грязь. Жаль, что он столь нелюбопытен и послушен, мог бы стать идеальным учеником. И жаль, что он так любит чужую боль. Не терпит ее, как переносил Грель, а откровенно и безрассудно наслаждается… Может, все-таки попытаться еще раз?
— Не надо, мальчик. Лучше принеси льда.
Сорвавшись с места, Рыжик исчезает за дверью, время до его возвращения тянется бесконечно, но я помню, что это всего лишь эффект спорыньи. Вот и стены дрожат радужным маревом, по ним носятся обезумевшие тени, а в углях жаровни пляшет саламандра. Паладин еще несколько раз бьется о раму, потом затихает. Неужели дошло, что бессмысленно? Или просто силы кончились? Через несколько минут возвращается Рыжик. Перед тем, как прижать языком к нёбу кусочек льда, указываю взглядом на кнут и предупреждаю:
— Не убей. Потеряет сознание — проверь пульс.
— Не надо, — просит книжник, едва не всхлипывая.
Откинувшись в кресле, я бросаю в рот ледышку. Рыжик, сияя, поднимает кнут — резкий свист заставляет поморщиться, но я терплю, не отводя взгляда от лица мальчика. Удар! Паладин молча мотает головой. Удар! И еще! Тело на раме выгибается, невольно пытаясь уклониться. Все-таки изрядная часть боли в рассудок проникает, а кнутом по иссеченной плоти — это почувствует кто угодно. Удар! Рыжик облизывает губы, азартно блестя глазами, щеки розовеют. Брызги крови летят во все стороны, и если до этого он себя как-то сдерживал, то теперь срывается. Удар! Паладин глухо рычит, как загнанный зверь. Ничего, выдержит. Еще немного — выдержит. Дело совершенно не в нем. Удар! Рыжик вытягивается вслед за кнутом, дрожа и разве что не повизгивая…
— Не надо! — доносится от стены.
— Помолчи, — мягко прошу я. — Иначе добавлю. Ему.
Книжник отчетливо всхлипывает. Рыжик снова облизывает губы, снимая языком попавшую на них кровь, ноздри раздуваются. Дышит тяжело и быстро, словно отдаваясь. Впрочем, таким он не был даже в спальне. Как же мне ни разу в голову не пришло взять его в постель после занятий с подопытным материалом… Паладин уже не дергается, только по телу после каждого удара пробегает дрожь, кровь из рассеченной до кости спины течет на пол.
— Хватит, — тихо говорю я.
Он не слышит. Кнут взлетает еще раз. И еще…
— Хватит. Рыжик!
Только тогда он замирает, чуть покачиваясь и глядя перед собой невидящими глазами.
— Иди сюда.
Я говорю ласково, пробиваясь через дурман крови и чужой боли, но настойчиво. И Рыжик разжимает пальцы — рукоять кнута выскальзывает на забрызганный кровью пол. Мальчик шагает ко мне на негнущихся ногах и почти падает рядом, уткнувшись лицом мне в колени. Тихо всхлипывает книжник. Лед, прижатый к нёбу, на время усыпляет боль, так что я снова обнимаю хрупкое плечо, прижимая мальчишку к себе.
— Господин…
— Не надо, малыш. Все хорошо. Все правильно. Посиди…
Через несколько минут его дыхание выравнивается, а я смотрю на часы, где падают последние песчинки. Дождавшись, переворачиваю сосудик. Вот и час прошел. Надо торопиться.
Глава 8 Щит Атейне. Час второй
Протянув руку, глажу мальчишку по щеке.
— Отдохнул? Неси из шкафчика хрустальный флакон.
Расходовать эликсир второй жизни на полутруп — безумное расточительство. Но этот вечер и без того обещает множество расходов, куда более чувствительных, чем редкое зелье. Притихший Рыжик выполняет распоряжения еще старательнее и быстрее, чем обычно, виновато косится на меня. Но не боится. Я его никогда не наказывал и не собираюсь — что толку? Мальчик не виноват, что изначально уродился с пороком, а годы в приюте довели этот внутренний изъян до своеобразного совершенства. Он вливает эликсир в паладина и вытирает ему лицо мокрым полотенцем, заливает раны кровохлебкой. Потом тем же полотенцем, смочив его сильнее, тщательно оттирает пол, но густой запах крови так и стоит в воздухе, пропитывая все вокруг.
— Достаточно, — бросаю я. — Дай ему воды.
Паладин медленно, но верно приходит в себя. Удивительная вещь — этот эликсир. Сказки про живую воду придумали те, кто видел его в деле. Только стоит как пара деревень. И готовится почти год. К тому же не всякий алхимик за него возьмется. Грель вот так и не научился. Ему вообще целебные зелья плохо даются. Зато яды — замечательно. Хотя, казалось бы, какая разница, если знаешь рецепт? Но природу дара не обманешь. Некромант и целитель даже эликсир по одному рецепту приготовят разным. Иногда мне кажется, что все, мною сделанное — безнадежно. Абсолютного знания нет и быть не может. Каждый окрашивает его в собственные цвета, как витраж — проходящий сквозь него свет. По телу церковника прокатываются волны дрожи, он пытается что-то сказать, но только дышит, глубоко и часто. Рыжик поит его водой, старательно скрывая брезгливость от прикосновений. Да, и это тоже. Касается он без отвращения только меня. Это уже не изменить. Разбитая и склеенная из осколков фарфоровая статуэтка, порванное и зашитое полотно гениального художника. Какой материал испортили святые братья!
— Зачем вы ему позволили? — доносится от стены. — Почему не остановили?
Я поворачиваю голову и смотрю на священника. Поймав мой взгляд, он замолкает. Паладин на раме кашляет, хрипит и отплевывается.
— Итак, вернемся к Щиту Атейне, — говорю я. — Вы можете мне не верить, но это факт. Щит заказал архиепископ. Вас поймали на его землях.
— Почему мы? Жертвой должен быть священник?
Песок в часах бесшумно и неумолимо сыпется из верхней колбы в нижнюю, где уже вырос крошечный холмик.
— Нет, не обязательно, — совершенно честно отвечаю я. — Один из ингредиентов — сердце человека, преданного Свету. Но люди понимают эту преданность по-разному. Жертва должна искренне верить, что служит добру — так, как его видит. Если бы я нашел темного мага, считающего, что действует на благо людей, он бы тоже подошел. Беда в том, что темные маги обманывают себя гораздо реже.
— Одно сердце?
Паладин очнулся. Вот и замечательно.
— Одно, — подтверждаю я. — Так что у кого-то из вас есть возможность еще пожить.
Паладин насмешливо фыркает. Рыжик, закончивший с уборкой, тенью скользит к моему креслу, садится и замирает.
— Напрасно не веришь, церковник. Мне действительно нужно всего одно сердце, обращенное к Свету. Не могу сказать, что отпущу второго, но возможны разные варианты.
— И кого из нас ты убьешь?
А это уже книжник. Я все так же лениво пожимаю плечами.
— Сами решайте. Сейчас вас отвяжут и дадут по ножу. Впрочем, нет. Нож получишь ты, — я киваю ученому. — А паладину оставим одну руку привязанной. Это немного уравняет шансы.
— А если мы не будем драться? — с нехорошим блеском в глазах интересуется паладин. — Если попробуем вместо драки прикончить одну нечестивую мразь? Только не говори, что ты об этом не подумал.
Я улыбаюсь ему.
— Он наверняка что-то придумал, Дорин, — подает голос книжник.
Значит, Дорин? Запомню.
— Попробуй, — ласково говорю паладину. — Но учти, что ты сам это выбрал.
— Не сходится, — доносится от стены. — Я тебе не верю, колдун. Ты сказал, что тебе нужно сердце служителя Света. Как может служить Свету тот, кто поднимет руку на своего товарища, брата в Господе?
— А как же мне отделить истинно светлого от того, кто только притворяется? — почти мурлычу я в ответ. — В этом-то и дело… Тот, кто позволит себя убить, лишь бы не убить самому — сохранит в себе свет. А тот, кто согрешит убийством — обратится к тьме. Разве не ясно?
— А если мы не станем? — настаивает книжник. — Не оскверним себя в угоду твоим планам?
— А если мы не станем? — настаивает книжник. — Не оскверним себя в угоду твоим планам?
— Выберу жребием, — скучающим тоном сообщаю я. — А второй сдохнет. Или Рыжику отдам. Но советую хорошенько подумать. Если вам так уж не хочется играть в мою игру — обойдемся и без нее. В конце концов, я могу просто убить обоих, с кем-то повезет. Поэтому и заказывал двоих, кстати.
Они молчат. И я молчу тоже. Рыжик вообще еле дышит, медленно придвигаясь, пока снова не прилипает к моему колену щекой.
— Я тебе не верю, — наконец тихо говорит книжник. Паладин молчит, губы у него сжаты так, что белеют даже на фоне бледного лица.
— Дело ваше. Но я не настолько человек, чтобы врать, — снова повторяю я, улыбаясь. — Могу дать любую клятву, что мне нужно сердце только одного из вас. Видите ли, сложность изготовления Щита в том, что его создатель должен ни разу в жизни не солгать. А таких даже среди фейри немного. Потому и Щитов за всю историю было создано не больше дюжины.
— Это правда, — говорит книжник. — Я… читал об этом.
— Вот видишь, как полезно быть образованным, — улыбаюсь я. — Теперь ты знаешь, что я не лгу. Просто не могу солгать, чтобы не испортить работу. Кстати, придумал. Чтобы вы меньше раздумывали, я клянусь отправить того, кто выживет, к архиепископу Домициану. Отличная возможность узнать правду, не так ли?
— Ты… не можешь, — растерянно произносит книжник. — Мы тебя видели, были в твоем убежище… Ты не посмеешь…отпустить.
— И что с того? — интересуюсь я. — Вас привезли без сознания, дорогу все равно описать не сможете. А что я целитель и чародей, делающий амулеты, Домициан прекрасно знает и без вас. Когда уже вы поймете это? Мне нет никакого дела до вашей религии, я просто мастер, которому можно заказать редкую вещь. И лишние смерти мне совершенно не нужны.
— Где-то здесь… подвох, — хрипло произносит паладин. Надо же, он пытается думать без приказа!
— Дорин, ты же не веришь ему? — в голосе книжника отчетливо слышится дрожь. — Он нас обманывает. Не знаю как — но обманывает. А если даже он говорит правду — неужели ты готов спастись такой ценой?
— Почему же он? — вмешиваюсь я. — А вдруг повезет тебе?
— Я не буду драться. Не стану спасаться ценой чужой жизни!
Паладин молчит. У него даже пот выступил, не иначе, как от непривычных умственных усилий.
— Если эта мразь права… — откашлявшись, наконец роняет он, — кто-то из нас должен вернуться. Кто-то должен спросить архиепископа, правда ли все это?
Я кошусь на часы. Половина песка пересыпалась. На столе все давно готово: начерчены символы, разложены оправа и кусок горного хрусталя для амулета.
— Хорошая мысль, — усмехаюсь я. — Ну так что? Чем поклясться, чтобы вы мне поверили?
— Так нельзя, Дорин! — в голосе второго звенит отчаяние. — Ты не веришь архиепископу, наместнику Господа?! Он не мог отдать нас на заклание! Если мы погибнем…
— То эта мразь… все равно сделает свой поганый амулет, — перебивает его Дорин. — А мы так и не узнаем… правды. И архиепископ не узнает, что с нами случилось. Этот чертов паук будет и дальше сидеть в своей уютной норке и ловить людей. От кого — сердце, от кого — кровь, от кого еще что! Я не хочу умирать как баран, чтобы кто-то получил защиту от всего на свете.
— И бессмертие, — мурлычу я. — Достойная цена, чтобы немного изменить принципам. Думаю, Домициан, как умный человек, это понимает.
— И ты ему веришь?! Дорин, ты веришь, что он кого-то отпустит?
Паладин хмурится. Тяжело дышит. Смотрит на меня, переводит взгляд на своего спутника и снова на меня.
— У тебя есть портал?
— Конечно, — подтверждаю я. — Не думаешь же ты, что я трачу свое драгоценное время, добираясь до покупателей? Но портал на одного.
— Отдай его своему щенку. И пусть подойдет ко мне. Им ты рисковать не станешь, верно? Когда сделаю дело — заберу у него портал.
— Дорин!
Паладин сплевывает кровавую слюну на пол. Скотина. Рыжик только вымыл! Но чего и ждать от монаха?
— Прости, Санс. Ты все равно попадешь на небеса, как мученик. А мне всю жизнь отмаливать этот грех. Но я должен узнать правду. И остановить это.
Я вытаскиваю из кармана янтарную каплю на цепочке. Трогаю Рыжика за плечо. Мальчишка удивленно смотрит на меня.
— Ты ведь слышал? Иди, развяжи его. И ничего не бойся.
— Я должен его отпустить?
В голосе Рыжика непонимание. Я киваю и улыбаюсь мальчишке, поправляя рыжую прядь, лезущую ему в глаза.
— Да, так надо. Он тебе ничего не сделает. Паладин!
Ловлю его взгляд своим.
— Портал пока побудет у меня. А то ты можешь решить, что проще увильнуть от сделки, сбежав сразу. А Рыжик постоит рядом с тобой. Сделаешь дело — и мы обменяемся.
Янтарная капля ровно и сильно светится в моих руках. Портал заряжен — это видно издалека. Паладин облизывает губы, глядя на него. Потом — на Рыжика, холодно, оценивающе. А неплохо на него подействовал эликсир — прямо оживил.
— И учти, — добавляю я. — Просто обменяться не выйдет. Рыжик мне нужен. Но этот заказ мне нужен тоже. Не рискуй, монах. Ты в моем доме, на моей земле. Попытаешься причинить вред мальчику — сделка расторгнута. Будете умирать так, что позавидуете мертвым.
— Хорошо. Согласен, — хрипло отзывается он.
— Иди, мальчик, — говорю я Рыжику. — Не бойся. Ты же мне веришь?
Он улыбается, неумело, но куда лучше, чем год назад. Поднимается, делает несколько шагов и подходит к раме с паладином. Узлы затянуты намертво, и Рыжик оглядывается на меня.
— На столе нож, — подсказываю я.
— Дор! Не надо!
Морщусь от крика и отчаяния, звучащего в нем. Ничего, уже недолго. А потом спать — на сутки, не меньше.
— Прости, Санс, — повторяет он. — Мне жаль. Я быстро, не бойся.
Рыжик перерезает веревки. Первым делом освобожденный паладин хватает его за запястье и отнимает нож. Я вижу, как вздрагивает мальчишка, невольно рванув руку, морщится от боли — и сам напрягаюсь.
— Осторожнее. Он не любит чужих рук.
— Твои зато любит, да? — брезгливо кривит рот паладин. — Ничего, минуту потерпит.
Я смотрю на Рыжика, внимательно смотрю, и под моим взглядом мальчишка успокаивается. Вместе с паладином покорно делает несколько шагов к стене, где, не стесняясь, всхлипывает невысокий полноватый человечек в изодранной рясе. Не сопротивляясь, встает рядом, не сводя с меня взгляда.
— Не надо, Дор… Прошу тебя…
— Прости, — снова повторяет паладин. — Я всю жизнь буду молиться…
В последний момент киваю. Резкое движение — короткий блеск. Выдернув запястье, Рыжик отпрыгивает назад. А на пол, к ногам привязанного, тихо всхлипывающего священника, медленно заваливается огромное тело. Паладин Дорин так высок, что голова едва не упирается в мое кресло, когда он безжизненно распластывается на полу. Из шеи, немного ниже уха, торчит рукоятка ножа.
И в этот момент меня все-таки скручивает. В голове вспыхивает кусок солнца, обжигая, заливая расплавом левый висок и дальше… Мир вокруг превращается в слепящую пустоту, и не сколько мгновений я не могу даже дышать. Потом проявляются очертания лаборатории, испуганное лицо Рыжика, замершего в двух шагах. Молчит. Умничка. Раскаленный прилив в мозгу отступает, оставляя меня хватать воздух ртом. Знал ведь, что нельзя работать во время приступа, но что делать? Нужное сочетание звезд бывает раз в год и длится всего несколько часов. Рыжик вопросительно смотрит на меня, потом молча показывает на пустую чашку.
— Нет, мальчик. Все. Прошло. Иди сюда.
За его спиной давится хрипом книжник Санс, а Рыжик, переступив через паладина, кидается ко мне. Ну разве что хвостиком не виляет. Славный мальчик. Сла-а-вный… Мысли чуть путаются, это от спорыньи, но не настолько, чтобы помешать.
— Мразь! — доносится от стены, заставляя меня снова поморщиться. И вправду, что ли, рот заткнуть?
— Разве я солгал? — отзываюсь вместо этого я, словно со стороны слыша свой бесцветный голос. — Мне нужно было сердце человека, принадлежащего добру. Ах да, забыл сказать, что человека следует убивать, когда он обратится к тьме, как вы ее понимаете. Принцип равновесия, книжник, только и всего.
— Вы все это нарочно, господин?
В голосе Рыжика восторг, даже его проняло. Или это от недавнего убийства. Я приподнимаю подбородок мальчишки, уже прижавшегося к моим коленям, глажу большим пальцем щеку.
— Конечно, мальчик. Неужели ты думал, что я позволю кому-то причинить тебе зло? Ты все сделал правильно, радость моя.
Санс у стены тихонечко скулит, пытаясь что-то сказать, но выходят только неразборчивые всхлипы. Неважно, все равно для Ронана-Рыжика сейчас во всем мире существую только я. Глаза мальчишки сияют, как цветущий луг, покрытый росой. До чего же он красив сейчас, когда душа озаряет изнутри все существо.